Не видеть ее он не мог. Видеть ее — она не хотела. Ездить на 79-ю было совсем невмоготу. Он смотрел на неправильный квадрат телефона, отворачивался, поджимал руки под себя, хотел повернуться, но сдерживался. Неожиданно вдруг казалось, что она позвонит сама. Безумство. Телефон вообще не звонил, был мертвый. Пять дней он сдерживался, а к субботе сорвался опять.
Гудки уходили один за другим. Как гвозди. Даже номер и набор ее телефона растревожили его и завели, он стал ходить взад-вперед. Через полчаса он набрал номер опять и вдруг услышал голос с легкой хрипотцой.
— Да, я слушаю.
Он назвался и замер.
— Я занята, — сказала она.
И позже:
— Я уезжаю в гости.
— Можно я вас подвезу?
— Если тебе так этого хочется.
— Мне будет очень приятно.
Они договорились во сколько.
Она опять ехала на Речную Сторону, куда он вез ее в первый раз.
Корнелия была в светло-кофейном костюме и туфлях из змеиной кожи на ногах.
На каждом красном светофоре он успевал повернуться и посмотреть на нее. В очередные смотрины она сказала:
— Почему бы нам не остановиться где-нибудь и тебе не насмотреться на меня? Вдоволь. У меня есть еще полчаса в запасе.
Он так и сделал, съехал с дороги, остановил машину и стал смотреть на нее. Она не отворачивала лица, не мигала и не выражала никаких эмоций. Просто давала возможность исследовать ее лицо. Через несколько минут она спросила:
— Все в порядке?
— Да, — кивнул он.
— Можем двигаться?
И они поехали.
— Спасибо большое.
— Не за что, — ответила она. — Это была плата за проезд.
Он не улыбнулся.
До необходимого дома он доехал без подсказок, и она удивилась его зрительной памяти. Про себя. Она считала неуместным хвалить что-то у мужского пола.
— Я могу отвезти вас обратно.
— Я там пробуду долго.
— Я смогу подождать.
— Если так уж хочется — ждите.
И она ушла, вся светло-кофейная. Он смотрел на ее ножки, бедра, тонкие щиколотки, изящную походку без шатания, ниже талии, и внутри у него все громыхало вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз.
Он прождал ее пять часов, сидя в машине. Потом до его обостренного ожиданием слуха донеслись звук открываемой двери, вскрики, слова, шум высыпавшей компании. Он обернулся и среди них увидел свой светлый кофе. Как радужно стало его душе, как тихо и счастливо поплыли волны, укачивающие обнаженные кончики нервов.
…Сначала он не понял, что происходит. Потом выскочил и быстро побежал вперед.
Два шикарно разодетых паренька, взяв ее за руки, не то в шутку, не то всерьез, тянули сильно в разные стороны. Остальные хохотали и наблюдали. Он не успел заметить выражение ее лица, когда очутился перед ними.
— Отпустите ее.
Те и не думали отпускать. Напрягшейся ладонью он резко и неожиданно ударил по бицепсам тянувшей руки, и та, дернувшись, ослабла и отпустила. Он успел удержать Корнелию за талию, чтобы она не упала, так как второй тянувший чуть не увлек ее за собой. В это же мгновение он увидел несущийся ему справа в глаз кулак. Он успел оттолкнуть ее легко, но сам уклониться уже не успел. Удар попал куда-то в скулу, но задел и глаз. Из которого что-то посыпалось. Он хотел присесть, но в эту секунду первый чем-то сильно ударил его по голове. Он зашатался, впечатление, как будто накрыли кувалдой. Но все же устоял, когда второй ударил ногой со всего размаха в живот и, когда он оседал, каблуком в лоб.
Он услышал крик Корнелии. Понял, что проиграл. Теперь не подняться — и на ее глазах. Сил бы. Потом его добивала вся компания. Все порезвились. Но он уже ни на что не реагировал.
Сознание уплыло куда-то в неясное. «Моя птичка, Корнелия, моя возлюбленная царица, моя любовь и мой ожог, мой вздох и воздух, моя мечта и мысль. Моя любовь, страсть к тебе приносит гораздо больше боли… чем эти щипки (от которых, правда, я не чувствую ни одной части своего тела). Вот я перед тобой, какой есть, бедный, без имени, с простой работой, без титулов и связей, без богатства и родословной, в обычной одежде, без гарантии в будущем, но безумно любящий тебя, страдающий и жаждущий. Так никто в мире не любил никого. И весь мой недостаток — имя. Как я люблю тебя. Такого чувства…»
Он очнулся на переднем сиденье машины и одним глазом (второй он не мог раскрыть) увидел ее. Она сидела за рулем. Он так и не понял взгляда, которым она смотрела на него.
— Можно я поведу?
Филипп попытался сказать, но горло было чем-то забито и он только кивнул. «Забрал девушку называется», — грустно пошутил он. Откинув голову, он смотрел на нее. Она перехватила взгляд:
— Я спала с ними когда-то.
Он невольно сглотнул половину того, чем было забито горло.
— Куда? — спросила она уже в Городе. Он показал рукой.
Потом она добавила:
— Может, в больницу?
Он резко закачал головой. Откуда такие деньги — платить в этих бешеных госпиталях.
Она затормозила машину около его дома. Он каким-то образом выбрался сам и наконец-таки сплюнул сгустки крови, заполнявшие рот.
Но не удержался и опустился на колени. Она быстро вышла, помогла подняться и, поддерживая, повела. Филипп боялся, что она испачкается, касаясь его, но колющая боль в боку затмила все мысли.
Они поднимались на третий этаж без лифта. На втором он подумал, что, даже если в него сейчас начнут стрелять из автомата, он не пройдет по этим ускользающим ступеням еще один этаж. Но с ее помощью и поддерживающим взглядом дошел. Она завела его в маленькую ванную, умыла ему лицо — неумело, было видно, она никогда ни для кого этого не делала. Филипп хотел закричать, но побоялся ее испугать. Потом довела до кровати и опустила на нее. Он прерывисто дышал и одним глазом смотрел на нее. (Почему-то сейчас вспомнив, что Толстой писал о Кутузове: «Он открыл глаз и посмотрел на вошедшего».)
Ее костюм из светло-кофейного превратился в кроваво-кофейный. Он опустил взгляд. Потом почему-то она стала смуглого мрамора, ее кожа.
Она опустилась рядом голая, касающаяся телом его ран. Филипп поплыл. Тихая-тихая сладкая радость — она делала что-то сама.
Еще одна волна, скрутившись в шар, накатилась и разбилась. И он забылся до утра.
Проснулся он уже один. Где была она, на подушке лежала бумага: «Филипп, не звони больше, не приезжай, это ни к чему».
Он отвел взгляд, и что-то покатилось из его глаза.
Я снял трубку и позвонил ей в четыре часа дня. Она не спала.
— Я вас узнала.
— Очень приятно, — сказал я. Подумав, что наконец сегодня…
— Но, к сожалению, сегодня не получится, я очень занята. Хотите, попробуйте позвонить к уик-энду. Может, я найду полчаса, мы поговорим где-нибудь в баре.
— Хорошо, я попробую, — сказал я, проклиная ее и себя.
После этого я звонил еще несколько раз и каждый раз она была чем-то очень занята — то полетами, то встречами, то вечеринками, то съемками, то выходами.
В конце концов эта идиотка мне надоела.
За два дня до 25 декабря я с одной очень красивой девушкой (родившейся в Европе) собрался идти на вечеринку для моделей ведущего агентства «Форд», устраиваемую в честь Рождества в дискоклубе «Ксилофон». Знакомый фотограф дал мне пригласительный билет. Мы приехали к девяти часам, заплатили 30 долларов за вход, сдали ее шубку на вешалку, за которую попросили расписаться, и прошли в зал. Сам клуб был деревянным большим сараем, но считался модным и элитным в это время. Люди пили, курили, танцевали, кричали друг другу, гремели колонки, блистали наряды, модницы. Моя спутница привлекала всеобщее внимание. Она была в шелковом золотистом платье, которое еще больше подчеркивало ее мягкую смуглую кожу, высокий мраморный лоб, большие зеленые глаза.
Мы вступили в толпу танцующих, и она как бы раздалась, высвобождая нам место. Моя девушка танцевала отлично, я был не совсем блестящий партнер для нее. Но она этого тактично не замечала, наоборот поощряя — взглядом, движением, полуулыбкой. У нее были чудесные губы, хочется сказать — уста.
У меня издавна привычка замечать детали, рассматривать предметы и запоминать.
В темноватом углу вдоль стены были составлены столы со стоящими на них бокалами, ведерками с шампанским, початыми плитками шоколада. За столами сидели, стояли или суетились люди модельного бизнеса, их знаменитые гости, сама мадам Форд и другие.
Я наблюдал. Мы танцевали среди длинноватых плоских моделей — стандартные скулы, носы, похожие зубы, одинаковые улыбки. Никакого разнообразия. Они вежливо поглядывали на мою спутницу, увлекшуюся в танце, — она отличалась от них. Модельные мальчики были с красиво стриженными затылками, аккуратно уложенными проборами и прилизанными волосами (я завидовал их головкам), квадратно-мягкими челюстями и прямыми открытыми взглядами. Вкус мадам Форд накладывал отпечаток на каждого из ее детей.
Я опять стал смотреть в угол, где что-то подсознательно привлекало мое внимание. Я придвинулся в танце ближе к углу. Какая-то девушка в черном с распущенными волосами металась там по сиденьям как мышка. Куда-то рвалась, но оставалась на месте. Ее спутники, о чем-то переговариваясь, смеялись.
Мы танцевали, обменивались вежливыми улыбками с модельными мальчиками и девочками, среди которых я заметил наконец пару очень интересных, привлекательных лиц и взглядом показал своей девушке — она ласково согласилась. Она вообще старалась относиться ко мне снисходительно.
Я поглядел в угол — там всё шуршали, ерзали и возились. Какой-то мальчик, лет 30, увлеченный сменой партнерш под резкую, какофоническую музыку, дошел наконец до нас и сказал: «Я бы хотел…» Я взглянул на мою лунную европейку, она согласно кивнула, и я, уступив место, оставил их танцевать. В нее я верил больше… чем в себя.
Я прошел через переполненный бар, где делали мерзкие напитки, стараясь дать меньше и взять побольше. И подошел к двери, выходящей в коридор, где можно было вздохнуть и отдохнуть от ревущего шума, называемого современной музыкой.