Холмский опустился на кровать и спросил обреченно:
— Что я должен снять? Ремень? Галстук? Но галстука у меня нет… Шнурки? Говорите, подсказывайте — я ведь в первый раз…
Он наклонился и начал расшнуровывать ботинки. Бросил шнурки ко входу, потом бросил туда и узкий брючный ремешок и тихо заплакал.
— Позвольте проститься? — спросил Волков у капитана самым бархатным тембром, на который только был спокоен.
Шкалик дернул плечом, и Федор Андреевич вошел внутрь. Присел рядом с молодым человеком, положил ему на плечо руку, привлек к себе и что-то шепнул на ухо. Холмский кивнул.
Народный артист поднялся и посмотрел на капитана:
— Ну все.
Дверь камеры закрыли. Одного из матросов оставили сторожить, что вызвало возмущение у Федора Андреевича.
— А зачем такое дополнительное унижение?! — воскликнул он.
— Чтоб сообщники не отбили, — объяснила Вера.
— Какие еще сообщники? — удивился Волков.
— Карбонарии на лошадях. Все в черном и в черных полумасках.
— А-а, если в этом смысле, то тогда конечно, — протянул народный артист.
Шкалик, слышавший этот короткий разговор, взорвался.
— Мне эти ваши, простите, за слишком мягкие выражения, игры — во где! — Он провел ребром ладони по своему горлу. — И так людей не хватает, а тут еще наверху пост организуй, здесь — тоже. Если до Питера дойдем без происшествий — считайте, что повезло вам.
Они подошли к лифту. Капитан отпустил матроса взмахом руки, а когда вошел в кабину, обратился к Вере.
— Может, фамилию изменить, чтобы уже не было никаких сомнений? Буду не Шкалик, а Шкаликов. Ведь был такой поэт знаменитый.
— Шпаликов, — поправил Федор Андреевич и продекламировал:
По несчастью или к счастью, истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места,
Даже если пепелище выглядит вполне,
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…
Лифт остановился, все вышли, дошли втроем до каюты Веры, капитан попрощался:
— Счастливо остаться.
— Я к вам заскочу на мостик на несколько минут, — предупредила Вера.
— Если только на несколько, — отозвался Шкалик.
Похоже, все происходящее его раздражало очень сильно.
Он ушел, Вера открыла ключом дверь, пригласила Волкова войти, но сама заходить не стала, предупредила Федора Андреевича, что скоро вернется, и поспешила на ходовой мостик.
Григорий Михайлович, увидев ее, скривился:
— Опять вы! Что надо еще? Преступника вы вроде того что задержали…
— Ну, это суд решит, кто здесь преступник. А пока будем считать, что он там для его же спокойствия. А сейчас мне надо связаться с берегом.
Вера позвонила Окуневу и дала указание выяснить все про банкира по имени Роберт, взорванного в середине девяностых в автомобиле вместе с водителем. Все, включая близких родственников и их местонахождение.
— Все проверю, — пообещал Егорыч. — Движение средств на счетах, возможные криминальные связи. Все как обычно.
Глава 18
Вера вернулась в каюту и застала там помимо Волкова еще и Таню Хорошавину, и Сергея Иртеньева.
Все трое были возбуждены и громко разговаривали. При появлении Веры Федор Андреевич поднялся, Сергей тоже вскочил.
— Вот! — со значением произнес Волков и указал на Иртеньева. — Молодые люди пришли сюда, чтобы все прояснить. У них есть что сказать, а следовательно, расставить все точки над, сами понимаете, какой буквой. Рассказывай, Сережа.
Иртеньев замялся, собираясь с мыслями, и его опередила Таня.
— Вера, вы… То есть ты меня спросила, почему я тогда возвращалась туда… к Герберовой… Ну, когда обнаружила ее мертвой… Дело в том, что, когда мы стали выгружать тарелочки и все уже почти выставили, Сережа увидел на своем подносе тот самый нож…
Она посмотрела на Иртеньева, тот продолжил:
— Ну да. Очевидно, кто-то поднял его с пола и положил не на стол, а на поднос, а когда я начал загружать тарелками с закусками, то не заметил ножа — он был в сложенном положении. И в номере Герберовой я выложил его на стол и даже раскрыл, то есть вытащил лезвие — не знаю зачем, вероятно, машинально. Помню, что раскрыл, начал рассматривать, потом Таня отвлекла меня, я положил его на стол.
— Я тогда сказала, что неплохо бы Элеоноре на постель положить тюбик с тональным кремом, который лежит на тумбочке. Открыть его и подбросить неприметно. Вдруг она придет, бухнется на кровать и вся измажется… Все свое платье шикарное испортит.
— Здорово придумали! — оценил Федор Андреевич. — Талантливо! Молодцы! Но лучше подкладывать кетчуп — и тюбик побольше! Назаднице красное пятно смотрелось бы очень эффектно! Хотя что сейчас об этом говорить? — Он замолчал, обвел всех взглядом. — Я перебил, кажется, ну извините.
— Тюбик с тональником мы подложили и сразу ушли, а потому нож там остался, — продолжила Таня. — Так что можете сверить наши показания и показания Стасика. И посмотреть, на месте ли тот тюбик.
Вера молчала.
— А когда уже в зале были, Сережа вспомнил, что нож остался наверху, хотел сам туда пойти, но я сказала, что сбегаю и заберу. Вошла и увидела ее мертвой.
— Ну вот! — обрадовался Федор Андреевич. — Все и прояснилось. Вы почему молчите, Вера? Вам, что ли, царица, доказательства нужны?
Волков находился в состоянии радостного нетерпения, очевидно, предполагая, что теперь они все вместе спустятся вниз к помещениям команды, подойдут к карцеру. Темницы сразу рухнут и свобода…
— Погодите, — остановила его порыв Вера и обратилась к Хорошавиной.
— Таня, когда ты вошла… Прости, конечно, что заставляю вспоминать неприятное, но скажи: Элеонора Робертовна еще дышала?..
Девушка напряглась и кивнула.
— Да, как мне показалась, она была еще жива… Пыталась сделать вдох и все — замерла.
— И ты никого не видела: ни у лифта, ни в коридоре? Я почему спрашиваю: судя по характеру раны, смерть была почти мгновенной… Самое большее — минута с момента удара и до наступления смерти. Эксперты скажут точнее, когда прибудут сюда. Но если я права, то в момент, когда ты, Танечка, заходила в каюту Герберовой, убийца был где-то рядом.
— Но не было никого, — растерянно проговорила Таня. — По крайней мере, я не видела. А если вы думаете на Софьина, то зря. Когда он мне открыл, он был спокоен, без рубашки, даже в одной майке, на столе у него стоял открытый ноутбук… Борис Борисович работал. Когда я сообщила ему, что увидела там… У него даже глаза на лоб вылезли, так он удивился.
— Тогда Гибель Эскадры это сделал, — уверенно заявил Волков. — Бабло делили они с Элеонорой и перессорились. Скаудер схватил нож — он человек вспыльчивый. Раз — и ударил. Может, и не собирался, конечно, но так уж вышло… А теперь бедного Стасика подговорил, чтобы тот взял вину на себя!
— Стасик ваш не так прост, — заметила Вера. — И актер он, как мне кажется, очень даже неплохой. Иногда только не выдерживает напряжения, но это в жизни, а на сцене мог бы удивлять переменой настроения. И к тому же не глуп. Он понимает прекрасно, что улик против него никаких.
— Актером Стасик и в самом деле мог стать замечательным, но при нашем режиссере вряд ли это произойдет, — сказал Волков. — Гибель Эскадры гонится за внешними эффектами — у него что не постановка, то трагедия положений, в каждой пьесе свой нерв, своя жизнь, и все зависит не от взгляда режиссера, а от взгляда зрителя, оценивающего актерскую игру. К примеру, нянька Анфиса в исполнении нашей несравненной Кудрявцевой. У Чехова — это единственный персонаж, возраст которого указан — восемьдесят лет. А вспомните, ребята, как наша Валерия Дмитриевна, то бишь Анфиса, Вершинину письмо подает! С таким достоинством, будто сама его написала. Как будто Татьяна Ларина перед Онегиным… У Чехова этого нет, потому что в его времена не было такого уровня актрис. А теперь вот Лерочка из-за денег готова всем рискнуть — и чесом по Норвегии…
— Мне кажется, мы о другом говорили, — напомнила Вера.
— Простите, — вздохнул Волков. — Но все одно к одному: убийство это, теперь Стасик. А если и в самом деле Гибель Эскадры собственноручно Элеонору порешил?
— Не думаю, — ответила Вера. — Хотя в жизни случается всякое. А вот что это не Станислав — почти наверняка. Нож ведь на столе там лежал, а он утверждает, будто принес его с собой. Единственная улика — бутылка, но любой адвокат в суде докажет, что таких бутылок великое множество, и это не та самая, что находилась в каюте Герберовой. А потом есть ли свидетели, что она была там — эта бутылка? Вы ее там видели?
Вопрос относился к Хорошавиной и к Иртеньеву. Они переглянулись.
— Я не уверена, — пожала плечами Танечка.
— А я так точно не видел, — уверенно заявил Сергей. — Не было.
— И если на орудии убийства нет отпечатков Холмского, то доказать его вину не удастся, если, конечно, не будет свидетелей самого момента, когда он наносил удар.
— А таких нет, — не то спросил, не то утвердил Волков. — Ведь если бы имелись свидетели, мы бы о них знали. — Он посмотрел на Хорошавину и Иртеньева и произнес примирительно: — Ну вот и прояснилось наконец, а вы крик устроили: «Посадит она его!»
— Я такого не говорила, — возмутилась Таня.
— Не ты, так другие. А я сказал, что начитанный человек, каким, несомненно, является Вера Николаевна, человек воспитанный на классической русской литературе, не может быть жестоким и подлым, не может быть несправедливым и скользким. Пошли, ребята. Мы — артисты и наше место в буфете!
Они ушли, а Вера продолжила размышлять. На самом деле подозреваемый остается только один — тот, про которого она думала с самого начала. И у него был веский повод убить Герберову.
Глава 19
Матрос, но уже другой, также скучал на стуле возле каюты, в которой лежало тело Герберовой.
— Не надоело тут торчать? — обратилась к нему Вера Бережная.
— Хуже горькой редьки! — ответил парень. — А вы все как сговорились: слово в слово спрашиваете!