— Я рада, что забавляю вас.
— Тая, вы же взрослая женщина…
— Хочу быть маленькой девочкой.
Этого она как раз совершенно не хотела.
— Вернее, маленьким мальчиком, как вы хотите.
— Я разве хочу? Таиса?
— Алеша, у меня к вам единственная просьба: зовите меня Таей.
— Вам не нравится Таиса?
— Это как-то слишком официально. У нас супругу правителя так зовут: Таиса Сергеевна.
— Как вам угодно, — согласился я. А про себя подумал: а Тая — слишком фамильярно, нет породы в имени.
— Скажите что-нибудь, — прошептала нежно она.
— Вы так понеслись, я думал, вас уже не остановить.
— Я прошу прощения, я совсем забылась…
— Почаще забывайтесь…
Я почувствовал, как губы ее сложились в улыбку.
Вдруг она поднялась на локтях:
— Простите, я должна принять душ или…
Она не договорила и выскользнула в ванну. После душа она обняла меня за плечи, подняла и привела за стол.
За столом она торжественно объявила:
— Теперь, я думаю, самое время — выпить на брудершафт.
Ее рука стала наполнять сосуды.
— Вы останетесь у меня?..
— Это просьба?
— Нижайше прошу. — Она опустила голову.
— Кто-то не хотел кого-то видеть два дня.
— Я просто не почувствовала вина… Алеша, я думала, что это уже пройденный этап.
— Мы его еще долго проходить будем.
Наши взгляды встретились. Где ты, Аввакум? Укрощение диких зверей под руководством…
— Не зная еще вас, я почему-то вам верю.
Я взял телефон-трубку и набрал номер.
— Мама, я в гостях, далеко, такси не поймать, говорят, приеду утром, на метро.
Она рассмеялась. «Ты приедешь на метро?!» Я не был в метро тринадцать лет.
С метро у меня были связаны свои воспоминания… Я пожелал ей спокойной ночи и попрощался.
— Она так поздно не спит?
— Читает до четырех ночи.
Таиса подняла свой бокал (в третьем лице я могу называть ее так — Таиса).
— Выпьем за этот вечер. Он был необыкновенный.
Она завела руку, согнутую в локте, переплетя с моей. В водке плавал кусок льда. Руки перекрестились, и каждый выпил до дна. По традиции. Она потянулась губами, и мы поцеловались, скрещивая капельки водки и джина.
— Алексей — ты!
— Тая — …вы.
— Скажи мне ты, скажи мне ты!
Я пытался заставить свой язык, но он не выталкивал местоимение. Ты.
— Эх, ты! — сказала она и языком лизнула мои губы. — У тебя очень вкусные губы. — Ее глаза надолго погрузились в мои.
В окне, далеко-далеко, занималась почти невидимая, еще темная заря.
До рассвета они еще раз спустились в долину утех и поднялись на вершину наслаждений.
— Как сделать так, чтобы эта ночь не кончалась?.. — спросила актриса.
Утром, пока я принимал душ, она уже приготовила завтрак. С дымящимся ароматным чаем.
За целый 1990 год моя бывшая жена ни разу не предложила мне чашки чая.
Я пью душистый аромат. Какой день сегодня — суббота или воскресенье? И смотрю на свое безумное расписание в понедельник: три журнала, два издательства, одна газета.
— Как вам чай?
— Прелестный, прекрасный, чудесный, божественный!
— Я серьезно?
— И я!
Она внимательно смотрит на меня.
— Вы удивительный мальчик. Я таких не встречала. Никогда. Налить еще?
— С наслаждением. Тая, а когда отборочные туры в Таировском?
Она снимает трубку.
— Здравствуйте, это говорит Тая Буаш. Вы не скажете, когда прослушивания в училище? Сегодня? А во сколько? — Она вешает трубку, вернее, кладет ее плашмя на стол.
— В два часа. Хотите пойти?
— А вы? — спрашиваю я.
— Вы — мой повелитель, ваше желание — закон…
— Очень хочу, всю жизнь мечтал оказаться по другую сторону рва.
Она, по-моему, не поняла, но не стала расспрашивать. Она вообще никогда ничего не расспрашивала.
— Вам нужно на кладбище?
— Да, я каждый день езжу…
Тая идет к своей мягкой кожаной сумке с узорами, достает и протягивает ключи от машины.
— Мне неудобно, — говорю я.
— Я для вас и взяла, — тихо говорит она. — Чтобы вы не нервничали на каждом углу нашей гостеприимной столицы. Не понимая загадку без разгадки: почему машины не останавливаются.
— Я так поймаю что-нибудь.
— Вы ничего сегодня не поймаете, кроме огорчений. На уик-энд все уезжают за город. Не сопротивляйтесь, это вас ни к чему не обязывает, даже к поцелую.
Я наклоняюсь и целую ее.
— Заводить надо с подсосом, у вас, наверно, не знают такого. — Она улыбается.
Я не совсем понимаю, про какой завод и какой подсос она говорит… Не про… И только сев за руль, понимаю, вспоминая…
На кладбище тишина, пустота, безмолвие. Сень и покой. Покой без воли. Я стою и плачу у памятника. Никогда себе не прощу…
Переодевшись в серый в крапинку пиджак и в светло-синие брюки с голубой рубашкой, выслушав нотации мамы и пообещав, что я исправлюсь, заезжаю за Таей, и мы едем по бульварам к знаменитому, лучшему в Европе — Таировскому училищу.
На ступеньках стоит группа взрослых парней, которые тут же поворачиваются, обращаются к моей спутнице и целуют ее в щеки.
Я внимательно наблюдаю. Они перебрасываются несколькими фразами. Она подходит ко мне.
— Мои бывшие сокурсники, — не объясняя, объясняет она.
Без пяти два. И мы входим в училище. Ее почтительно приветствуют:
— Таиса Эросовна, какими судьбами?
Она кому-то машет, с кем-то смеется.
— Хочу посидеть на отборочных турах, если пустят. Кто сегодня принимает?
— Вам будут только рады! Кажется, Ремизов.
— Борис Николаевич? Я когда-то у него играла в чем-то. Добром это не кончилось.
Мы поднимаемся на второй этаж, она идет скромно, как в гостях. Хотя папа ее здесь — глава… Несколько человек раскланиваются с ней. Оглядывают меня, мой большой пакет.
У двери в кучку сбились абитуриенты.
— Заходите, Алексей, не стесняйтесь.
— Неудобно первыми.
— А вы разве не хотите быть первым?
Она внимательно смотрит мне в глаза.
— Как вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— Как вы хотите, так и ответьте, — улыбается она.
Я осторожно ступаю по гулкому, скрипкому паркету. В зал уверенной походкой входит человек средних лет с приятным лицом, в цветной рубашке. За ним следом пара молодых ассистенток, которые кладут на стол ручки, списки, бумагу и прочую канцелярию.
— Таиса Эросовна, какими фантазиями?
— Здравствуйте, Бо-рис Ни-ко-ла-ев-ич, — раздельно по слогам произносит она. — Мой нью-йоркский гость захотел посмотреть прием в театральное училище.
— А он понимает на нашем тарабарском языке?
— Он даже пишет на нем, — думаю, и этот эпизод попадет… в какие-нибудь писания!
Она представляет нас:
— Алексей Сирин.
— А это Ремизов, Борис Николаевич.
Я наклоняю голову. Он кивает:
— Ну, начнем тогда. Хотите сесть рядом со мной, Тая?
— Почту за честь и счастье, — улыбается она.
— Запускайте первую пятерку и закройте дверь, чтобы потом не входили, — просит он.
За столом нас оказывается человек шесть. Дверь не запирается, сломан замок, посему ее закладывают на стул. «И дым отечества…» «Совсем как в Америке», — думаю я.
Первая пятерка садится на скамью напротив нас.
— Ну, кто хочет начать? — спрашивает Ремизов.
— Какой это тур? — шепчу я Тае.
Она спрашивает и шепчет мне в ответ:
— Первый.
Никто не решается, и тогда он предлагает начать молодому человеку. Я достаю, стараясь бесшумно, из пакета желтый блокнот с бледными страницами и все почему-то смотрят на меня, кроме Таи. Она спокойно относится, что я все время что-то записываю. Разные мысли.
Во второй пятерке мне нравится милая стройная девочка Елена Гусарова, которую я бы с удовольствием пригласил… Но думаю, что спрашивать Таю о помощи в этом вопросе не совсем удобно. Я сижу и вспоминаю: перехватившее горло, непослушный голос, слабеющие ноги — мои вступительные экзамены и мечты стать актером. Но я не хотел тогда на сцену, а хотел в кино.
В перерыве между пятерками он спрашивает ее:
— Как ваш батюшка?
— Прекрасно. Они на даче сейчас.
И переводит разговор. Следом он спрашивает меня:
— Что вы пишете?
Я говорю в двух словах. У Таи какое-то слегка насмешливое отношение к нему. И мне это передается.
В последней пятерке последним читает большой белоголовый мальчик в ужасных штанах и мятой рубашке. Но, выйдя на середину, он преображается. Он читает сатирическое «меню» Булгакова, но с такими интонациями, ужимками и легкой пародией, что все начинают улыбаться.
Педагог Ремизов просит прочитать его басню, еще одну. Потом задумывается и сажает. Фамилия мальчика Белоруский.
После ухода последней пятерки он начинает обсуждать каждого из абитуриентов, высказывая свои мысли, кого пропускать, а кого нет ко второму туру.
— Ну, а что будем делать с Белоруским, что-то есть в нем отталкивающее? — говорит Ремизов.
Я быстро наклоняюсь к Тае и шепчу:
— Очень талантливый мальчик, надо ему помочь.
Ремизов поворачивается к правому флангу и говорит:
— Ну, а что вы думаете, Таиса?
— Очень живой мальчик, выделяющийся. Правда, пока сырой, необкатанный. Я думаю, пусть почитает еще, на втором туре. Он разойдется, Булгаков мне очень понравился, забавно его читает.
Ремизов внимательно смотрел на нее, изучающе. Я замер.
— Раз Таисии Эросовне он понравился, я не могу не пропустить.
Она вежливо, но насмешливо склоняет голову. Он пишет в ведомости: «Пропустить ко 2-му туру».
Я невольно хлопнул два раза в ладоши, вызвав улыбки.
— Вы говорите, не стесняйтесь, — предложил Ремизов. — Чувствуйте себя, как в Нью-Йорке.
Таиса встала.
— Спасибо, Борис Николаевич, за удовольствие.
— Это нам приятно ваше присутствие. Низкий поклон батюшке, скажите, что работаем.
Я оставил позади Таю, прощающуюся с актерами-приятелями. За дверью ассистентка уже читала имена прошедших на второй тур.