Я ответил:
— У меня есть час.
— Этого вполне достаточно. — И она взяла меня за руку.
Мы шли из парка, и я старался делать это как можно медленнее. У выхода я мягко высвободил свою руку. С опаской глянув вправо, я увидел, что, где были смех и возгласы, никого уже нет. И наткнулся на ее взгляд.
— Вы кого-нибудь еще ожидаете встретить?
— Нет… ищу извозчика.
— Не надо искать.
Она подвела меня к маленькой белой машине, стоящей прямо на тротуаре у театра. Открыла дверь и, обойдя, села за руль.
— Взяла у знакомой на несколько дней, — пояснила.
Завела и резко тронула с места. Перед самым поворотом на бульвары нас останавливает блюститель власти: уже стемнело, а она не включила фары. Это целое преступление на имперских улицах. И вообще, любая дурь, которая придет в голову блюстителям, — великое преступление. Я не хочу, чтобы разрушалось это настроение тревоги, ожидания, возбуждения и печали. И сразу протягиваю ему 25-значную банкноту, и он тут же растворяется в сгущающейся темноте, в которой она не включила фары. Мы мчимся по бульварам. Она довольно быстро ведет машину. Какая лихая наездница! Давя на газ, забывая, что существует тормоз. Мы выходим из машины в самом конце пустынной набережной и спускаемся к воде. У которой своя жизнь и свои волны.
— Что у вас в этом пакете? Вы с ним не расстаетесь.
— Цветы для вас. — Я достаю букет чайных роз.
— Для меня? — Она притворно удивлена. — Неужели?
— Таиса, я посмотрел ваш спектакль. Вы меня очень, очень тронули… Задели струну в душе… Банально, но… Вы единственная, кто не играл на сцене, а жил, в том веке, в том образе. Я благодарен вам за тот катарсис, что я испытал. За тот ком в горле… Это вам…
Я протянул цветы.
Она взяла букет и долго смотрела на розы. Я наклонился к ее руке и поцеловал.
Она мягко подняла рукой мою голову, туманно посмотрела в мои глаза, и наши губы, коснувшись, сомкнулись в поцелуе.
Я сжал ее талию, в приталенном платье. И снова поцеловал. Но не в губы. (То был единственный поцелуй в губы, который мне понравился.)
Мы стояли неподвижно, молча глядя на воду.
— Вы сладкий мальчик. Давно не целовала такого. Целую жизнь.
Я обнимал ее за талию, касаясь сильного бедра. Она легко входила в мою руку.
— Вам надо в какое-то место?
— Ни в какое.
— Хотите поехать ко мне?
— Уже как два дня.
— Почему же вы этого раньше не сказали?!
Она повернулась и решительно пошла вверх по лестнице, заботливо неся розы.
— Хотите повести машину? Я немного в странном состоянии…
— Если еще не забыл — как, у нас все автоматическое.
— Я почему-то в вас верю. — Она долго посмотрела мне в глаза.
Я аккуратно вел машину, чужую, а ее рука, лаская, лежала на моей, переключающей скорости.
В узком лифте мы поднялись наверх. Тая впустила меня в темноту квартиры и зажгла мягкий настольный свет. По тому, как она накрыла стол и что поставила, я понял, что она кого-то ждала. Мы сели.
— Таиса, я не могу ждать.
— Да, мой мальчик… да, конечно. — Она взяла меня за руку и отвела в старую темноту комнаты. Я разделся догола. Ей нужно было расшнуровать и скинуть платье. Одетое на голое тело. Да трусики.
Ее грудь касалась моей. Мы опустились на свежепахнувшие простыни. Она не успела даже меня обнять. Я ворвался в нее, а не вошел, засасывая в поцелуй шею и плечи. Сам не знаю, почему я так перевозбудился.
Мой крик, ее стон, «ах», всклик, оргазм. Вспышка!
Она ласкала мое тело руками, постепенно приходя в себя. Она идет и принимает душ, в темноте я не вижу ее тела. Возвращается и садится рядом на кровать.
— Едва коснувшись, вы бежите в душ. Я произвожу впечатление…
— Просто привычка, лето, жара… Вы самый чистый мальчик, которого я встречала. — Она целует меня в ключицу. — Даже не думайте другого.
Женщины легко провоцируются, но еще легче — провоцируют.
— Я хочу выкурить сигарету, вы посидите со мной?
Я прохожу через душ и появляюсь в кухне. Она отстраненно курит. Смотрю на плоские швейцарские часы.
— Скоро полночь.
— Совершенно фантастично — что вы сидите здесь, — говорит она сама себе.
— Я хочу выпить, за вас и за вашу роль, которая доставила мне удовольствие.
Она потушила сигарету.
— С радостью.
Она вынимает из холодильника, маленького и странного, недопитую бутылку водки на экспорт.
Он достает из пакета джин и тоник, и даже купленный лед в валютном магазине.
— Какая прелесть! Неужели это мне?! — Ее глаза сияют удивлением и восторгом.
Я киваю.
— И все за одну роль? Так я каждый день буду играть для вас!..
Я смеюсь. Она ставит два высоких стакана на стол.
— Ну и чтобы я совсем себя почувствовала на седьмом небе, вы нальете мне?
Я смешиваю ей джин с тоником и спрашиваю, сколько кусков льда. Но она просит больше тоника.
Берет розы, подрезает им стебли, расправляет и ставит в тонкую вазу. Вазу на стол. На столе стоят сыр, рыба, овощи, фрукты. И кирпичик никогда не виданного мной хлеба. Я беру кирпичик и нюхаю его. В Америке я не ем хлеб, он невкусный. А здесь черный — обожаю. Она разрезает сама, кладет мне кусочек на тарелку, сверху сыр и помидор.
— Какой вы смешали божественный напиток, — говорит Тая и закрывает глаза. Потом открывает: — А себе?
— Я не пью джин. И не пью тоник.
— Опять водку, будете мучаться? — обреченно вздыхает она. — Я поухаживаю за вами.
Дает мне стаканчик и наливает до края.
— За ваш спектакль, Таиса! Вы поразили меня…
— Чтобы вы всегда были таким чутким.
На тост не принято отвечать, но она отвечает. Я выпиваю до дна, хотя никто не сует рог в меня, и сразу тепло разливается внутри. Она пьет не спеша, чуть запрокинув голову. Отрывается и приговаривает:
— Неужели такое сокровище — и все мне!
Я смущаюсь и краснею: что тут такого! И поднимаю руку: чтобы она даже не упоминала.
Она наблюдает, как бутерброд целиком исчезает во рту. Хотя квадраты хлеба маленькие, но вкус обалденный.
— Скажите честно, что вы сегодня ели?
— Ничего.
— Я люблю правду, — говорит она и сразу нагружает мне полную тарелку.
— Вы должны все съесть или…
Розы нежно смотрят на нас. Тонкий, тонкий запах. Я пытаюсь защититься и взмахиваю руками. Мизинец цепляет, прокалываясь глубоко шипом на стебле. Я резко дергаю руку, шип остается в мизинце.
Она встает, подходит ко мне, склоняется, рассматривает секунду руку и губами вынимает шип, высасывая кровь. Минуту она держит мизинец во рту. Встает и садится на свое место.
Я протягиваю руку к ней, она раскрывает рот, и я снимаю шипик с мягкого языка.
Я пробую то, что в тарелке:
— Я не предполагал, что вы умеете готовить. Рыбу.
— Это не я, мама с утра занесла. Я редко готовлю.
Я наливаю себе полную стопку.
— Вы кого-нибудь ожидали сегодня в гости? — Я окидываю взглядом стол.
— Я ожидала, что может быть гость.
— Надеюсь, не разочаровал, что я — это не он.
— Вы превзошли все мои ожидания!
Она взяла недопитый стакан с джином. (Было непонятно, шутит она или нет.)
— Алеша, я хочу выпить, чтобы вам больше никто не доставлял огорчений. Даже красивые розы… Своими шипами.
Я выпил уже потеплевшую водку. Тая не остановилась, пока не допила до дна. Только льдышки позвякивали. И убрала водку в холодильник.
— Я правильно сделала?..
Я улыбнулся, вглядываясь в ее глаза.
— А вы смешаете мне еще один волшебный напиток? Такой же.
Я смешал, доверху налив тоника.
— Благодарю вас.
Она села, и мы чокнулись, она начала пить с видимым наслаждением. Я слегка отпил, проглотил и сказал:
— Я думаю, нам пора выпить на брудершафт.
— Ну что вы, по-моему, еще рано, — улыбнулась она.
Я не знаю, подействовал ли на нее джин, но она спросила:
— Вам ничего не хочется: может, перейти, пересесть, перелечь или что-нибудь другое? Я в вашем распоряжении… — Она многозначительно замолкла.
Я взглянул на левую руку: часы показывали час.
Ах, как это было сказано! Но интересно, что вела себя она просто и абсолютно не играла.
— Я не знал, что звезда моя так высоко поднялась.
— Вы даже не представляете как. Розы делают удивительные вещи с женщиной.
— Только розы?..
Она взяла меня за руку, посмотрела на пятый палец и повела медленно за собой. Я был в рубашке, без пиджака. В окно глядел корявый месяц (а может ли месяц быть в июне?), который скупо освещал комнату. Можно сказать: как-то освещал комнату. Но от перестановки мест слагаемых — результат не менялся. Я шел за ней. Она вела меня за собой…
Мы опустились на ложе. Она сбросила халат, отпустивший на волю голое тело. Села верхом на меня, как римская всадница. Собственно, эта поза так и называется. (С древних времен.) Я уже был возбужден — от прохлады воздуха, обнаженного тела, ее груди, ласкающей меня сосками и верхушкой. Я начал извиваться. Она поняла, что больше ждать не следует, и ввела его в себя. Привстав на коленях, она начала медленно двигаться: сначала трусцой, потом аллюром и вскоре бешеным галопом. Ее грудь летала по воздуху, голова забрасывалась, бедра с каждым движением взлетали вверх, плечи разведены, руки взброшены в воздух — она скакала вперед. Вернее, вниз… и — вверх.
Я попытался схватить ее голое тело. Но дикая радостная боль пронзила меня. И в этот момент я услышал крик:
— Алексей! Я твоя!..
Судорога скрутила ее взлетевшее тело, и она, застыв на мгновение, с размаху, плашмя, накрыла меня собой, как будто закрывая от стрелы или копья.
Грудь вмялась в мою, плечи вздрагивали, она замерла. Мои пальцы гладили бусинки пота на ее позвоночнике. Я чувствовал, как все еще истекаю внутри. Было абсолютное молчание. Потом она шевельнулась.
— Так, в ванну принимать душ!.. — пошутил я.
— Вас это раздражает? — Ее губы касались моей шеи.
— Что вы, наоборот, даже забавно.