Коротко посвятив брата и кузена в суть, он принялся за салат.
— Это всё прекрасно и хорошо, но там Уилсон есть. Ты же знаешь, он яркий сторонник закона об экстрадиции, и он у демократов личность известная и яркая, — Роберто тоже очень неплохо разбирался в политических раскладах американцев. Насколько, конечно, это было возможно. В конце концов, доступ к аналитической службе, созданной братом, у него имелся.
— О, к Чарли Уилсону у меня много разных вопросов, — прожевав листья шпината проговорил Пабло. — Проблем он, конечно, создаёт просто кучу.
— Ну так давайте его грохнем, — Густаво не понимал, почему закрыть вопрос нельзя простейшим способом.
— Hermano, это не гопник из подворотни. И даже не продажный судья какой-нибудь. Он, мать его, конгрессмен США!
— Ну и что, — пожал плечами Гавириа, — мы вон бабу эту грохнули из Белого Дома, и поляка, который советником у Картера подвизался. И нормально всё…
— Никого убивать мы не будем, — к сожалению Пабло, Уилсон уже начал бурную деятельность по организации финансирования моджахедов в Афганистане. И если его убить, то без воплей про «гнусное КГБ» не обойдётся. А там и санкции очередные придумают. А его русская — да и сербская тоже — части этого явно не особенно хотели. Да и к убийству всех подряд привыкать, наверное, не следовало.
Ведь был, на самом деле, способ сильно получше — в данном конкретном случае уж точно. Министерство юстиции уже обвинило Уилсона в употреблении кокаина, и Рудольф Джулиани — будущий мэр Нью-Йорка, а пока только прокурор минюста — ещё только начинал следствие. В той реальности он ничего доказать не смог, доказательств не хватило — а те же показания горничной относились к территориям за пределами США, а значит, за пределами юрисдикции минюста… Ну ничего, в этот раз Пабло убедится, что все необходимое люди Джулиани найдут: следы порошка на одежде и чемодане, на что укажут свидетели. И тогда у Джулиани появится основание взять у конгрессмена на анализ волосы и ногти. И пока-пока, Чарли Уилсон. Даже если ты вдруг не употреблял вещества сознательно, то хватит и тех малых доз, что регулярно добавляют в воду. Любой анализ покажет регулярное же употребление кокаина. И всё: пока-пока, нужные и важные инициативы. Ни один вменяемый политик в Штатах даже рядом с ними не встанет.
Пабло расплылся в улыбке, представив заголовки. «Критик наркотиков принимает наркотики» — и всё в таком духе. Какая же это будет вкуснотища-то…
Потом задумался. Всё-таки как же сильно изменилось общество меньше чем за полвека даже безо всяких там гражданских войн и революций. Если сейчас обвинение в приёме наркотиков — это пятно, это скандал, это конец карьеры…то через какие-то тридцать-сорок лет ту же траву будут курить разве только не в прямом эфире, да и нюхать порошок — тоже. И ладно бы одна страна — нет, вся западная цивилизация, за редкими исключениями…
А потом ему пришла ещё одна мысль, которой он немедленно поделился с братьями:
— Ребята, я тут кое-то заметил…мы снова говорим о делах. А ведь решили обойтись без них хотя бы на этот вечер.
Вместо ответа Густаво склонил голову и развел руками, словно признавая вину. Роберто просто вздохнул.
— Лучше расскажите, что жены про подарки из Парижа думают, а?
— Не скажу за жену, за себя скажу, — Гавириа шутливо погрозил Эскобару пальцем. — Но подставил ты нас знатно. Моя теперь пилит, что тоже в Париж хочет…А я, может, не хочу!
И Густаво захохотал. Секундой спустя к нему присоединился Пабло и, еще чуть погодя, Роберто.
Именно по такой атмосфере Пабло, ставший уже «очень большим человеком», дико скучал.
Клаус Барби — известный в Боливии под псевдонимом Клаус Альтман — вольготно расположился в кресле на террасе собственного дома в Ла-Пасе. Переворот прошел практически безупречно. Даже и трупов почти не наделали, и теперь Луис Гарсиа Меса стал фактическим диктатором Боливии. И конечно же ему пригодится опыт умелого борца с сопротивлением и прочими оппозициями.
«Лионский мясник» был уже совсем немолод — до 67 лет оставалось каких-то пара месяцев. Казалось бы, заниматься организацией массовых казней и пыток уже как-то и не с руки…Вот только один маааааленький нюансик: ему это нравилось. Нравилось ещё со времён Нидерландов, где он в Гааге «трудился» членом отдела по еврейским вопросам.
И какая же всё-таки удача, что на старости лет можно снова потешить кровожадную душонку. Не зря он соглашался сотрудничать с американцами в далеком 47-ом. И пусть Боливия не отличалось невероятной развитостью, но зато и внимания к себе Барби почти не получал.
Другое дело, что не так давно его находили уже журналистишки из «охотников за нацистами», так что переворот случился как нельзя кстати. А то мало ли, выдадут его французам или Израилю. И ещё неизвестно, где хуже: в той же Франции его много раз приговаривали к смертной казни. Много судов, много вердиктов… А дожить жизнь хотелось в неге и роскоши. И хотя бы относительном спокойствии.
Барби ухмыльнулся. Вряд ли борцы с местными коммуняками будут возражать, если старик захочет поразвлечься. Мало того, они ведь ещё и поделиться опытом, небось, попросят… А он не откажет.
Клаус уже предвкушал, что именно он будет делать с «красношкурыми», когда шею что-то укололо, причем довольно больно.
— Шшайзе, — нацист попытался было прихлопнуть насекомое, за укус которого он и принял укол, однако ладонь нащупала лишь иглу.
— Какого… — он попытался встать, однако сознание вдруг поплыло, а доски террасы резко прыгнули навстречу.
А буквально через несколько минут беднягу уже грузили в машину скорой помощи врачи. Сосед, Эмиль Демайо, как раз выезжал из ворот своего дома, когда увидел эту картину. Не то, чтобы он прям так часто общался с пожилым мужчиной из дома напротив, но случалось. И он не мог не спросить, что случилось.
— Инсульт, видимо, — дюжий медик, на широкой груди которого белый халат удерживался в застёгнутом состоянии не иначе как чудом, пожал плечами. — Ещё и упал, бедолага, голову разбил.
— Ох, какая беда, спаси нас Святая Мария, — покачал сеньор Демайо головой. — А сеньор Альтман хоть сможет восстановиться? Шансы есть?
Так-то Барби действительно был довольно везучим — в той реальности его судили аж в 1987-ом. Зачем было опять судить, когда на этом чудовище, лично совершавшим просто невообразимые преступления, висело три смертных приговора? Хотелось бы, наверное, знать.
Так или иначе, тогда он получил пожизненное. И, отсидев четыре года, умер от старости. Четыре года срока — не очень большое наказание за как минимум семь тысяч убийств…
— Кто ж знает, — врач полез в машину. — Глядишь, повезёт, и, несмотря на возраст, выкарабкается.
Простой оперативник из эскобаровской службы специальных операций понятия не имел, зачем руководству потребовался этот старик, и зачем его живьём надо было доставлять в колумбийские джунгли.
Но весь его опыт не говорил, а кричал: нет, не выкарабкается.
Глава 26
Сознание к Барби возвращалось урывками. Сначала тьма сменилась чутким сном и какой-то дерганой дремотой и лишь затем, какое-то время спустя, получилось прийти в себя.
Когда это произошло, нацист сразу всё понял. Кто конкретно его похитил: русские, французы, евреи или местные коммуняки — было неважно. Эсэсовец сразу осознал, что из нынешнего помещения не выйдет, чего бы ему не обещали и не говорили. Личная история на это мягко намекала.
Комната, в которой он был прикован к кровати, оставалась пустой ещё час. Пытались создать давление, вызвать стресс? Не на того напали… Да и насчет воды, еды и туалета он не особенно переживал: в конце концов, даже если его решат запытать голодом — долго изношенный организм все равно не протянет. Хотя, стоило признать, что хотелось и есть, и пить.
Ждать появления действующих лиц пришлось недолго, минут тридцать максимум. Два здоровяка споро отцепили его и скрутили. Работали профессионально: руки назад-наверх-сковать, тело согнуть в три погибели…
«Наверное, жиды, — раздраженно подумал эсэсовец. — Точно не французы».
Раздражал надетый на голову мешок. Так может хоть удалось бы что-нибудь понять про место, куда его притащили. Впрочем, в своей способности убежать нацист вполне адекватно сомневался.
Привели в другую комнату, где приковали к стулу.
— Боитесь старика, ссыкуны? — со смешком отреагировал Барби, когда его ноги оказались в кандалах. Не получив ровным счетом никакой реакции, он окончательно убедился в том, что похищали его профи, а не какие-нибудь леваки из боливийских профсоюзов.
Громилы сняли мешок, и он осмотрелся. Никаких окон — к сожалению. Только несколько ламп дневного света в забранных мелкоячеистой решеткой нишах, еще один стул напротив и глухая дверь. Пол металлический, стены до потолка отделаны гладкими панелями.
Понятно — всё для простоты уборки.
Должен был накрывать ужас, но Барби много лет жил с ожиданием того, что рано или поздно это может произойти — особенно после того, как его разыскали журналисты — и, почему-то, оставался удивительно спокоен. Чем-то поразить его было сложновато.
Но Барби оказался неправ. В комнату вошел человек, которого он не включил бы в список подозреваемых в принципе. Ну, точно не в топ-100.
На стул перед ним, благоухая кофейным ароматом, спокойно приземлился Пабло Эскобар. Замшевые кеды, бежевый льняной костюм из брюк и рубашки с коротким рукавом, дорогие часы. Казалось, джентльмен на минутку отлучился от игры в бридж.
Барби знал Эскобара. Нет, не лично, конечно, но колумбиец становился персоной всё более и более известной (как минимум, в Южной Америке), и, к тому же, поделился некоторым количеством средств для переворота за какие-то совершенно незначительные преференции. И зачем ему надо было похищать Клауса Альтмана — нацист ответить не мог.
Эскобар же смотрел на старого нациста молча, с совершенно нейтральным выражением лица. Старик, правда, не обманывался: знавал он в своей молодости ребят, способных разделать человека на кусочки не улыбаясь, не хмурясь и вообще не показывая каких-либо эмоций.