Он посмотрел на тело олигарха.
— И чего ему не хватало? У него ведь все было…
Глава 26
Артисты сидели возле того самого вытянутого стола — точнее, у столов, выставленных в одну линию. Сидели молча и ждали. Когда вошла Вера, а следом полковник Евдокимов, все поднялись как школьники и вскинули руки. Но Вера сделала жест — не надо аплодисментов, и потому все опустились на свои места спокойно.
Они подошли к тем же самым местам, где еще совсем недавно Вера восседала с Борисом Борисовичем Софьиным. Вера засомневалась, стоит ли занимать эти кресла, но Евдокимов уже опустился на бывшее место олигарха. Артисты переглянулись.
— Я — полковник юстиции Евдокимов, — представился Иван Васильевич. — Хочу с вами поговорить, чтобы установить общую, так сказать, картину, выслушать ваши претензии по поводу отсутствия безопасности на судне, хотя к пароходству не имею никакого отношения.
— Это судно принадлежит… Вернее, принадлежало Софьину, — напомнила Вера.
— Вот даже как! — удивился полковник. — А мне никакой информации на эту тему не подготовили. Да и вообще не знаю, даже с чего начать…
— Давай начну я, — предложила Вера.
— Конечно, Верочка, — улыбнулся Евдокимов. — Я и не сомневался, что у вас есть что сказать.
— Началась эта история давно, — начала рассказ Вера. — Более тридцати лет назад, когда молодой младший научный сотрудник НИИ решил заняться борьбой за экологию. Он стал организовывать митинги и говорить о необходимости беречь экологию. Заметьте, он говорил не об окружающей среде, а о науке, о взаимодействии живых организмов с окружающей средой, потому что экология — это именно наука, а не среда. Но для людей, приходящих на митинги, это было неважно. Ему верили, как верили тогда всем, кто что-нибудь критиковал. Вскоре молодой человек пошел во власть и возглавил совет народных депутатов подмосковного городка, познакомился с симпатичной девушкой, у которой папа возглавлял один из первых коммерческих банков, и так он подружился с этой девушкой, что скоро она объявила дома, что ждет ребенка…
— Бережная, ты вообще о чем? — удивился Евдокимов.
— О том, с чего все началось. Я рассказываю о Софьине, который, являясь фактически мэром города, открыл множество фирм, создал им преференции, раздавал подряды на строительство и госзаказы на поставку всего. Он разбогател и жалел лишь об одном, что приходится делиться с тестем, который и без того был богаче его… Он долго думал о своей жизни и, конечно, придумал и как избавиться от родственника, и как стать богаче самому. Его фирмы набрали кредитов на возведение в городе крупного торгово-развлекательного комплекса. Кредиты были разворованы, а тесть взорван. Банк разорился. Жена Бориса Борисовича получила наследство, которым поделилась с младшей сестрой почти поровну. Сестре было чуть меньше пятнадцати лет. Красивая юная девочка. И Борис Борисович не устоял… Элеонора Робертовна хранила тайну долго, все это время она шантажировала мужа сестры, пока не решила, что хватит ждать милости от кого-то. Для начала она рассказала сестре со всеми подробностями о своих интимных отношениях с ее мужем и о том, кто убил их отца. Изабелла Робертовна поверила, вероятно, не сразу, но вскоре последовал развод, по которому Софьин ничего не получал согласно брачному договору, составленному еще юристами Роберта Ивановича. Однако Софьин уже подготовился к подобному исходу: распылил часть своего состояния и добился того, что обе стороны при разводе подписали договор об отказе от взаимных претензий. Изабелла Робертовна по собственной инициативе и дабы забыть полностью о негодяе-муже от себя лично подписала даже отказ от права на наследство, в случае если Борис Борисович уйдет из жизни. В дополнение она даже сообщила, что дочь Софьина — не его. Но Борис Борисович давно уже знал это, заказав генетическую экспертизу.
— Зачем ты все это рассказываешь? — не понял Евдокимов.
— Не перебивайте, пожалуйста, прошу вас! — закричал Скаудер. — Это очень важно, потому что от этого зависит будущее нашего театра. Вдруг новый владелец продаст здание и нас вместе с ним?
— Новым владельцем станет мальчик, которого Софьин уже признал своим сыном и даже составил завещание в его пользу, с тем чтобы ни бывшая жена, ни бывшая дочь, ни бывшая свояченица ничего не смогли оттяпать. Мальчик пока еще и в школу не ходит, до его совершеннолетия и театром, и деньгами на счетах, и зарубежной недвижимостью будет управлять его мама. Но, я думаю, вы с ней как-нибудь договоритесь.
Артисты встрепенулись, разом заговорили, засуетились.
— А кто она?
— А вдруг она вообще театр не любит? Что нам потом делать?
— Мне кажется, она любит театр, — улыбнулась Вера. — Особенно ваш театр, и вас всех она любит.
Все замолчали.
— И кто это? — недоуменно спросил Федор Андреевич.
— Это я, — тихо ответила Таня Хорошавина и заплакала.
Никто не бросился ее успокаивать, потому что все сидели как громом пораженные.
— А за что же он эту Герберову убил? — поинтересовался Евдокимов.
— Он такую личную неприязнь испытывал к убитой… — начала Вера, но сменила немного тон и продолжила обстоятельный рассказ: — У Бориса Борисовича в последнее время появились некоторые трудности в бизнесе, доходы резко упали, а он еще и это судно купил. Деньги потребовались, и он решил поскрести по сусекам. Даже с театра потребовал долю в прибыли. А какая может быть доля, если Элеонора Робертовна раздевала театр?
— Это правда, — подтвердил Скаудер. — Он потребовал у меня отчеты, а когда узнал, сколько Герберова с нас снимает, пришел в бешенство.
— Он и в поездку ее пригласил, чтобы выяснить отношения на своей территории, — объяснила Вера. — Но разговора не получилось. Софьин просто разорвал отчет, полученный от Гилберта Яновича, и швырнул Элеоноре в лицо. Она потом склеила его скотчем.
— Вот почему в Осло она попросила меня купить скотч, — понял Станислав Холмский. — Я скотч купил тогда, а Алексей Дмитриевич тот самый ножик.
— Так что послужило поводом для убийства? — вернул разговор в нужное русло Евдокимов.
— Мне кажется, он понимал, что проект, ради которого закупалось судно, под угрозой срыва. Мне удалось прочитать тексты его переговоров с человеком, у которого он попросил деньги, а тот, пообещав профинансировать, потребовал контрольного пакета, что обычно этот человек и делает. Нервы у Софьина сдали. Вы все помните, сколько он выпил накануне. Он пошел к Герберовой, а та посмеялась над ним и, очевидно, рассказала, кто сообщил его жене подробности об убийстве отца. Сказала, что Изабелла обратилась в следственный комитет с просьбой о новом расследовании в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. На столе лежал нож, и Борис Борисович, находясь в гневе, ударил, очевидно, не соображая, чем это может обернуться. Посчитал, как мне кажется, что за сутки преступление не раскроют, а значит, не раскроют никогда.
— А кто на вас напал тогда в лифте? — спросил Борис Адамович Ручьев.
— Один человек по просьбе Бориса Борисовича. Вряд ли Софьин просил меня убивать. Скорее всего, он поручил тому человеку дать мне по башке, потому что я собираюсь якобы обвинить в этом убийстве, а соответственно, надолго упрятать за решетку абсолютно невиновного Федора Андреевича Волкова, против которого сфальсифицировала опять же якобы неопровержимую улику.
— Меня упрятать? — удивился Волков.
— Все так и было, — произнес Сергей Иртеньев, поднимаясь. — Все так и было. Это я напал. Простите меня, Вера Николаевна. Борис Борисович сказал, что Волкова посадят, что он будет вынужден закрыть театр. Но если Веру Николаевну на время вывести из строя, то она не успеет ничего сделать. А еще он пообещал нам с Алисой купить квартиру, если я соглашусь. Простите меня.
— Как ты мог? — воскликнула Алиса.
— У меня претензий нет, — сказала Вера. — Сергей очень аккуратно ударил, я жива и здорова, и даже не заикаюсь. Он попал под влияние Софьина и думал, что делает это на благо родного театра.
Все некоторое время молчали, осуждающе глядя на Сергея, наконец, Волков спросил, обращаясь ко всей труппе:
— Ну что, простим его, ребята? Раз у Веры нет претензий и она сама его простила…
Все решили простить, только Алиса заявила, что разберется дома сама.
— Ну вот и все, — подвела итог Вера Бережная.
— Как все? — не понял Евдокимов. — А улика-то где?
— Какая улика? — переспросила Вера. — Иван Васильевич, вы что, не поняли, что не было никакой улики? Я просто подумала, что, раз нож в теле оставлен, а не выброшен в окно, значит, на нем, скорее всего, нет никаких отпечатков. Но убийца наверняка не в перчатках приходил, а следовательно, воспользовался тем, что было под рукой. Скомканную салфетку увидела в унитазе и подумала, что это именно та самая салфетка. Просто угадала. А если бы не угадала, то мучились бы сейчас с тобою, пытаясь найти убийцу. Тем более что один молодой человек уже поспешил с признанием.
— Дураком был, — признался Стасик Холмский и засмеялся.
Эпилог
Таможенный и паспортный контроль прошли быстро. А что делать дальше, никто не знал. Утро едва проклюнулось. Город был накрыт мглой, и только на востоке едва проглядывала узкая розовая полоска. В Морском терминале артистов уже ждал автобус, на котором они должны были отправиться в столицу.
Напоследок все еще раз сфотографировались с Евдокимовым, хотя делали это уже не раз и на борту «Карибиен кап». Иван Васильевич уехал счастливый.
Потом все прощались с Верой, обнимали и звали в гости. Гибель Эскадры тоже долго мялся рядом. Потом подошел, поцеловал руку и отвел в сторону подальше ото всех.
— Если мне потребуется ваша помощь, не откажите? — с печалью в голосе спросил он.
— Помогу, чем смогу, — пообещала Вера. — Но, мне кажется, вас освободят от наказания. Вот только о грантах придется надолго забыть.
— Я понимаю. Теперь остается молиться, чтобы Танечка меня простила…