Из-за стола живым он не вышел. И все приобрело вид такой, что офицер застрелился из собственного браунинга, да еще и не в рот или висок, а в стык шеи и плеча, как стало модным во Второй Речи Посполитой. Перед этим он выпил еще водки и опрокинул рюмку на стол. Взял лист бумаги, хотел что-то написать, но оставил на листе только несколько черточек и разлитые остатки чернил из чернильницы. Видимо, алкоголь мешал тонким движениям рук. После чего гости покинули последнее пристанище доблестного кавалериста, погубленного алкоголем. Ухода гостей никто не заметил, да и слабый выстрел браунинга никто не услышал.
Егор пожалел, что его не взяли. Он плохо относился к венгерским гусарам и польским уланам. Даже если по условиям задачи улан пал бы не от его шашки, то было неплохо и поприсутствовать при его кончине.
Обратно группа добралась благополучно.
Глава седьмая
А в ночь на 4 августа 1924 года «Активная разведка» явилась в городок Столбцы и устроила там кошмар для польской власти. Захват города «партизанами» сам по себе подрывает веру в силу польского государства, а тут еще оказалось, что из захваченной столбцовской тюрьмы освобождены сидящие там члены ЦК КПЗБ Логинович (Павел Корчик) и Мертенс (Стефан Скульский) и ряд других товарищей, всего до 30 человек. Их ждали суд и все прелести польской юстиции. Кстати, Корчик ранее пребывал в рядах социалистов-революционеров (снова напомню читателям про то, как румынские власти довели до союза большевиков и антибольшевистских сил, и здесь история повторилась).
В Налибокской пуще собирался отряд под руководством Станислава Ваупшасова, и ему на усиление были подброшены товарищи из иных мест и стран. И товарищ Ежи с остальными четырьмя товарищами тоже (один из группы приболел и остался дома). А в самих Столбцах неделю работали партизанские разведчики, узнавая детали охраны, дислокации и прочего. Выяснилось, что в городке есть жандармы, полиция, охрана тюрьмы, а в Новом Свержене уланский полк. Сама тюрьма превращена в опорный пункт – опутана колючей проволокой, снабжена станковым пулеметом и периметр освещается прожектором. А против – всего около 60 партизан.
Победить можно только быстротой и натиском, чтобы полицейский, внезапно увидев ствол возле своего драгоценного тела, долго не думал, бросать оружие или умирать. Для штурма тюрьмы взяты гранаты, а для того, чтобы из Сверженя не доскакали уланы, отряд товарища Адама перекроет дорогу на Столбцы, а для того, чтобы уланы не рвались в бой, у них есть три «Льюиса». Треть сил не пускает уланов в городок, треть сил захватывает полицейское управление и уездную управу. А на остальных во главе с командиром товарищем Станиславом – станция и тюрьма. В эту группу и вошел товарищ Ежи. За неделю до штурма города он и товарищи прошли границу, углубились на польскую территорию, заночевав у доверенного лица, а потом прибыли в Налибокскую пущу, на базу отряда.
Планируемая атака уже отрядом проводилась, хотя в меньшем масштабе – в декабре в местечке Городок, и в июле – в местечке Вишневом. Работали там группой около 20 человек, и все прошло достаточно успешно. Полицейские серьезного и организованного сопротивления не оказывали, хотя и были на казарменном положении. Ну и люди уже получили опыт, как это надо делать. Здесь дело предстояло более серьезное из-за больших сил противника, так что «быстрота и натиск». Группа Ежи до этого работала против одиночных врагов, поэтому опыта штурмовых действий не имела. Учебная подготовка в этом направлении велась, но одно дело – отрабатывать удары на чучеле, и совсем другое – втыкать в живого врага штык или рубить его шашкой. Так что группу разбили по всем трем отрядам, что собрались брать Столбцы. Егор попал в отряд товарища Станислава – вокзал и тюрьма.
Вперед, по тихим улица сонного городка. Душа рвется в бой, и так и хочется запеть:
На Великой Грязи, там, где Чёрный Ерик,
Выгнали ногаи сорок тысяч лошадей.
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
Но так петь нельзя, особенно в полный голос – какая тут конспирация! Можно лишь по малости, песню-молитву при заточке шашки.
«Ой, я жив, не убит!» Отец перед уходом Егора на службу говорил, чтобы тот почаще это повторял, хоть когда оселком работает, хоть без этого. А ему такое дед Егора советовал. Когда работаешь оселком, звучит похоже на это пение.
В тринадцатом году войны не было, но могла и случиться. То, что война начнется, но никак не закончится, отец не узнал. Да и сам Егор этого не полагал, но, с другой стороны, триста лет назад кто рассчитывал, что отряд Лжедимитрия столкнет с горы камешек, и падение камешка обернется камнепадом длиною в тринадцать лет?
«Ой, я жив, не убит!» Два полицейских на вокзале мирно беседуют, один из них заглядывает в газету, другой что-то про это спрашивает. Тому, кто читает газету, – по затылку рукояткой револьвера, а второму, что раскрыл от удивления рот, увидев это, – ствол под нос: «Ренцы до гуры!» Все, сопротивляться здесь больше некому! В гости к телеграфистам: ложитесь на пол, и чтобы ни шороху, ни писку!
Увы, кто-то из телеграфистов оказался не трусом и дал оповещение по линии. А они не стали убивать телеграфистов тишины ради. Вот так и щади их! А связывать времени нет, скорее к тюрьме, там еще многое предстоит! В правую руку гранату Миллса, в левую наган. Пинок по заранее подпиленному колу заграждения – он и свалился! Пулеметчики у «максима» не стреляют, а где-то далеко выражают нежелание воевать – и ладно! Пусть потом расскажут, как немецкая машинка захлебнулась и не стала помогать! А в тюрьме тюремщики разбежались, на полу валяются ключи, а их хозяева далеко и их даже спин не видно! Вместо гранатного или тесного боя, пусто в коридоре!
«Ой, я жив, не убит!»
Товарищ Станислав скомандовал:
– Собираем ключи, двери открываем!
И открыли.
– Товарищи, вы свободны! Все, кто свои, – отходим налево по коридору!
Двое ходить не смогли, потому их вынесли. Но в тюрьме сидела еще сотня людей. А, ладно, идите с богом и с ветром! Сегодня вам не очень заслуженный подарок – свобода! Списки тех, кто свой, у товарища Станислава были.
Но со стороны густо донеслись выстрелы – явно работают пулеметы у моста. Что-то быстро уланы расчухались.
Товарищ Станислав скомандовал:
– Все на выход, идем на помощь!
Разведчик привел под уздцы коня, запряженного в подводу, чтобы было куда положить больных или раненых. Освобожденные товарищи получили отобранное у поляков оружие, ну на кого хватило.
Группа пришла на помощь другим, которые отражали атаки уланов с двух сторон. Видимо, подмога пришла двумя дорогами, короткой и кружной.
Пулемет группы товарища Станислава и винтовки включились в общий хор, да и гранаты подали свой голосок.
Уланы и полицейские отошли, и надо было удаляться. Дело сделано, пора в пущу.
На отходе отряд снова настигла кавалерия. И тут пригодился «максим» из тюрьмы. Станок его остался на прежнем месте (тяжелый, гад), потому тащили только тело. Когда уланы были уже близко, спешно набили ленту из цинка (набитая поляками уже закончилась) и установили пулемет на телегу прямо так, один партизан управлял огнем, один подавал ленту, а один прижимал дрыгающееся тело пулемета. Точность огня была, конечно, аховая, но улан встретил уверенный голос «максима», словно швейная машинка, выстрачивающего приговоры – кому смерть, кому отход. Те поняли, что против «максима» у них кишка тонка, и отхлынули. А куда попадал пулемет на такой установке, – полякам осталось неизвестно. Так и добирались, петляя до следующей ночи. Отсутствовал один из разведчиков и двое бойцов, у троих легкие ранения. Но отсутствующие – не значит, что убитые и попавшие в плен, они могут еще вернуться.
А пока неподдельная радость у штурмовавших, что они такое великое дело сделали, и у освобожденных, что они живы и будут жить.
«Ой, я жив, не убит!»
Егора обнял один из освобожденных, и, судя по его размерам, должны были затрещать Егоровы ребра. Ан нет, силы из товарища выпила тюрьма. Откуда возьмутся силы после допросов с избиениями и отсидки в тесной камере, откуда только на полчаса выпускают на двор? Ну, если не накажут за то, что перед ними не стелешься по земле пробковым матом.
Как оказалось, группа Егора еще и казарму полиции захватила, а у Егора это совсем из памяти вылетело. Ну, такое бывает, иногда потом всплывет в памяти, иногда нет. Если по голове достанется, то может и пропасть совсем. Кстати, Егор подобрал где-то трофейный парабеллум. Явно его кто-то из поляков обронил, но где и кто? Улан, полицейский? Ответа нет, но и не надо. За границу пистолет не пойдет, а на минских улицах… ну, мало ли чего и у кого есть?
Гости из-за кордона потихоньку, кружным путем вернулись домой. Группе Егора кто-то при переходе два раза стрелял вслед, но пули никого не задели. Надо считать, это Речь Посполитая в бессильной злобе так попрощалась. Можно только вообразить, что сейчас делает Речь с теми, кого подозревает в столбцовской истории.
Да, освобожденные «не свои» тоже себя показали – судя по описаниям, они ограбили все, что смогли, от складов до лавок, и на возах дружно подались к советско-польской границе. Время заката раковской контрабанды было не за горами, но вся Раковская «контрабандистская республика» еще существовала. Поскольку партизаны и освобожденные узники шли в Налибокскую пущу, в противоположную сторону – понятно, кто грабил городок.
Осенью и зимой Егор еще дважды ходил за кордон – учить польскую администрацию жить потише. Второй раз, зимой, была погоня с перестрелкой. У группы с собой были карабины, поэтому огонь шел на равных. Были бы одни револьверы, как в некоторых операциях – плохо бы пришлось.
24 сентября 1924 года на линии Брест—Лунинец был остановлен поезд, в котором ехал воевода полесский Довнарович (до этого министр внутренних дел страны, потом воевода волынский, а воеводой полесским он был уже с 1922 года). 17 партизан под руководством Кирилла Орловского остановили поезд и захватили в плен воеводу и его сопровождающих. Охрана не оказала сопротивления. Далее описания расходятся. По части из них – воевода был раздет догола и отпущен, по части – еще и подвергся телесному наказанию. В поезде ехали еще сенатор Вислоух и епископ Минский Лозиньский. Пострадали ли они – автору неизвестно.