— Может, и выигрывает. — Он садится рядом с ней, тщательно избегая ее взгляда. — Может быть, это хорошо. А может, и нет.
— Когда собираешься присоединиться к синцитию? — спрашивает она.
— Я? К этому? Он подбирается. — Ты вправду думаешь, что я хочу стать частью парламентского борга — за кого ты меня принимаешь?
— Ох. Она качает головой. — Думала, ты избегаешь меня из-за…
— …Нет. — Он протягивает руку, и проходящий официант опускает в нее стакан. Сирхан делает глубокий вдох. — Я должен извиниться перед тобой.
— Как вовремя — саркастически думает она. Но хоть он — упертый и гордый, и медленно признает ошибки, он не станет извиняться, пока действительно не поймет, что надо. — За что?
— За то, что сомнения не стали благом — медленно говорит он, перекатывая стакан между ладонями. — Я должен был раньше послушать себя, а не запираться от него.
Она тут же понимает, о каком себе он говорит. — Ты не из тех, с которыми просто сойтись — тихо говорит она. — Может от этого и твои трудности.
— От этого? — горький смешок. — Моя мать… — Он проглатывает то, что хотел сказать на самом деле. — Ты знаешь, что на самом деле я ее старше? В смысле, старше этой ее версии? У меня в печенках сидят ее материнские замашки.
— Они и ей самой не нравятся. — Рита тянется и берет его за руку, и он сжимает ее в ответ — отвергания позади. — Послушай, мне кажется, в парламент лжи она не попадет. Консерваторы побеждают по всем статьям, а нашим везде от ворот поворот. Ресимулированных со Старой Земли — уже процентов восемьдесят населения, и лучше до того, как Зловредные Отпрыски на нас обрушатся, уже не станет. Как нам теперь быть?
Он пожимает плечами. — Я думаю, все, кто полагают, что мы действительно под угрозой, продолжат что-то делать. Ты же понимаешь, что Акселерационисты теперь разочаруются в демократии? И у них все еще есть осуществимый план — для погрузки на корабль омаров энергобюджет всего государства не потребуется. Но это отвержение еще принесет свой вред. Я никак не могу отделаться от мыслей, что на самом деле Зловредные Отпрыски просто хотели все подтасовать таким образом, чтобы мы не уводили в сторону их ресурсы. Грубо, топорно, и мы считали, что все не так, но возможно, пришло время им быть грубыми.
Она пожимает плечами. — Да уж, демократия — плохая верфь для спасательных кораблей. — Видно, что последствия ее все еще тревожат. — Подумай обо всех, кто останется…
— Ну. — Он поджато улыбается. — Если ты сумеешь придумать способ вдохновить массы присоединиться к нам…
— Начни с того, чтобы перестать думать о них как о массах, которыми надо манипулировать. — Рита вглядывается в него. — Похоже, в твоей семье развивалась наследственная склонность к элитаризму, а это никого не привлечет.
Сирхану делается неуютно. — Если ты думаешь, что я плох, поговори с Айнеко о том, как с этим обращаться — самоуничижительно говорит он. — Иногда эта кошка меня удивляет.
— Поговорить, что ли… — Она оборачивается к нему. — Но скажи. Что ты сам собираешься делать? Пойдешь исследовать?
— Я? — Он искоса глядит на нее. — Могу себе представить, как я посылаю эйген-брата — тихо говорит он. — Но я не хочу закладывать все свое будущее на возможность пойти в маршрутизатор и повидать дальний край наблюдаемой вселенной. Я испытал так много прекрасного в последнее время — на всю жизнь запомню. Думаю, одну копию — в резервный архив в ледяных далях, одна отправится в экспедицию, а одна останется, чтобы осесть и основать семью… А что думаешь ты?
— Ты пойдешь всеми тремя путями? — спрашивает она.
— Я думаю, да! Так как насчет тебя?
— Куда бы ты ни пошел, я буду с тобой. — Она прижимается к нему. — Разве не это, в конце концов, важнее всего? — шепчет она.
Глава 9. Выживший
В этот раз между нашими последовательными визитами в династию Максов проходят многие десятилетия.
Где-то на дальнем краю Местной Пустоты[200] среди тьмы и межзвездного газа шевелится углеродная жизнь. Сквозь темноту скользит, вращаясь, алмазный цилиндр пятидесяти километров в длину, чья внешняя поверхность гравирована причудливыми квантовыми колодцами, эмулирующими экзотические атомы, места которым не нашлось бы ни в одной периодической таблице, что распознал бы Менделеев. За его стенками, внутри, скрываются килотонны кислорода и азота и мегатонны почвы, полной жизни. Цилиндр блестит во тьме, как драгоценность; отсюда сто триллионов километров до останков Земли.
Добро пожаловать в Новую Японию, в одно из тех мест между звездами, где люди обитают теперь, когда их родная система стала недоступной для биологических тел.
Интересно, кого мы здесь встретим?
В одном из терраформных секторов цилиндра-поселения есть открытая площадь. Она замощена плитами выветренного известняка, переработанного из атомов планеты-странницы, никогда не знавшей расплавленного льда, и на ее краю стоит красиво разукрашенная деревянная рама, в которой висит огромный гонг. Вокруг расположились дома и открытые хижины, и разнообразные официанты-гуманоиды предлагают еду и напитки идущим мимо настоящим людям. Стайка еще маленьких детей со своими большеглазыми домашними животными играют в прятки, потрясая самодельными копьями и автоматическими винтовками. Их родителям не о чем тревожиться — ведь тела взаимозаменяемы, и порталы сборки/разборки в каждой комнате могут за минуты построить их заново. У взрослых Красная площадь сейчас не в моде, и дети застолбили ее собственным полигоном для игр. Среди них нет ни одного Пэна, ни Венди[201], они — отпрыски демографического Большого взрыва, все — по-настоящему юные.
Гибкий мальчишка с кожей, коричневой, как орех, копной черных волос и тремя руками терпеливо загоняет озабоченного синего ослика в угол площади. Он как раз проходит мимо стойки со свежими суши-роллами, и тут из-под тачки выскальзывает странный зверь, выгибает спину, и роскошно потягивается.
Мальчик, Манни, обращает внимание на новую цель, и замирает, сжимая в руках копье. Синий Иа-Иа, махнув хвостом, устремляется к безопасности, цокая по поросшим лишайниками плитам. — Город, кто это? — спрашивает мальчик, не открывая рта.
— Куда ты смотришь? — спрашивает Город. Манни слегка удивляется — хотя удивиться тут следовало бы гораздо сильнее.
Зверь уже потянулся одной передней лапой, и теперь тянет другую. Как наши кошки, думает Манни. Но что-то со зверем немного не так — голова слишком маленькая, и глаза тоже, а на подушечках пальцев… — Ты острый — обвиняет Манни зверя, неодобрительно хмурясь.
— Есть такое дело. — Существо зевает, и Манни наставляет свое копье на него, сжимая древко обеими правыми руками. У зверя и зубы острые. И Манни слышит его голос внутренним слухом, а не ушами. Внутренняя речь для людей, а не для игрушек.
— Ты кто? — допытывается он.
Зверь нахально разглядывает его. — Я знаю твоих предков — говорит он все так же по внутренней речи. — Ты Манни Макс, верно? Я так и подумал. Приведи меня к своему отцу.
— Нет! — Манни подпрыгивает и машет руками на зверя. — Ты плохой! Уходи прочь! Он тычет копьем в направлении его носа.
— Я уйду после того, как ты отведешь меня к своему отцу — говорит зверь. — Он поднимает хвост и вздыбливает шерсть, но потом как будто передумывает. — Я расскажу тебе сказку, если ты приведешь меня к нему, сгодится?
— Не повелся! Манни всего две сотни мегасекунд от роду — семь лет старой Земли — но он уже может определить, что им манипулируют, и ершится.
— Ох уж эти дети. — Нечто, похожее на кошку, виляет хвостом из стороны в сторону. — Ладно, Манни. Ты знаешь, какие у меня когти… Как насчет другого: ты приведешь меня к отцу, или я раскрою тебе лицо? — Оно мгновенным волнистым движением подкатывается к его ногам, и тут же трется о них и мурлычет, добавляя путаницу в свою угрозу. Но Манни этим не смутишь — он прекрасно видит, что когти действительно остры. Эта кошачья штука дикая, и ничто в его искусственно сохраненном орточеловеческом воспитании не готовило его к встрече с настолько дикими говорящими кошками.
— Убирайся! — Манни начинает тревожиться. — Ма-а-ам! кричит он, ненамеренно активируя метку широковещания в своей внутренней речи. — Там эта штука!
— Ну ладно, мам так мам. — Кошачья штука как будто сдается. Она перестает тереться о ноги Манни, садится и смотрит вверх на него. — Не бойся, я не причиню тебе вреда.
Манни перестает вопить. — Что ты такое? — наконец спрашивает он, не сводя глаз со зверя. Где-то в световых годах, услышав его крик, мать срывается с места. Проносясь от распределителя к распределителю, отталкиваясь от свернутых измерений, она устремляется прямиком на помощь.
— Я Айнеко. — Зверь садится и начинает умывать заднюю лапку. — А ты Манни, верно?
— Айнеко… — неуверенно говорит Манни. — Ты знаешь Лис или Билла?
Айнеко, кошачья штука, отвлекается от умывания и смотрит на Манни, склонив голову на бок. Манни слишком молод и слишком мало видел, чтобы знать, что размеры Айнеко — точь в точь как у домашней кошки, Felis catus, у животного, появившегося в естественной эволюции, в отличие от привычных игрушек, лоскутных поделок и компаньонов. Может, реалистичность и в моде у поколения его родителей, но не настолько. Мех Айнеко украшен оранжевыми и коричневыми полосами и завитками, и у него белый пушок под подбородком. — Кто такие Лис и Билл?
— Вон они — говорит Манни, как раз когда здоровяк Билл с мрачной физиономией подобрался к Айнеко сзади. Он пытается ухватить ее за хвост, а Лис — летающая тарелка в фунт весом — вылетает из-за его плеча, восторженно жужжа. Но Айнеко слишком быстрый для человеческих детей, и он проскакивает между ног Манни пушистой ракетой. Манни с гиканьем пытается наколоть кошачью штуку на копье, и тут копье обращается в синее стекло, трещит и осыпается вниз иглами алмазного снега, обжигающего руки.