о, как заключенному в камере – выбор между немногими делами: ходить из угла в угол, на себе насекомых ловить, мечтать, ну, еще парой дел можно заняться. Вот и для бывшего бога наступает то самое состояние выбора между чепухой и ничегонеделанием.
– Ты неправильно понимаешь, что и для чего делают боги, когда не заняты исполнением просьб поклоняющихся. Представь себе, что ты у себя дома занят не только хозяйством, но и военной службой, а также вместо женщин делаешь домашнюю работу. И это все ты сегодня должен сделать, пахать либо сеять, военной учебой заниматься, а вместо отдыха еду варить, потому что овощи крошить в котелок чуть легче, чем на рукоятки плуга налегать! Прикинул? И всей-то разницы, что я для своего дела молотом не машу и по наковальне не бью, гале-гале.
– А что ты должен делать? Скажи уж то, что мне можно знать, и так, чтобы я понял.
– Вот представь себе своего любимца Гнедка. В нем тридцать пудов мяса и костей, три-четыре ведра крови, и голова тоже работает. Ты Гнедку насыпал овса, он стал его хрупать, овес дальше в нем пошел, и сорок фунтов навоза в день из-под хвоста вывалилось. Добавь еще воду, и то, что из нее получается. Вот и задумайся, сколько всего в лошади происходит, даже когда она из конюшни не вышла, а только ела и навоз на землю роняла. Когда ты Гнедка оседлал и на нем поехал за 30 верст к своей девице? Еще сложнее все. А ведь Гнедко, когда тебя ранило, от тебя не отошел и рядом стоял, пока ты до тямы приходил и от легкого касания плетки вперед летал. Вдумайся, сколько всего происходит в твоей лошади в обычной жизни. И ты думаешь, что оно само берет и делается – сжевал конь пригоршню овса, он там куда-то провалился, что-то еще сделалось, и оттого теперь Гнедко может полсотни верст проскакать и не пасть, и навозу тоже прибавилось? Нет, все это само не делается. А снова подумай, сколько в лесу растет растений, сколько животных, и все они друг с другом взаимодействуют… И все это нужно организовать и следить, чтобы ключи сквозь землю пробились, и вода пришла к корням деревьев и трав. И кто этим заниматься будет? Черт, которого христиане боятся, ты сам или князь Друцкий-Любецкий в имении Шеметово? Не все из вас задумываются, что, как и где делается, а уж управлять… Как тем управлять, чего не понимаешь? Можешь ли ты управлять молнией, гале-гале?
Егор, естественно, не мог, и про гром мог сказать совсем немногое. Да, он слышал, что в грозу лучше у отдельно стоящих деревьев не стоять, но видел и Мартемьяна Горшка, в которого молния угодила в чистом поле. А про рассказ Курше – это что получается, он так говорит, что всем вокруг управляет, только не на небе, а на самой земле? Как в полку вахмистр, а царь где-то высоко и далеко?
Он неожиданно для самого себя спросил:
– А сколько мне жить осталось?
Сказал и сам обомлел. А потом обомлел еще больше, услышав ответ:
– Свое ты уже прожил, проживаешь сейчас заемное время, не свое, гале-гале.
Челюсть Егора отвисла куда-то ниже колен, и сказать он тоже ничего не мог.
– Ты в смятении, да, такое человеку услышать странно и страшно, но везде свои тайны. Так бы ты должен умереть, когда венгерский гусар тебя рубанул сзади по голове. Будь это твой первый бой, ты бы навеки остался там. Но до этого ты зарубил двух австрийских пехотинцев, а в этом бою еще гусара. Когда ты убиваешь кого-то копьем, кривым или прямым мечом, то часть жизни, не прожитой убитым, возвращается к тебе. Оттого кривой клинок венгра скользнул по твоей голове, не убив. Три против одной, и ты в выигрыше и остаешься на земле. А потом ты заемной жизни набрал еще. Поэтому я не знаю, как у тебя сойдется счет.
Егор слегка собрался и поинтересовался, а как насчет винтовки и пулемета? Курше, как оказалось, не знал, что это такое. И, когда ему пояснили, сказал, что не знает тоже. Лучники и метатели ножа могут рассчитывать на то, что кусочек чужой жизни оделит их, но так – как пальцем по губам, а не ложкой. Когда держишь оружие рукой, и оно сокрушает врага, то оделяет и тебя чужой жизнью. Когда между убитым и тобой есть место, то перейти чужой жизни к тебе не получается, гале-гале.
Егор впал в какую-то прострацию. Он еще беседовал, что-то спрашивал, получал какие-то ответы, но все это не воспринималось по отдельности, а как тогдашняя фильма, но без титров. Когда зайдешь в зал и в темноте, под бряканье клавиш расстроенного пианино, пытаешься сообразить, что вот это за тип в цилиндре и чего он хочет от дамы в шляпе с вуалью? То, что не крестьяне и не китайцы – это однозначно, но кто они и ради чего так жестикулируют? Видишь, но не понимаешь. Так и с Егором случилось: что-то происходило, но он это хоть видел, но не понимал.
Частично он пришел в себя, но и то не до конца, когда «Сноп» сказал:
– Иди вон туда, по направлению к той березе. Если тебя никто не встретит и не помешает, то через два часа неспешного движения ты выйдешь к той черте, за которой тебя уже не будут искать.
Он еще что-то говорил, но это не запомнилось. Егор вроде бы попрощался и пошел по указанному курсу. И на пути до границы ему никто не встретился, только ехавшие по дорогам, но Егор дожидался, пока они проедут, а потом переходил дорогу. Ночь он провел уже на советской стороне в стогу сена. Есть не хотелось, а пить – нашел, где утолить жажду, не рискуя проглотить заразу. Прибыл в Заславль, а потом в Минск. Его охотно подвозили и денег не спрашивали. Через двое суток он появился во флигеле, одновременно обрадовав и озадачив уже вернувшегося командира группы.
Операция, конечно, сорвалась, ибо он с половиной состава постерунок громить не пошел, потому что могло не получиться. Да и одолели сомнения, не будет ли там еще одной засады. Как теперь командиру группы становилось понятным, засада на вторую половину – не какая-то случайная удача, дескать, поляки случайно сели в засаду и случайно увидели группу. Нет, у них была информация, что они приедут. И именно там, и явно там был тот, кто опознал наших. Если бы засада сидела на контрабандистов, то все началось бы с приказа остановиться, поднять руки, а дальше либо опознали, либо суть случайно выплыла. Здесь же все было наоборот. Искать надо, где предательство. Таковыми были его мнение и расчеты.
Товарищ Роман уже вернулся, у него небольшая царапина на плече, но он готов и сейчас в бой. По товарищу Антону пока непонятно, есть информация, что он убит, и есть другая, что он захвачен в плен, будучи тяжелораненым. Возница – что ранен и сейчас в полиции. Полиция на сей раз даже не показала людям трофеи и убитого, вот, мол, какие мы цваняки, берегитесь, враги, и до вас дойдет очередь. Из-за этого иногда идут слухи, что случилось сражение меж двумя бандами, одна везла через границу сокровища, другая ее перехватила. В том особой новизны нет, но обычно все прошло бы тихо, а потом из болота всплыли трупы. Или на следующий год где-то в глухом месте скелеты отыскали. А тут стрельба и гранаты, поэтому все и в недоумении. Пытаются понять, что это такое, а то, чего не знают, восполняют фантазии. Потому сейчас понять сложно, что случилось на самом деле, вода взбаламучена, надо ждать, когда ил осядет на дно. Пока задач не будет.
Егор описал, как было дело, сказал, что, по его мнению, товарищ Антон убит, и первым же залпом засады. У него самого ранений нет, но когда он от погони уходил, то выбился из сил, лег отдохнуть у болота, и явно болотных испарений нанюхался, ибо явился ему кто-то вроде болотного черта и сказал, что он давно уже мертвый и живет за счет того, что когда-то многих поубивал холодным оружием. а это как-то продляет жизнь. Поэтому он просит вооружить его шашкой или пикой, чтобы и дальше свою жизнь продлять за счет полиции.
Командир группы заулыбался, но сказал, что ходить по польской территории с шашкой или саблей – нарушает конспирацию. Всем сразу видно, что это не крестьянин, а переодетый военный. Но, если случится возможность переодеть группу наших в уланов и что-то там ею устроить, то желание товарища Ежи будет учтено.
Глава шестая
Пока происходит пауза в операциях, он договорится с нужным доктором и тот товарища Ежи посмотрит и выяснит: это было только тогда или будет иметь последствия.
Дня через три Егора командир привел на прием к доктору и пояснил, что доктор – человек перед революцией заслуженный, еще при царе был в Сибирь сослан за то, что помогал раненым подпольщикам, и, когда Надяки Минск заняли, тоже от них скрывал нужных людей под видом штатских больных. Про свою работу за кордоном ему рассказывать не надо, конечно, а про себя – «в плепорции», то есть то, что не мешает сегодняшним делам.
Доктор занимал половину первого этажа двухэтажного деревянного дома неподалеку от того самого Кошарского завода. Выглядел он, как старый добрый дедушка, если бы снял белый халат и надел домашний, а в белом халате, как доктор, что видит тебя насквозь и которому все надо выложить правдиво, ибо он сквозь пенсне глянет и сразу поймет, что так, слезая с печки, не ушибешься, а вот если засветить кулаком в глаз – вполне похоже.
И Егор изложил свою историю, только отнеся его на район Борисова и добавил, что ему бы не хотелось лишнего внимания к тому, что он вообще к доктору пошел, так и к тому, что он увидел. И, если он так начинает с ума сходить, то готов правильно поступить со своей службой, не доводя до греха.
Доктор это принял и приступил к осмотру.
Затем у Егора взяли анализ крови из пальца, а потом из вены. Он в который раз отметил, что укола иглой боится больше, чем удара шашкой. Первый раз его удар венгра выбил из седла, и он потерял сознание, а вот когда ему второй раз попортило голову ударом красного бойца, он и боли не ощущал – тупой удар в голову и кровь, заливающая левый глаз и лицо. Если бы не кровило, то и не заметил, что ранен, потому что не болело. Правда, это только сначала так было. Каплю из пальца размазали по стеклу, а затем доктор занялся ее исследованием. ему помогала немолодая женщина. Может, это была сестра милосердия, а может, просто помощница, когда больного примут, то переходит к иным обязанностям экономки.