Но мало ли чего не было в мирное время, а в военное появилось, и наоборот? Попробовав в боях, что пика очень серьезное оружие, ее стали иметь и офицеры, и даже рядовые драгуны и гусары. Если бы пики раздавали всем желающим, так их бы имели у себя большинство. Но прошло время конных схваток, и пики куда-то подевались у тех, кто их иметь не был обязан. И не только пики. В четырнадцатом году многие казаки старались раздобыть револьвер, чтобы использовать накоротке в схватке. Хоть он и не был им положен, но их вахмистр против лишнего оружия ничего не имел, предупредил только, чтобы «австриец» лежал в седельной сумке или кармане и не попадался на глаза офицерам. Они такие – будут благодушны и пройдут мимо, будут на взводе – настоишься «под шашкой».
То, что трофейный револьвер был не у всех – вышло потому только, что трофеев на всех не хватало. Егору тогда хватило. Но потом снова нужда в нем прошла, хотя ездил восьмизарядный «гассер» с Егором еще три с половиной года, пока не отдал его покойному брату – тот попросил. Но оружие брата не спасло, не защищает револьвер от шрапнельного огня, эхма. Так и пал Иван под Царицыном. И даже похоронить его не удалось – осталось это место за красными.
Пока голова вспоминала, а руки продолжали работать. Дочистил пистолет, отправил его в кобуру. Это не конец, забот еще много, только по своим делам еще надо выяснить, будет ли выделен транспорт под личные вещи комсостава, и собрать их, перешерстив «Гинтер» и часть вещей отправив в седельные сумки. Две запасные фляги у него есть, нужно подумать, стоит ли раздобыть еще одну или две. Нужно ли что-то добавить из еды с собой, скажем, резервный запас муки, сахару, чаю или каких-то приправ? Ах да, ту самую тряпку на голову под фуражку…
От многих мыслей и спал отвратительно, даже во сне собирая разное в поход. И вспомнилось екатеринодарское, как два казака поссорились. Один, из корпуса Мамантова, что-то говорил про трусов из того полка, в котором служил его противник, а тот в ответ выдал: «А вы себя вспомните, как из рейда по Тамбовщине возвращались, тогда масть коня различить нельзя было от навьюченного на него. И куда вы потом делись? Домой дуван потащили, а кто в строю остался?» Это была еще дипломатическая часть. Дальше вспомнили, кто и у кого родители происходили из разных обитателей степи и речки, даже хохулю не забыли, и плавно перешли к кулакам. Пришлось тогда Егору вмешиваться и пообещать, что если оба станичника не охолонут, то он их рубанет аж до… афедрона, дальше сами развалятся! Руки еще после возвратного тифа не отошли полностью, но показать, что он это сможет – получилось. Вытерли они кровь с губ и щек и пошли по разным углам.
Тут сквозь сон пробилась мысль: а не надо ли взять с собой горячительного? Так, чуток для снятия копоти с души? Во сне Егор решил, что стоит хотя бы с полфляжки, но проснувшись – забыл.
Бывают же в жизни огорчения. Но об этом он вспомнил уже в пути. подумал и решил, что незачем разлагать местных жителей видом пьянства, они вроде как пить не должны, хотя нарушителей хватает. Как и тех, кто десять заповедей не соблюдает.
Что Егора поразило – это не подготовка к тяжелому походу на грани катастрофы, с тем было все понятно. А поразила политработа. Не только политруки, но и члены партии. и комсостав, и другие, даже он был задействован. Егор по известным причинам в партию вступать не рвался, но числился в сочувствующих. При партячейках такие имелись из числа тех, кто формально не входил в число членов и кандидатов, но готов был подставить плечо под общее дело, хоть при этом был недостаточно политически грамотен, сохранял религиозные предрассудки и прочее.
Кстати, члена или кандидата могли перевести в сочувствующие. Например, «за крайнюю политическую безграмотность» (сейчас бы сказали «неграмотность», но тогда говорили и писали так).
В данном случае у усиленной политической работы было основание – кадровая проблема. На эту осень планировалось увольнение в запас многих отслуживших свой срок. А это были испытанные бойцы, в прошлом году разбившие Ибрагим-бека в Восточной Бухаре, и не его одного. А среди «молодняка» было несколько преувеличенное мнение о Джунаид-хане и его джигитах и нукерах, скажем так, проистекавшее из отсутствия боевого опыта и излишнего доверия слухам. Вот и выходило, что готовые порвать Джунаида на клочки уходили в запас, а рвать пришлось бы тем, кто еще не совсем освоил это, да и побаивается джунаидовцев, надо сказать прямо. Из сложной ситуации вышли так: ветераны были задержаны в строю до окончания операции, но, поскольку было понятно, что это радует далеко не всех, то это предвидели и старались разъяснить оставленным на службе, что это вынужденная мера и отчего так. В итоге все получилось. Пока клинки не встретили друг друга, то все тревоги молодых парировал ветеран, говоривший: «Мы такое же про Ибрагим-бека слышали, каков этот герой. Но при встрече он бежал, как и другие. И Джунаида то самое ждет». И присовокупляли, что именно, используя слова не из словаря Даля. Так вот и довели молодняк до боев, не давая глубоко погрузиться в ожидание кошмара в лице туркменских басмачей. А дальше не до тревожных ожиданий и воображения: стрелять и рубить надо, а не предаваться страхолюбию.
Теперь предстояло дойти от Чарджуя до Ташауза, что составляло где-то 500 верст. Поскольку предстояло идти через пустыню, хоть и прерываемую оазисами, руководство решило не перегружать полк обозом, а устроить для него речной обоз, то есть судовой караван, на котором и пойдет основная масса грузов для экспедиции, а на транспортных средствах полка везти лишь необходимое, да и то стараться облегчить повозки. Если придется везти эту повозку по рыхлому и глубокому песку… А этого песка впереди много. Оттого и график движения был не с обычными переходами, а до сотни километров в день, чтобы не останавливаться в песках на отдых, а дойти до следующего оазиса и отдыхать уже там. Так вот и получилось: пять длинных суточных переходов и три дня дневок. Дополнительным стимулом было распоряжение окружного начальства ускорить движение как можно больше, но при этом сберечь конский состав.
Бывают такие приказы, которые сложно выполнить в полном объеме. Вроде бессмертного – «возьми гранату, разгони танки, потом положи гранату на место». Но жизнь, она такая, иногда совсем нелогичная. Если бы планировался один рейд в пустыню, а тут его придется совместить с вышибанием Джунаида из «культурной полосы». 1 октября Джунаид уже вторгся в нее и занял пару кишлаков. А впереди его конников неслась волна страха, которую местные жители разносили дальше: «Он уже тут. Он взял еще кишлак. В том-то кишлаке казнил местных представителей власти и обещал, что в следующих кишлаках они умирать будут дольше и тяжелее».
И население верило. То, что под властью Джунаида будет жить сытнее – это смотря кому будет сытнее, а вот убить и замучить – этого можно и дождаться, и даже в двойном объеме. Это та самая Азия, и здесь от начальства ждут разных проявлений его власти. Слышал Егор рассказ, что некий бухарский бек в прежние времена ворвался с джигитами в кишлак, чем-то возмутивший его чувство прекрасного, наловил пяток человек и без долгих разбирательств приказал отрубить им всем головы. Пока рубили головы первым четырем, он отчего-то передумал и приказал пятому отрубить только руку и ногу. Отчего, ну кто знает? Пятый упал на землю и стал целовать ее, осыпая благодарностями бека, что проявил к нему такую милость. И местные считали это несказанной милостью – мог бы и приказать кожу содрать, а ВСЕГО ЛИШЬ руку и ногу отрубил!
Всего лишь… И что за мысли возникают под тюбетейками или чалмами местных жителей, если они все-таки поддерживают басмаческих курбаши и что-то против советской власти делают, хотя должны бы понимать, что при этой власти с ними поступят более милостиво, нежели чем при хане Джунаиде или эмире Сейид-Алиме? Или они считают, что все, что приносит новая власть настолько taqiqlangan, что лучше камчой от хана, чем лепешку от этой власти? И сколько времени понадобится, чтобы эти головы заработали?
Хотя эти ожидания не беспочвенны. Был такой курбаши, Муэтдин-бек.
«13 мая 1921 года Муэтдин произвел нападение на продовольственный транспорт, шедший по Куршабо-Ошской дороге в город Ош. Транспорт сопровождался красноармейцами и продармейцами, каковых было до 40 человек. При транспорте находились граждане, в числе коих были женщины и дети; были как русские, так и мусульмане. Вез транспорт пшеницу – 1700 пудов, мануфактуру – 6000 аршин и другие товары. Муэтдин со своей шайкой, напав на транспорт, почти всю охрану и бывших при нем граждан уничтожил, все имущество разграбил. Нападением руководил сам и проявлял особую жестокость. Так, красноармейцы сжигались на костре и подвергались пытке; дети разрубались шашкой и разбивались о колеса арб, а некоторых разрывали на части, устраивая с ними игру „в скачку“, то есть один джигит брал за одну ногу ребенка, другой – за другую и начинали на лошадях скакать в стороны, отчего ребенок разрывался; женщины разрубались шашкой, у них отрезали груди, а у беременных распарывали живот, плод выбрасывали и разрубали. Всех замученных и убитых в транспорте было до 70 человек, не считая туземных жителей, трупы которых были унесены мусульманами близлежащих кишлаков и точно число каковых установить не удалось».
Позднее бек попал в плен и был судим ревтрибуналом на открытом заседании. Некий мулла, свидетельствовавший там, заявил, что Муэтдин, на словах боровшийся за шариат, понимает шариат по-своему: «Его шариат – грабежи и убийства», а затем сказал, что если от наказания будет кто-то освобожден из окружения Муэтдина, то население уйдет в горы или Мекку. Когда муэтдиновцев расстреляли, то народ кинулся к могиле и стал забрасывать ее мусором, принесенным с собой.
А так переход прошел успешно. Заболели всего три лошади на полк, караван по реке добрался без помех и нападений, и фураж доставлен, и бараны. Бойцы поход выдержали успешно, даже были возгласы среди них: «Ну и где эти Каракумы, про которые мы столько слышали?» Да здесь они, здесь. Просто марш пока проходил в щадящих условиях: нагрузка велика, но с водой все хорошо – шли-то недалеко от реки, поэтому на ночь кони свою водную порцию получат и поесть будет что. Егор догадывался, что дальше будет потяжелее. Поскольку ветеранов много, то и настрой у бойцов соответствующий – и это мы видали, а в прошлом году потяжелее было. Когда есть старые солдаты – есть кому сказать и показать нужное. И Егор пока справился, и Ветер справился с испытаниями. Теперь Ташауз и три дня отдыха для конского состава. Это сделано специально, чтобы кони восстановили силы. Им еще предстоит поход в саму пустыню.