Вот только до этого времени надо бы дожить. Не самая простая задача, учитывая, сколько уже врагов — реальных и потенциальных — он успел нажить за прошедший год. А уж если американцы узнают правду…мало не покажется.
Впрочем, он позаботился, чтобы жена и сын спокойно прожили состоятельную жизнь, даже если его убьют, а все счета арестуют. Одних только ячеек и кладов с золотыми монетами и наличными долларами он заготовил достаточно, чтобы на этот счёт не переживать. Даже если всё рухнет, они без куска хлеба с маслом не останутся.
Так что останавливаться он не будет. Сначала, правда, отдохнёт, а потом подумает о делах на предстоящий год. Которых, конечно, хватает: спасти президента Панамы и не дать Мануэлю Норьега прийти к власти; устроить хаос в американской политике с десятком громких скандалов одновременно; оживить вялотекущую возню ИРА с англичанами, добавив в их и без того непростые разборки крови… И, наконец, подумать о том, чтобы слетать в космос — осуществить мечту из прошлой жизни. Мечта, которая в этой реальности выглядит довольно доступной, благо, что Советский Союз ему должен. И стоит ему добиться такого успеха, как это выведет его на совершенно новый политический уровень не только в Колумбии, но в и в Южной Америке в целом — особенно учитывая его усилия в создании собственного образа…
Небольшой самолет летел через половину страны, отвозя своего хозяина в личное поместье. Впереди был бурный год. Или, скорее, десятилетие.
Глава 5
Шейн о’Брайен искренне ненавидел британцев. Вот прям всей душой, до самых потаённых её уголков. Естественно, не просто так, а впитав эту ненависть с молоком матери. Его семья страдала от англичан столько, сколько можно было проследить её историю. В страшный Картофельный голод сороковых годов 19-го века погибло две трети большого клана. Кто-то сумел тогда уехать в Америку, кто-то — единицы — остался и выжил. Этот ад прописался в ирландских генах надолго…чего говорить — если до этого голодомора в Ирландии жило восемь миллионов человек, то полтора века спустя, в 1980 — три с половиной.
Так или иначе, оставшиеся и выжившие в том аду страдали позже еще неоднократно. Во время Пасхального восстания 1916-го в семье были убитые и раненные, во время войны за независимость, закончившейся в 1921-ом — тоже. Да и потом без жертв не обходилось, в том числе и в жизни самого о’Брайена. Так, во время одной из стычек лоялистов с республиканцами он, тогда еще подросток, увидел, как британский солдат, лупивший длинными очередями, зацепил его подругу, с которой они выросли в соседних домах и с которой они тогда только начали встречаться… Эми истекла кровью у о’Брайена на руках. Именно тогда генетическая неприязнь к англичанам, пройдя через чувство полной беспомощности и отчаяние от смерти близкого человека, превратилась в пожар ненависти, который с тех самых пор и не думал утихать.
В тот самый год, в свои неполные семнадцать, Шейн совершил первое убийство: подобрав у одного из убитых республиканцев старый револьвер, он выследил того британца и пристрелил, потратив на свою месть полгода жизни. Потушило ли это гнев, обиду и ненависть? Ничуть… Впрочем, убийство солдата помогло в другом: тогда его заприметили в боевых бригадах ИРА и пристроили к делу.
В двадцать три о’Брайен был вынужден сбежать в США: слишком уж близко к нему подобрались англичане и лоялисты, потерявшие от рук непримиримого ирландца пятнадцать человек — и это только те, про кого они знали почти наверняка. На самом деле у парня «за душой» имелось кладбище почти в полсотни трупов. Впрочем, помогать Республиканской армии можно было и с другого берега Атлантики. И последние десять лет в качестве сборщика средств Шейн действовал достаточно успешно, чтобы иметь поводы для гордости.
Вот только никакой гордости он не ощущал: ИРА не могла добиться ничего. Мелкие и даже средние акции не могли поколебать британского господства на севере Зеленого острова. Да и даже сколько их было, этих самых «мелких акций»… Смешно. Даже засада в Уорренпойнте, случившаяся в августе 79-го, и приведшая к смерти почти двадцати английских солдат — операция, к планированию которой он был причастен — являлась, по большому счету, чем-то совершенно незначительным в общем масштабе. Восемнадцать солдат… сассенах даже не почесались. Нет, кто-то из генералов поныл, что «давайте армия уйдет с острова», но, получив от начальства по своей тупой башке, немедленно заткнулся.
Шейн понимал, что надо что-то менять, и менять глобально, но придумать, что и как, не получалось. И вот сейчас, сидя в одном из своих любимых местечек, маленьком баре на окраине Бостона, он мрачно смотрел на практически пустой бокал с виски — ирландским двадцатиоднолетним «Бушмиллс», который он очень редко, но мог себе позволить.
Очередной сбор средств прошел неплохо, но какого-то прорыва не случилось — как и всегда, в общем-то. Местные ирландцы помогали своей Родине, но у многих какого-то огромного прямо-таки энтузиазма не наблюдалось. О’Брайен чувствовал это, видел в глазах и лицах собеседников. В успех борьбы верило всё меньше и меньше людей.
Хорошо хоть, что ФБР и прочие американские специальные службы смотрели на деятельность сборщиков средств для Временной ИРА сквозь пальцы…Видимо, тоже не особенно любили «кузенов».
— Смотрю, жизнь не особо радует, — рядом, за барную стойку присел мужчина. Темноволосый, невысокий. Фланелевая рубашка, кожаная, подбитая мехом куртка — потертая, как и старые джинсы. Небритый — щетине было уже дня так четыре. Типичный «синий воротничок».
— Да уж не радует, — буркнул о’Брайен. — Идёт куда-то не туда.
— Так может стоит что-то поменять?
— Остаётся понять, что именно…
Помолчали. Собеседник не представился, Шейн ему — тоже.
— Знаешь, о’Брайен, главное ведь до самого конца верить и не сдаваться, — вдруг произнес незнакомец. — И, даст Господь, всё получится.
Шейн немедленно насторожился: лично он этого мужика не знал, так что откуда тот знал его — большой вопрос.
Конечно, он мог за себя постоять — рыжеватый громила рядом с невысоким брюнетом даже близко не смотрелись равными соперниками — но мало ли, вдруг у незнакомца есть ствол?
— Tiocfaidh ar la, боец, — продолжил мужчина.
«Наш день придёт» — лозунг про надежду, что Ирландия будет единой и независимой. Лозунг на ирландском языке, который многие из республиканцев учили в тюрьме. Лозунг, который англичане ненавидели.
— Erin go bragh, — машинально откликнулся Шейн. — Ирландия навсегда. Кто…
— Я представляю людей, которые очень хотят помочь, — перебил о’Брайена мужчина. — И при этом — очень не хотят светиться.
Вместо ответа ирландец скептически поднял бровь.
— В качестве жеста доброй воли, — незнакомец протянул бумажку, на которой было два числа. — Номер ячейки и код, камера хранения на вокзале, «Саус Стейшн». Ни к чему не обязывает, берите и используйте, как хотите или видите нужным. Ячейка оплачена на трое суток.
— Что там?
— Деньги, — пожал темноволосый плечами. — Много. Просто показать, что мы — всерьёз. Жест, так сказать, доброй воли.
Несмотря на опасения — вполне себе понятные и обоснованные — о’Брайен интуитивно почувствовал, что подвоха здесь нет. А уж на интуицию ирландец не жаловался никогда…
— И что дальше?
— Подумайте. Ну а я — мы — вас найдём. И если готовы будете принимать нашу помощь, то и отлично. Если нет — то и ладно. Найдём кого-нибудь ещё. Вариантов хватает.
Шейн дернул щекой — темноволосый говорил спокойно и равнодушно, будто ему действительно было всё равно.
— Кто вы?
— Те, кому не всё равно, — темноволосый встал и, бросив на барную стойку купюру, надел кепку. — Увидимся. Или нет.
Шейн посмотрел на листок бумаги перед ним. Смотрел долго, словно гипнотизируя. Разум кричал, что всё это очень похоже на какую-то ловушку или подставу лайми. Интуиция говорила, что это тот самый шанс, которого он так долго ждал.
«Какого хрена? — оборвал свои мысли о’Брайен. — Подстава — значит будем разбираться по факту. Я же не жалкое ссыкло».
Сграбастав листок в кулак, ирландец решительно встал и направился на морозную январскую улицу, к машине. Тот факт, что внутри него плескалось граммов так пятьдесят крепкого алкоголя, его не остановил. Единственно, он забросил в рот сразу три «экстра-ментоловых» леденцов Холлс и имбирную конфету. Этот наборчик всегда прочищал ему голову.
Всего три часа спустя о’Брайен сидел в своём Форде с заглушенным двигателем и пытался думать. Получалось откровенно плохо. Дерзко отправившись на вокзал, он вытащил из ячейки немаленькую такую спортивную сумку, которую даже не стал открывать, чтобы посмотреть содержимое. Никто его и не пытался останавливать, да и слежку тоже заметить не удалось.
Сумку о’Брайен открыл, уже усевшись в автомобиль. Открыл, посмотрел внутрь, закрыл. Ещё раз открыл. Ещё раз закрыл. Убрал на заднее сидение, завел двигатель и поехал в сторону пригорода, где было одно из его «запасных» местечек, на случай, если надо будет залечь на дно. Он был в таком шоке, что даже и не подумал менять свой десятилетний «Мустанг» на что-то менее приметное, на случай если за ним всё-таки следят.
И вот сейчас, заехав на подземную парковку одного из многоквартирных жилых комплексов, Шейн попытался осознать, что всё это значит.
В сумке были доллары. Много. Пачки банкнот: десятки, двадцатки, полтинники и, конечно, сотки. И «Франклинов» было как бы не больше всего. Общую сумму оценить Шейн затруднялся, по крайней мере, вот так сходу. Сто тысяч баксов? Двести? Миллион?
Остро ощущалась нехватка оружия — при себе у о’Брайена имелся только лишь нож-бабочка, больше для понта, чем для реальной обороны. А при таких суммах…Нужно было что-то поприличнее, огнестрельное. Без ствола и с такими деньгами на руках Шейн ощущал себя голым.
Сосредоточиться не получалось, потому что в голове билась простая мысль: если это просто-напросто «жест доброй воли», то что они реально могут, эти неизвестные? И кто они?