— Как вам наша компания? — спросил Волков во время танца.
— Душой с вами отдыхаю, — улыбнулась Вера.
— Мы иногда не такие, какими порой кажемся. Но это все издержки профессии. Театр ведь одна семья: все друг другу братья и сестры, очень часто — муж и жена, и порой забываешь, кто кому муж, а кто кому жена…
— Ваша жена тоже актриса?
— Упаси Боже! Она театровед. Преподает историю театра и русскую драматургию. Вернее, уже не преподает. Но Элеонора Робертовна училась именно у моей жены. Герберова даже в дом к нам как-то пробивалась, чтобы сдать экзамены или зачеты. Не помню уж что. Такой напор был, что Анечка не смогла отказать, а потом переживала за то, каких специалистов выпускаем… Ни знаний, ни желания что-либо знать. А теперь вот Элеонорочка командует театральным департаментом в министерстве. А мы боимся монстров, которых сами же и взрастили.
— Она замужем?
— Не интересовался. А сами как считаете? Мне кажется, что вы очень наблюдательный человек.
— Глядя на нее, не могу определить точно. По моему убеждению, брак, а лучше сказать семья, — это страстное желание делиться всем с близким человеком, а такие, как она, делиться не любят. Хотя ради карьеры она может и замуж сходить, если предложат, конечно…
Они танцевали два танца подряд, не зная, что за ними наблюдают. Герберова беседовала со Скаудером как раз о Вере Бережной.
— Что это за дамочка в вашей компании? — спросила Элеонора Робертовна. — Уж больно вульгарна.
— Говорят, из Министерства иностранных дел.
— Тогда понятно, почему она нацепила на себя такую безвкусную безделушку, да и платье у нее не для подобных случаев.
— Она в министерстве какой-то аналитик, — вспомнил Гибель Эскадры. — Ее Софьин пригласил. Так вокруг нее и увивается.
— Да? — удивилась Герберова. — Тогда почему я ее не видела никогда? Вы меня познакомите с нею?
— Да я и сам едва-едва. Борис Борисович привел ее, они посидели вместе, потом он ушел, следом она…
— Я даже догадываюсь, куда сходила, — усмехнулась Элеонора Робертовна. — Сразу видно, что хваткая бабенка. Сколько ей? Тридцать? Ну что же — Борис Борисович не женат. Она жизнью тертая, сразу видно… Все равно вы должны меня с ней познакомить.
Когда Вера Бережная вернулась за стол, Гибель Эскадры подвел к ней Герберову.
— Дамы, позвольте вас представить друг другу, хотя мне кажется, что вы знакомы.
— Вы же из МИДа? Меня едва не распределили в культурный центр МИДа, — улыбнулась Элеонора Робертовна. — Но в самый последний момент по направлению отправили в Минкульт. И там тружусь уже больше пятнадцати лет. Но мы с вами наверняка встречались на совместных мероприятиях. Вы в каком отделе трудитесь?
— Да я все больше по безопасности, — ответила Вера.
— Как интересно! — расплылся в улыбке Гилберт Янович, но Герберова не обращала на него никакого внимания.
— Хороший кулон у вас, — сказала она Вере. — Наверное, за границей приобрели? Это что за камень? Сапфир не может быть таким большим, если он натуральный.
— Бывают и больше, — ответила Вера. — Но это танзанит.
— Да? Я даже не слышала о таком драгоценном камне.
— Очень редкий минерал. Говорят, что запасов его осталось на пять лет. Он и сейчас недешевый, ну а потом цена подскочит значительно. Так что для меня это просто вложение капитала.
— Не боитесь вот так носить его? — шепнула Герберова и махнула рукой Скаудеру, давая понять, что тот сделал свое дело и может уходить. — Так открыто его носите! А ведь если кто-то вдруг положит на него глаз…
— Но ведь здесь все свои, — безмятежно ответила Вера.
— Вы наивный человек! — усмехнулась сочувственно Элеонора Робертовна. — Уж я-то знаю их всех. Насквозь вижу! Звезды, таланты, гении, популярные… А вы бы видели, как они пресмыкаются в моем кабинете, когда что-то выпрашивают.
— А есть что выпрашивать?
— Ну, это как сказать. Вам-то наверняка уже сообщили, что гранты распределяю только я. Конечно, существует специальная комиссия, но без моей визы ничто не сдвинется и ни одна государственная копейка не полетит. Давайте где-нибудь в сторонке поговорим? А то вон Ручьев возвращается. А он сегодня явно не в своей тарелке, того и гляди кусаться начнет. Отец его был известным детским писателем. Вот он считает, что в русском языке лучше всех разбирается… В смысле, в филологии.
Борис Адамович, заметив, что во главе стола сидит теперь Герберова, свернул в сторону, но Элеонора все равно поднялась.
— Здесь вряд ли сможем поговорить, — сказала она Вере. — Вы на каком этаже остановились? В смысле, на какой палубе?
— Мы с вами соседки.
— Прекрасно! С утречка заходите, хотя я все равно уже не засну сегодня. И если у вас останутся силы, можно прямо сегодня. Меня эта компания уже достала, если честно. Визит вежливости нанесла и пора. У меня в номере, в смысле в каюте, есть бутылочка «Шато Петрюс» девяносто первого года. Я хотела ее домой прихватить на какой-нибудь торжественный случай, но готова разделить ее с вами.
— Выпью, конечно, — улыбнулась Вера. — Но вынуждена вас разочаровать: у вас в каюте подделка. «Петрюс» — единственное из бордоских вин, в названии которого нет слова «шато», и потом в тысяча девяносто первом году хозяйство отказалось от производства вин из-за плохого урожая.
Герберова сидела в некотором оцепенении.
— Выходит, Софьин подсунул мне подделку? А я-то подумала, что он дал бутылку за две тысячи евро по доброте душевной. Но вы точно все это знаете?
— Абсолютно. Вино «Петрюс» очень любила писательница Агата Кристи, и потому она наделила подобной любовью своего главного героя — сыщика Эркюля Пуаро. Именно «Петрюс» Пуаро пил в фильме «Смерть на Ниле». Помните такую экранизацию?
— Так что, вы его пить не будете? — спросила Герберова.
— Можно и попробовать. Вполне вероятно, что это хорошее бордо, а этикетку приклеили для солидности, зная, что настоящие ценители все равно на нее не клюнут.
— Значит, зайдете?
Вера задумалась на пару секунд и кивнула:
— Обязательно.
— Тогда давайте-ка еще по бокальчику шампанского: французское как-никак. Не этим же диким людям его оставлять?
— Я лучше выпью бордо с вами чуть позже.
— Тогда о’кей, а я распоряжусь, чтобы мне подняли туда закуски: сыр, оливки, хамон. Вы что предпочитаете?
— Все равно, чем будете угощать, то и съем.
Герберова обвела взглядом стол. Очевидно, она высматривала Артема, но он танцевал с женой Иртеньева, а тот сидел в одиночестве.
— Эй! Как вас?.. — позвала Сергея представительница Министерства культуры. — Не в службу, а в дружбу, отнесите мне в номер… Сейчас я сама покажу, что брать.
Она поднялась и подошла к Иртеньеву, стала что-то перечислять, а тот подвинул к себе поднос, начал нагружать его. Герберова, заметив проходящую мимо Таню Хорошавину, подозвала и ее:
— И вы тоже, девушка, потрудитесь немного.
Татьяна безропотно взяла поднос. Тут же к ним подошел Скаудер поинтересоваться, что происходит. Услышав, что Герберова просила доставить закуски в ее номер, тут же начал помогать. А когда подносы были наполнены, шепнул что-то на ухо Элеоноре Робертовне. Та кивнула в ответ и положила ключ от каюты на поднос, который держала Хорошавина.
— Оставьте все на столе и сразу обратно. Только руками там ничего не трогать! Только отнести, не забыть запереть дверь и вернуть мне ключи, — приказала Герберова.
К столу вернулся Волков. Извинился, что оставил Веру одну, и объяснил, что просто не хотел мешать ее разговору с высоким начальством.
— Подошли бы, — успокоила его Вера. — И тогда бы никакого разговора не было. А так пришлось слушать пустую болтовню…
— А куда она Таню погнала и Серегу?
— Вероятно, она воспринимает артистов как обслуживающий персонал. Потащили ей в каюту закуски. Она собирается продолжить вечер у себя и меня пригласила. Я зачем-то согласилась.
Волков глубоко вздохнул.
— Ну что тут говорить? Танечку жалко. Очень талантливая девочка. Обидно до слез, что с ней так.
— А свою эпиграмму помните?
— Ну это ведь по-дружески, — смущенно улыбнулся Волков. — Она не в обиде была. Просто был такой случай. Боря Ручьев уже в новом театре поставил пьесу собственного сочинения «Чердачный ангел». Леша Козленков в главной роли, я играл его лучшего друга и собутыльника, что весьма схоже с действительностью. Была прекрасная музыка, роскошные декорации… Молодой художник, который и придумал декорации, выклеивал макеты, был тоже чрезвычайно талантлив. Рисовал эскизы, получилось так здорово. Вы представьте: сцена разделена по горизонтали, две плоскости: одна квартира одинокого поэта, а сверху темный чердак, на котором гнездятся голуби. Живые голуби, между прочим, с них-то потом все и началось… Так вот живет в квартирке под чердаком поэт, к нему приходит друг. Они выпивают, говорят об искусстве, ссорятся, квартира заполнена пустыми бутылками, а по ночам, когда поэт уже не может пить и творить, сверху спускается тоненькая девушка-ангел, которая убирает квартиру и танцует. Танечка ведь закончила Вагановское училище и, как ни странно, оказалась талантливой, пошла в театральный, окончила — и по распределению в наш театр. Она так танцевала на сцене! У всех зрителей душа замирала от восторга! По сюжету поэт просыпается среди ночи и видит ее танцующей. И возникает у него любовь к эфемерному созданию, они вместе летают над городом, вместе с голубями.
Федор Андреевич замолчал.
— Я не утомил вас своим пересказом?
— С большим интересом слежу за вашим рассказом, — улыбнулась Вера.
— Так прошли несколько спектаклей, — продолжил он. — На ура прошли. Нас вызывали каждый вечер десятки раз на аплодисменты… А потом один из голубей каканул на какую-то даму. Подозреваю, что это как раз Герберова и была. Что тут началось! Короче, спектакль закрыли. Борю Ручьева раскритиковали, упрекали черт знает в чем: в прославлении религии и алкоголизма, в формализме, в отсутствии таланта… Это у Борьки Ручья отсутствие таланта! А у Танечки Хорошавиной это была единственная главная роль, и она ее сыграла гениально. А тут ее отстраняют от всех ролей, даже от эпизодов. Ну, мы и пошли с группой товарищей ее проведать, потому что она в театре плакала и вообще оказалась полностью выбита из колеи. Нагрянули к ней поздно вечером. Дверь не заперта, вошли… Убогая квартирка, даже описывать не буду. В комнатке спит голая Танечка в дорогих сапожках, а на столе остатки пиршества… Бутылки, закуски — много чего. На что у Хорошавиной денег никогда не было и быть не могло. Будить ее не стали. Завернули в одеяло, девочки наши убрались в квартирке, намыли посуду и пол… Представляю, как она удивилась, когда проснулась и увидела эту чистоту! Решила, наверно, что и к ней с чердака кто-то спустился. Но никто не выдал, никто не рассказал, что это мы постарались. А потом я сдуру эпиграмму написал. Но она настолько чистый человечек, что не смогла даже представить… Да и не помнит, наверное, как засыпала. Кто-то ее напоил. Только