И добавил несколько дополнительных уточнений: куда идти в случае отрыва от группы и пароли для своих на случай задержания красноармейцами или ГПУ. Всем раздали карабины Манлихера, наганы, по 120 винтовочных патронов. Про гранаты – их дадут потом, и тем, кто их не боится. Подсумков не давали, потому пачки держали частично в карманах, частично в сумке через плечо. Подсумков не давали не просто так: считалось, что когда у человека на поясе винтовочные подсумки, то он выглядит, как военный, переодетый в штатское. А когда патроны лежат в карманах, сумках или за пазухой, то обладатель выглядит как гражданский. Им же надо было выглядеть, как народные мстители, которые вооружились, месть свершили, после чего гражданский вид снова приняли. Может, это было и правильно, а может, и нет, но делали именно так. А также выдали по ножу. Как пояснил инструктор, это немецкие траншейные ножи для тесных схваток в окопах. Но отрезать себе кусочек хлеба тоже можно. Ну и еду и бинт – на всякий случай.
Для одного члена группы провели еще занятие. Товарищ Артем в подполье в тылу Деникина много работал, обеспечивая разведывательной информацией красно-зеленых в окрестностях Новороссийска, но боевого опыта почти что не имел. Егор же, наоборот, навоевался вволюшку, а вот к конспирации приучен не был. Поэтому все друг другу что-то показывали и рассказывали. Егору и Артему в итоге гранат не дали: Артем был еще недоучен, а Егор попросил пока ему не давать. Пользоваться ими не пришлось, а вот что осталось от казака, неудачно попытавшегося метнуть трофейную гранату, это он видел. Три четверти фунта мелинита рванули – и узнать покойника можно больше по тому, что лежит в карманах.
Гранаты тех лет и правда были очень опасными в обращении. Например, в 1921 году Харьковская дивизия ЧОН в стычках с бандами потеряла одного бойца убитым и двух ранеными, а при учебных упражнениях с гранатами одного убитым и одного раненым. Причем убитым был инструктор по гранатному делу. Ну и другие мелочи: русскую гранату образца 1914 года очень легко кинуть не готовой к взрыву, немецкие гранаты, полежав, легко отсыревают и не рвутся…
Задание озвучили уже на той стороне: надо было пугнуть или убить очень активного полицейского, который склонял крестьян сообщать, нет ли вокруг каких-то гостей из-за границы, которые агитируют за красную власть и на нее шпионят. А в польской практике давно была внедрена процедура, что, когда на вербовку не соглашаются, продолжить «Уговоры» посредством плети, и угрожая бить, пока не сдохнет или не согласится. Польская норма была полсотни плетей. Тогда информатор либо соглашался, либо терял сознание. Сей ретивый служака вообще-то трудился не здесь, но неподалеку, в починке, у него была любовница. Поэтому он совмещал приятное с полезным.
На той стороне их должен встретить разведчик, который следил за хатой Марыли, к которой должен был подвалить объект акции. Полицейский, как потом оказалось, явился с запозданием, возможно, он еще одну любовницу посетил. В починке живут сама Марыля и ее тетка, но ее при визитах пана полицейского обычно отправляли в гости, чтобы не мешала развлекаться. Так что в доме ожидали встретить двоих любовников, на дворе одну собаку, в сарае корову, в курятнике кур, в подполе мышей. Проблемы ожидались лишь от полицейского и собаки.
Для того разведчик ее заранее прикормил, рассчитывая, что, увидев его, псина продемонстрирует желание угоститься еще, а не подать сигнал тревоги.
Полицейского брали вчетвером, а еще двое страховали с разных сторон, а еще их предупредили, чтобы они посматривали в сторону дома, вдруг полицейский окажется «цваняком», то есть ловкачом по-здешнему.
Разведчик встретил их возле хаты. Доложил, что песик охотно сжевал мясо, теперь же мирно спит, потому что в мясо кое-что добавлено. Он-де беспокоился, что пес будет храпеть, как бык на лужайке, но обошлось. Описал, как устроен дом, и добавил, что полицейский приехал на телеге, она стоит за домом, а лошадь (рыжая с белой звездой) стоит в конюшне. У полицейского одна винтовка, есть ли револьвер, он не знает.
А ему пора. И пожелал удачи.
Ему она тоже понадобится, поэтому ему ее тихо пожелали тоже.
А вот теперь все по местам! Ежи, то есть Егор, занимает место возле ворот, при этом поглядывая на дверь в дом и на дорогу к дому. Антон – сзади дома, берет на мушку два остальных окна, а трое идут туда, а Артем следует позади них и подкрепляет всех в случае нужды. Если все пройдет тихо и славно – его задача следить за дамой, чтобы она не побежала и не подняла тревогу, да и рот не открывала. Женщины иногда вопят, как трубы иерихонские.
Пошли! Хоть в окнах света нет, но вряд ли хозяева не спят. А для специального освещения припасен фонарик. Если все будет чисто и в ажуре, то потом в доме зажгут свет. Что будет с полицейским, Егор не сильно беспокоился, даже если того во двор вытащат и прибьют. Сам он вообще думал, что сейчас его убитыми вообще не проймешь, если они не очень страшно изуродованы, как бывало после взрыва тяжелых «чемоданов». Видал он несколько таких картинок, и ввек бы их не видеть.
Тихо-тихо. Никто в ночи не идет, и даже сонный пес не храпит. Какая-то птица бесшумно пролетела над подворьем. Грохота из дома нет, никто из окон вместе со стеклами не вываливается. Ага, свет внутри!
Теперь внимания больше на округу, с полицейским уже самое главное сделано, он в руках. А что именно его ждет, сейчас будет видно. Никто к дому не идет и не едет сквозь ночь, так что не помешает.
Ага, выходят! Двое волокут за связанные руки полицейского в кальсонах и рубашке. Позади них идет командир группы с фонариком и светит группе под ноги. Артема пока не видно.
Полицейского кинули на землю, командир за ним наблюдает, а остальные пошли к конюшне. Ага, наверное, подводу с лошадью заберут. Значит, покатят с ветерком и по дороге.
Все-таки Егору надо поглядывать и туда, вдруг полицейский окажется резким, как купорос, и рванет через двор, благо его сейчас не держат руками. Подумалось, что он распаренный, из постели и после женских ласк, а сейчас ночь, холодно, хоть заморозка нет, но замерзнуть может. Но что ему до здоровья польской полиции? Заболеет – пусть кобыл доят и кумысом поят его и иных жертв гостей из темноты!
Пора бы уже таратайку вывезти. Кстати, а может, этого в белье куда-то отвезут, и пусть прогуляется по ночному лесу или болоту для полного счастья?
Прошло еще с четверть часа, как ощущал Егор, и телегу вывели во двор. Прозвучал сигнал сбора – два свистка охотничьего манка. Егор кинул взгляд: никого в секторе наблюдения не видно, и пошел к крыльцу.
Командир группы обратился к полицейскому:
– Ну что, пан Щепаньский, наступает День Гнева, когда человек предстает перед Судией и ощущает себя слабым и мелким?
Полицейский ничего не говорил, но сильно дрожал. Может, от ожидания скорой и некрасивой смерти, может, от холода. Был он явно невысок ростом, но крепок телом.
– Мы Варшаве не служим, чтобы быть такими зверями, как ты и другие полицейские. Хотя ты и заслужил пулю в лоб за твои издевательства, но суд народа в нашем лице дает тебе маленький шанс на исправление. А чтобы ты не думал, что спасся от кары, останется тебе маленькая памятка, что все это тебе не приснилось. Поскачешь на костылях, вспомнишь про тех, кого ты нагайкой склонял доносить, и сам поймешь, что они ощущали. Янек!
Один из тех, кто в дом заходил, снял с плеча одну из двух винтовок и двинул прикладом полицейскому по голени. Хрустнула кость. Тот заскрипел зубами.
– Прощевай, пан Щепаньский, и подумай, что если продолжишь над народом издеваться, то выплывешь ли из Чарного озера с переломанными руками? Или проще податься на другую службу, скажем, в лавке торговать?
– Антон, выпусти Марылю из кладовки. Всем сбор.
Антон забежал в дом и вернулся.
– Куда поедем – к деду Ивану или в Хвощевку?
– В Хвощевку.
Сказано это было достаточно громко, и Егор удивился: зачем это им ехать в противоположную сторону, да еще об этом говорить вслух. Про конспирацию рассказывали и примеры приводили, как можно попасться. Но вслух ничего не сказал.
Телега же поехала совсем в другую сторону, а не в Хвощевку. А возле креста на развилке двое из команды попрощались и ушли в ночь. Оставшиеся четверо ехали до свету и остановились на отдых в заброшенном доме лесника. Им предстояло дождаться следующей ночи и идти через границу.
Командир группы пояснил, что, конечно, разговор про Хвощевку и деда Ивана – это грубое нарушение конспирации, если туда действительно ехать. Но для обмана полиции сойдет, пусть побегают и поищут.
Отход за свою границу прошел тихо, и все тревожные ожидания плохого не оправдались.
Результат похода такой: четыре не очень опытных товарища повысили свои умения. Злобный полицейский получил перелом ноги и много времени для размышления о своей неправедности, пока таскает на ноге лубок. Кроме того, появление четырех вооруженных гостей и намеки на то, что придется отвечать за свои гнусности, вызвали расслабление и прорыв кишечного содержимого в кальсоны. Это тоже пригодится для глубины впечатления о произошедшем.
Трофеи – форма полицейского, документы, винтовка и полсотни патронов к ней, а также револьвер «Бульдог» под нагановские патроны. Телега оставлена, лошадь отправлена на вольный выпас. Если бы было точно известно, что она полицейская, то можно было бы ее конфисковать. Но вдруг это соседа?
Потерь нет, расход боеприпасов отсутствует. Все вышло удачно.
Деревенские бабы еще и разнесут слух, что был такой ухарь и жох, а теперь уже не летать, а ковылять будет. Если же продолжит свои издевательства – станет тяжелее на 2–3 золотника. Или полтора, если наган используют. И кто-то, глядишь, и умерит свой пыл в выжимании соков из крестьян.
Потом командир отозвал Егора и спросил:
– Товарищ Ежи, начистоту. Что ты думаешь про то, как мы обошлись со Щепаньским?
– Этому Щепанскому надо в храме свечку в полпуда поставить, что так дешево отделался. Что же касается меня, то я под Замостьем троих таких, как он, зарубил в атаках, ну и раньше такие были, оттого и ему бы башку снес, не мучаясь душой после. Учили меня хорошо жизни лишать, и практика была немалая. Бабу его убить – этого бы я не хотел, она в меня не стреляла и яд мне в еду не сыпала. Так что от меня она могла только по мордам получить, и то при большой нужде, а не сразу же. Вот какая у меня нынче платформа. Но честно скажу, что здесь я могу так глядеть, холодно и с разбором. У себя на Дону – душевное и памятное может вылезти. Там можно и накромешничать так, что удивишься сам, как смог. Я ответил?