Еще немного информации о сложности происходивших процессов: «И столбцовская история, пожалуй, один из эпизодов личной войны командующего Западным фронтом Тухачевского и председателя ЦК БССР Червякова против Польши».
Чему тогда удивляться, что и планируемое восстание 1925 года было свернуто, «Активная разведка» тоже – если все это выглядело как самодеятельность отдельных руководящих работников и поддержка «Перманентной революции»?
Было решено, что часть функций, что осуществляла «Активная разведка», будут выполнять зарубежные коммунистические партии и примыкающие к ним силы и организации, но это не будет делать подразделение РУ РККА. Теперь, если в некоем лесу или горах есть и действует партизанский отряд, то это отряд коммунистической партии Неверландии, которая руководит им, ставит ему задачи и получает отчеты об их выполнении. Но не СССР и Красная Армия в лице своего Разведуправления. Возможно ли получение информации тому же Разведупру из Неверландии? Вообще да. Есть Коминтерн, через который можно выйти на КП этой страны и на тамошних партизан.
«Но самое главное то, что мы здесь совершенно ни при чем!» И эту «правду говорить легко и приятно».
Закордонные операции РУ и его конкурирующей организации продолжали проводиться, но уже немного на другом основании. Скажем, на территории Китая они длились еще очень долго, с целью поддержки центрального китайского руководства или его регионального филиала, но с его согласия и даже горячего согласия. Еще бы! Если закордонная операция мешала восточно-туркестанским повстанцам сбросить власть китайского губернатора, устроить резню китайцев и уменьшать личные доходы самого губернатора, то разве он будет против! Альтернатива совершенно нехороша. А то, что Китайская республика стала социалистической страной, – ну, это результат процессов в китайской истории, а не только отрядов товарищей «Героя», «Садыка» и «Буйга».
И правда афганскому правительству помогали? Да, и не один раз прошлись по Афганистану, помогая законному правителю в борьбе со всякими там Ибрагим-беками, портящими жизнь не только Афганистану, но и СССР, и громко плакать по убиенным джигитам Ибрагим-бека не будут ни в СССР, ни на его новом месте жительства. И никакого социализма в Афганистане ни в 1929-м, ни в 1930‐м. И никакого троцкизма и перманентной революции. А то, что одну из операций проводил Примаков, поддерживающий Троцкого, ну, так совпало. Семена Михайловича Буденного на все случаи жизни не хватает. Командарм Второй конной Миронов покинул этот мир, комкор Котовский тоже. Выбор есть между комкорами Примаковым и Гаем (и оба они из оппозиционеров).
Были ли последователи перманентной революции в понимании Троцкого среди участников «Активной разведки»? Безусловно, и скорее всего, их даже было большинство. Ведь готовить восстание в сопредельных странах, а до того по мере сил подрывать мощь этих государств – это и есть подготовка экспорта революции. И это явно повлияло на их будущее.
Глава восьмая
После получения вести о том, что их деятельность против Польши сворачивается, некоторое время Егор пребывал в раздумьях, чем ему дальше заняться? Слегка позабытым хлебопашеством или попроситься в строй?
Насчет хлебопашества – это было скорее, как застарелая рана, которая ноет и ноет. Голова же соображала, а как он этим займется? Пусть даже отведенная его семейству земля останется за ним. Быки для пахоты? А корова для молока? А куры, чтобы в горшок бросить? А конь, чтобы при нужде куда-то поехать? Пусть даже плуг и борона и прочее мирно лежат в сарае, и никто на них не покусился – их бы еще надо починить. А в кармане… ну, пусть не вошь на аркане, но не слишком много. На подъем хозяйства не хватит. Можно пойти по древнему пути и поискать небедную вдову и жениться на ней. Ряд нужд сразу уйдет, но тоже сложно.
Как говорил ему дед Павлин, на турецкой войне лишившийся ноги:
– Я, Егорша, до сего часу сны вижу, как я пляшу с девками, и никто меня переплясать не может, как это и было до службы. Только потом просыпаюсь и сознаю, что это все сонная примара. Даже если Божьим чудом у меня нога за ночь отрастет заново, то ковылять я смогу получше, чем сейчас на деревяшке, а вот плясать, да и лучше всех в станице – не бывать такому. Даже если бы домой приехал не раненый – за тридцать лет ноги бы молодыми не остались.
Дед это ему говорил тогда, когда его отец женить собрался. И не на той, на какой хотелось. А его избранницу отец ее тоже не за Егора выдавать хотел. Было тогда много ругани в лощилинском семействе, отец со злости в Егора миской запустил, но не попал, мама тоже ругалась, потому что его ненаглядная Марфутка ею почиталась как совсем негодная в жены и матери. Из куреня Марфуткиного тоже доходили слухи про ругань и вразумление дочки подручными предметами…
Ивана Прохвастова Егор при встрече побил, хотя теперь-то понятно, что мужем Марфутки он стал не по злобному желанию лишить Егора радостей жизни, а потому, что его отец Акинфий так выбрал. Потом Егора встретили Иван и два его родича из хутора Соленого, и была грандиозная драка, поскольку к обеим сторонам присоединились молодые казачата, причем не всегда из-за того, что кого-то поддерживали с обеих сторон, а потому, что нечего тут всяким соленовским их однохуторянина бить. Или по иной причине. В итоге трое врагов Егора после побоев долго отлеживались. Остальных разгоняли срочно вызванные отцы нагайками и руганью, ну, а синяки и опухшие морды – это как с добрым утром. Но никому костей не сломали и никого не убили – значит, все, как надо. А синяки сойдут.
Вернувшись от деда Павлина и далекой весны двенадцатого года к жизни нынешней – увиделась Егору связь меж ощущениями деда и его: они оба оторвались от старого своего и, возможно, навсегда. У Егора какой-то шанс на удачу был, а вот дед – увы, ноги заново не отрастают. Так что надо не идти на неверный и мерцающий огонек, а искать другую дорогу.
И мама снова вспомнилась и ее роль в той весенней истории. Она при отце против него ничего не говорила, но потом могла того довести до совершенно противоположного решения. Бабы, они такие, могут многое.
А Егору, отозвав его для тихого разговора, сказала:
– Сынок, нельзя тебе Марфутку в жены брать. Не потому, что твой отец или ее сказали против, а по невидной, но веской причине. Марфутка-то нравом веселая и взору приятна, но из неродих. Возьмешь, Егор, ты ее за себя, проживете с год, придет время ей рожать, а не с ее бедрами это делать. И появятся на кладбище две новые могилки, и на две семьи навалится черная туча горя. Ты-то Марфушу любишь, и она тебя, поэтому вам достанется хоть кусочек радости от знакомства до погоста, а вашему сыну или дочке ничего. Только черная туча не-жизни. Готов ли ты, Егор, своего ребенка, как некрещеного, на ад обречь?
Егор тогда возопил:
– А если все не так и родить она сможет?
– Это не только я видела, но и другие бабы тоже. Пущай мы уже из ума выжили и смотрим, но не видим, но вот тебе такой счет. Положим, мы, бабы, правы, и в том году все так и будет. Помрет она, помрет маленький, ты света не взвидишь, и два десятка человек горе познают, что в семье так случилось. Два мертвых и два десятка горюющих. Теперь поведет ее Иван в свой курень, и окажется, что мы не то видели, а она родит Иванова сына. И никто не помрет. Есть несчастный ты, а уже наш семья горевать не будет. Иванова и Марфушина семья тоже, они даже возрадуются. Марфуша – конечно, с неполным счастьем будет, ведь тебя у нее нет, а ты получше Ивана, но сын не только Ивана, но и ее, поэтому половинка счастья у нее тоже появится. Итого полтора несчастья, и никто не помрет. Семейство наше в сильном выигрыше. Вот мое бабье понимание того, что должно быть. Тебе, конечно, может захотеться своего счастья, и ради этого ты можешь попробовать, можно ли лбом пробить ворота. Мне со стороны видно, что ворота крепче твоего лба, но не все видящие видят.
– Мама, а если Марфа за Ивана пойдет и тоже родами помрет?
– Будет горе для семей Марфы и Ивана. Но не для всех Лощилиных. А ты, Егорушка, получается, что горевать должен беспременно, хоть так, хоть эдак. Только в одном случае будешь горевать, что сам же и к смерти привел свою супругу, и не будет у тебя света в жизни, а так ты ее можешь на улице встретить, поздороваться и поговорить о том о сем. Это не счастье, только лоскутик его, но это больше, чем над крестом плакать.
Это было тяжело осознать и проникнуться. А мама еще сказала, что девки, случается, когда их не за любимого выдают, своему милому могут девичье отдать, раз уж мужем им не станет. Вот этого творить совсем не надо, как бы ни хотелось. Марфушу тогда в семье зашпыняют, и нельзя сказать, что совсем зря. А ей и так много слез пролить придется.
Мама как в воду глядела. На Покров в итоге каждый пошел в церковь с другим или другой. А потом и на службу. И хуторские бабы оказались правы с тем, что им приготовило будущее. Иван еще и с войны не вернулся. А он на кладбище не был скоро как семь лет. Страница книги жизни перевернулась, и дверь закрылась.
Им пока сказали, чтобы они поразмыслили над тем, кто что дальше хочет делать, и Егор попросил, чтобы его оставили на службе, если не такой, как здесь была, то другой. Если надо подучиться, то он готов на это. Вообще четверо из шести членов группы были в состоянии оглушения: как? Отчего? Почему? Они ощущали, что что-то рухнуло, и, возможно, даже их жизнь. Товарищи по группе происходили из земель за границей и всерьез надеялись, что очень скоро польская власть свалится, и они смогут обнять своих родичей и жить с ними вместе не как Надяки второго сорта, а как жители Советской Белоруссии. Франц, правда, допускал, что, может, и Социалистической Литвы-Белоруссии, как это уже было. А тут такое вот… Они и дальше готовы были воевать за то, чтобы это сбылось, если нужно, то пасть в борьбе, но сворачивание операций больно ударило их по сердцу.
Впрочем, страдали не только они, особенно тяжело пришлось тем, что были в партизанских отрядах. Но Егор об этом не узнал. Ему было немного легче своих товарищей, ведь он не надеялся на скорый пересмотр Рижского мира своими силами. Да и его жизнь так уже несколько раз рушилась, можно и привыкнуть. Марфутка, Пасха восемнадцатого года, развал Донского фронта, Вешенское восстание, Новороссийск, уход в банду, смерть большинства членов семьи… Много, много… Этих стихов Егор не знал, но они бы легли ему на душу: