Егор упал под разлапистую елку, укрывшись под нижними ветвями от беглого и невнимательного взора и немного полежал.
Когда сердце выскакивать перестало, посмотрел, что у него есть из всего, что понадобится. Два нагана, 21 патрон дополнительно, граната Мильса, за голенищем траншейный нож. Бинт, несколько тряпок, среди которых есть и та, что как второй бинт сойдет, кусок веревки, шитвянка, спички, кремень с кресалом, маленькая австрийская фляга с водой. И это все, остальное осталось в телеге, в торбе с инструментом. Пожевать нечего, но правда пока не до этого. Воды немного, надо беречь. Вокруг вроде бы воды до чёртовой бабушки, но кто знает, какая тут вода, с разными заразами или нет. Пить такую – можно и от лихорадки помереть или от холеры. Егор не отличал холеру от дизентерии, но накрепко запомнил, что если пить из разных сомнительных мест, то много чего случится. Две войны это показали наглядно. Можно было бы вскипятить болотную водичку, но нет ни котелка, ни кружки. А пить хочется здорово, после бега по лесу. И сколько он пробежал так? Несколько верст точно, только далеко ли убежал?
Итого: задачу присоединиться к другой половине группы и сделать то, что собирались – выполнить он не может. Значит, надо уходить восвояси, и чтобы его Надяки не обнаружили. За подстреленных – им придет время расплатиться. И не нужно увеличивать количество потерь на товарища Ежи, в миру Егора Лощилина.
Он прикинул, откуда прибежал, куда ехал и где здесь восток. С востоком еще более-менее ясно, куда ехал и куда бежал – темно и непонятно. Ладно, тогда на восток. Прошел немного и наткнулся не то на озерцо, не то болото. Ширина такая, что не перескочишь, шагов двадцать, и глубина кто знает какая. Он поднял сухую ветку длиной аршина два с половиной и попробовал достать дно… э-э… там глубина даже больше. Плыть-то можно попробовать, но до чего это доведет? Вздохнул и пошел искать, где это мокрое место заканчивалось. И пришел туда, где валялась ветка-щуп, которой он глубину мерил. Родители мои, да что же это такое? Морок и наваждение! Оно самое, он же сюда прошел посуху, так что не может оказаться на острове, не идя вброд! Вброд-то он ходил, но далеко отсюда. А что же делать-то? На его родине была полуденная мара, особенно в жару, когда голова может разными видениями окружиться и на них поддаться. Но это лес, а в лесу кто может быть? Леший.
А про лешего он в «монастыре» наслышался, как тот может задурить голову и блуждать по лесу заставить.
Есть и способы не поддаться. Например, поменять обувку или рукавицы с левой на правую. Увы, рукавиц нет, лаптей тоже. Некоторые сапоги можно надевать на любую ногу, так они сшиты, но не у него. В них, поменяв ногу, можно только до отхожего места добежать, решив, что ноги это пустяк по сравнению с мокрым делом.
Можно одежду вывернуть. Вот это пойдет. Еще есть присказка, отвращающая лешего: «Шел-нашел, потерял». Но это рязанские лешие от нее уходят, а здесь минский – вдруг она его не берет? Решил, что надо кафтан вывернуть, так надеть и присказку повторять, чтобы уже наверняка. И что получилось? Снова по кругу!
Надо что-то придумать. Если идти по берегу, то его снова по кругу водит. Тогда надо пойти сквозь лес, вдруг так не закружит. Пошел, пошел и снова вышел на тот же берег, и ветка лежит, только вышел к ней не с той стороны. Впору подумать, что на колдовское место попал. Был остров, что людей ждал, притворившись выступом берега. Когда Егор пришел на него, то и высунулся дальше из воды, чтобы добыча не ушла. А поплывет – его сожрет болото или озеро, ибо тут не всегда поймешь, где начинается болото, а где уже озеро. И сколько у него времени осталось? Неопасной воды – пусть на день. Если пить из вод озера, то пока разовьется в кишках зараза, то хорошо, если у него два или три дня. Если даже в озере заразы нет, но есть-то надо. Еда осталась на телеге, а жевать хоть хвою, хоть березовую ветку человек не может. Так что та же неделя.
Как раз хватит времени, чтобы вспомнить тех, кого любил и кого погубил до встречи со святым Петром-ключарем. А куда он Егора отправит – ну, понятно. Водку пил, баб любил, только что табак не курил, жене изменял, с родителями ругался, в церковь не ходил уж три года и молиться перестал, народу покрошил видимо-невидимо – куда такого? Туда, вниз.
Пойдем-ка, дьяк, прямо в ад,
Хорошо там уголья горят![6]
Значит, он сейчас найдет место, где будет лежать и вспоминать, ожидая того самого.
Вот только что это перед ним? Похоже на ржаной сноп, на нем сверху веночек из голубых цветов и из-под веночка два бычьих рога торчат. И сноп этот не стоит на месте, а ему навстречу идет.
А жать рожь еще рано, хотя колосья уже спелые, но и от долгого лежания не потемнели. Егор выдернул оба нагана и взвел курки. Если это какая-то сволочь на себя сноп надела, то пусть попробует, велик ли щит из колосьев!
Если же это какой-то местный черт, то ждать ему суда Петра не неделю. И это даже славно. Егор поймал фигуру на мушку правого револьвера, левый был наготове. Хоть его в детстве переучили с левой руки на правую, но стрелял он всегда с правой. Вот шашкой мог рубануть и с левой, чем не раз пользовался. Проскачет близко к левому боку врага, шашку перебросит из руки в руку – и сползает венгерский гусар или польский улан с седла, когда Егоров клинок скользнет по его боку или бедру.
Фигура остановилась и забубнила на непонятном языке:
– Mano vardas Kurše, gal Kurka ar Kervaitis.
– На каком это, забодай тебя комар?!
– А, ты не из литовцев, ты из rusų, да еще и нездешних. Сейчас вспомню, как вы разговаривали, давно здесь такие не проходили. Скоро триста лет. Нет, еще двести пятьдесят, гале-гале.
Егор стоял и не мог собрать мир в одну пригоршню. Живой сноп с рогами, говорящий на разных языках, да еще рассказывающий про то, что было в начале династии Романовых! Он что, в бреду это слышит? Так ведь воды из болота еще не попил, рано болеть и бредить.
– Не бредишь ты, хотя, конечно, увидеть бога – такое не все выдержат, разумом не помутившись, гале-гале.
– Бога? А не ежа косматого, против шерсти волосатого?
– Его, его, я покровитель рогатых, от телят до чертей, правда, чертей мне немцы приписали, они их боялись увидеть, а барты и дейнова – нет. Ну нет у нехристианских вер абсолютного зла, которого и краем глаза видеть не надо, как у христиан дьявола. Даже Чернобог у руян и их соседей – просто старый бог, а Белобог – тот, кто помоложе. За Чернобога можно было на пирах чашу пить всем присутствующим, чтобы он не причинил им вреда. Разве христианин будет пить за дьявола и просить у того пощады и доброго отношения? Еще я покровитель еды, особенно последнего ее запаса, и застолья. Когда-то сначала был первым богом среди богов литовского племени, потом третьим, потому что землю и море не творил, гале-гале.
Егор стоял, не отводя оружия, и не мог понять, это что с ним, кого или что он видит и видит ли? С учетом опыта сыпного и возвратного тифа – видеть такое возможно, и даже похуже. Хоть он болотной воды не пил, но ведь и другие болезни есть, которые не так разносятся. Та же малярия: комар тебя укусил, а потом начинает тебя знобить. А кто обращает внимание на укусы комара? Если их один-два, то почесал и забыл. А яд уже в тебе.
– Не удивляйся, то, что ты видишь – это так и есть, это действительно остров, только плавучий. Когда нужно – ко дну прилипнет, когда нужно другое – поплывет дальше. И я тебе не в бреду показался. Садись, поговорим, раз уж ты не испугался до потери речи и сознания. Спешить тебе некуда, враги твои еще по лесу ходят и ругаются, что добыча из рук ушла. Позволь им устать и на поимку плюнуть. А потом пойдешь, куда тебе надо, гале-гале.
– Коль ты бог еды и пира, то скажи, что тебе в жертву приносили?
– То, что первое уродилось или поймано. Наловил сетью рыбы – первая рыбина положена мне. Рожь созрела – первые колосья тоже. Единого для всех святилища у меня не было, но обычно жертвы приносили в том месте, которое сейчас немцы называют Хайлигенбайль, у большого дуба. Но, если кому туда далеко ходить, то можно и от себя неподалеку, лучше у отдельно стоящего дуба, но можно и в лесу. У христиан, говорят, что есть огромные места поклонения, которые за небо шпилями цепляются, но есть и скромные бревенчатые, что срубили сами в своем поселении. Был когда-то князь Друцкий-Любецкий, которого на охоте конь сбросил, и он ногу сломал. Лежал и ждал конца. Когда его нашли, то дал обет, что каменный костел построит, там, где отыскали. Потом решил, что лучше в своем имении Любеч. Дальше его из лесу увезли, и сколько раз еще он передумал, уже не знаю. Мнится мне, что никакого костела он не построил, но не бываю я в усадьбах. Конь при падении уцелел, ничего не сломал – и ладно, а хозяин полгода полежит в лубках, не он один так неудачно падал, гале-гале.
– А коням ты покровительствуешь, раз им больше, чем хозяином, интересуешься?
– И коням я покровительствую, и жеребятам тоже. Вот и не дал животному без ног остаться. Садись, не зря у вас говорят, что в ногах правды нет, но нет ее и выше, то есть там, на чем ты сидишь, гале-гале.
Егор подумал, что от этого «снопа» никакой угрозы не ощущается, потому можно и сесть. Кстати, можно будет и узнать, куда ему идти к своим. Один револьвер спрятал, другой опустил и сел на траву. Курка (или как там его) переместился и стал напротив него. Сел ли он – а кто его знает, как считать, сидит ли он или стоит? Поскольку в разговоре наступила пауза, то Егор смог подумать вот о чем. Это вот… существо явно живет одно в чаще или на острове, людей видит мало, поскольку в лесу люди бывают не всегда и понемногу, и явно не успели раздразнить его так, чтобы сразу устроить им уход за черту. Если это и впрямь языческий бог, которого перестали почитать, то все еще интереснее. Ему, возможно, и делать еще нечег