ангел. Заметь, я даже не прибегаю к радикальным мерам, хотя терпение никогда не входило в список моих удивительных качеств.
Боже, я даже не хочу знать, о каких радикальных мерах идет речь, хотя мне бы следовало.
– Это похоже на абсурд. Ты не можешь покупать чертово поместье ради человека, которого едва знаешь.
Его пальцы медленно откладывают нож с остатками базилика. Карие глаза темнеют, а на губах расцветает волчья ухмылка.
Удар сердца.
И еще один.
И еще.
Я умоляю свой пульс хоть немного замедлиться. Каждый раз, когда он смотрит на меня подобным образом, я чувствую себя невыносимо ничтожной. Крошечной. Бессильной.
– Маленький наивный ангел, ты недооцениваешь силу моей печальной одержимости. Я единственный, кто знает тебя практически досконально. Ты придерживаешься вегетарианства, так как обожаешь животных. Твой плейлист – настоящий хаос, потому что тебе нравится буквально каждая мелодия. Ты дотрагиваешься до переносицы, когда находишься на грани – как сейчас, – он усмехается, когда я убираю руку. – Блядь, как же я это обожаю… Я люблю быть объектом твоего милого внимания.
Жгучий жар распространяется по моей коже. Странное теплое чувство едва не сжигает меня заживо, потому что никто не интересовался мной в такой степени.
– Твоя боязнь сцены связана с сопротивлением выражать себя, хотя ты самое прекрасное создание на всем гребаном свете. Еще ты питаешь слабость к старым фильмам: готов поспорить, ты каждый год пересматриваешь «Римские каникулы». Кстати, напомни мне про Италию летом. Я хочу трахнуть тебя в церкви «Тринита-деи-Монти», пока ты будешь поклоняться твоему единственному Богу, мой ангел. Мне продолжить?
Мои щеки пылают, и я прочищаю горло. Я так сильно хочу сорвать с него капюшон и маску, чтобы увидеть все его выражение лица, что моя кожа зудит. Эти игры сводят меня с ума.
– Если у тебя есть явная социопатия, разве к этому моменту я не должна была тебе надоесть?
– Мне самому тяжело в это поверить, но весь мой интерес сконцентрирован только на тебе. Как насчет того, чтобы закончить бессмысленный сеанс психоанализа и просто поцеловать меня? – Тон ожесточается: – И подойди, блядь, ближе. Меня нервирует то, что ты стоишь так далеко.
Я сужаю глаза, но все же делаю шаг вперед.
– Правда? Если ты действительно заинтересован во мне, то ты не должен спать с другими девушками, а ты не похож на того, кто умеет сдерживаться.
Мысль, что я могу быть не единственной, кого он преследует, неожиданно больно ударяет в живот. Возможно, я тоже больная социопатка, и что?
– Единственная девушка, которую я касался с тех пор, как мой пистолет коснулся твоей кожи, – это ты.
В одно мгновение он размешивает пасту, контролируя температуру, а в другое его руки уже находятся на моей талии, и я вскрикиваю, когда меня сажают на столешницу рядом с плитой.
– У меня есть огромный список тех, кто желает мне отсосать или любезно предоставить любую дырку, но я хочу моего ангела, – я задерживаю дыхание, когда наши лица оказываются на одном уровне. Горячий язык проводит по моей щеке, и он бормочет: – Персики… пиздец как сладко. Поверь, мой бедный член ужасно огорчен неожиданным целибатом, но ты ведь скоро порадуешь его, не так ли?
Он только что?..
– Ты облизал меня, – выдыхаю я растерянно, на что он широко улыбается и мрачно шепчет прямо в губы:
– Если ты снимешь трусики, я оближу тебя пониже. Уверен, она скучает по мне так же, как и я по ней.
Она?
Гребаный ад, этот человек… он просто невыносим… он…
Cоберись, Элеонор.
Я прочищаю горло и киваю в сторону плиты, желая провалиться сквозь землю.
– Ты переваришь. Я люблю аль денте.
– Ты такая милая, что я хочу тебя съесть, – он широко улыбается и поднимает руки. – Метафорически. На данный момент я не каннибал, не стоит волноваться.
Я лишь глубоко вздыхаю, когда извращенный подонок возвращается к готовке.
Он обжаривает на сковороде кедровые орехи, а затем нарезает их и смешивает вместе с оливковым маслом, натертым пармезаном и базиликом. Не могу поверить, что он занимается чем-то подобным. Я ждала от него применения насилия или навязывания своего мнения, которое включало бы в себя показ извращений из его социопатического арсенала.
Но он просто готовит мне ужин.
Над большим кухонным островом, расположенном посередине, висит винтажная хрустальная люстра, но даже она не может осветить всю комнату. Как и во всем доме, здесь высокие потолки и большое пространство, излучающее зловещую энергию.
В одной из стен есть дверь с прозрачными окнами, из которой виден вход в сад и уходящий вдаль лабиринт. Я впиваюсь ногтями в ладонь, пытаясь оттолкнуть то чувство, которое поглотило меня, когда я убегала от него.
Удивительно, как в этом человеке сочетаются противоположные качества: то, как он нежно целует мое запястье, уже превратив это в привычку, то, как он интересуется моими увлечениями, и то, с каким бездушием он может лишить кого-то жизни.
Или может начать преследовать меня, пока я буду умирать от страха и предвкушения.
Трудно отрицать, что не любуюсь им. Он очень высокий и, очевидно, обладает внушительной силой. Темные джинсы облегают сильные бедра, толстовка подчеркивает широкие плечи, часть татуировки видна на открытой области шеи, но полный рисунок трудно разобрать.
Когда мы ехали в машине, я бросила сумку на заднее сиденье, заметив белую рубашку, которую он оставил, и что-то похожее на черный костюм. Интересно, как он выглядит в этой одежде? Без маски дьявола и капюшона?
Неожиданное волнение бьет меня в живот. Я смотрю на его лицо, и вдох застревает в моих легких. Все его внимание сосредоточено на мне, а взгляд пристальный и темный – в точности такой, когда он душил меня пистолетом.
– Ты закончил?
Уголки его губ приподнимаются.
– С чем?
– С готовкой. Это ведь песто-паста? – проклятье, почему мой голос такой задушенный?
– Да, Элеонор. Хочешь назвать меня хорошим мальчиком за то, что я приготовил тебе любимое блюдо?
Иисус.
Меня нервирует вся ситуация. Стыд покрывает каждый дюйм моего тела, а температура поднимается до критической точки. Я не могла сказать это вслух.
– Мышка, – он подходит ближе. Его большие ладони касаются моего лица, и я на миг зажмуриваюсь, когда меня целуют в лоб. – Ты вся красная. И начни дышать.
А потом он смеется.
Черт меня побери, он смеется самым красивым смехом из всех, что я когда-либо слышала.
– Мне нравится твой смех, – вдруг шепчу я, очарованная пугающей темнотой в глазах напротив. Его тело напрягается. – И голос. У тебя очень красивый голос.
Его взгляд вдруг меняется до прекрасного теплого оттенка. Его влияние пугает меня до такой степени, что я не уверена, смогу ли я когда-нибудь посмотреть на кого-то другого.
– Забудь, – шепчу я, желая потереться щекой о его ладонь. Кажется, мне нужна срочная антисоциопатическая помощь. – Наверное, я сошла с ума.
– Я не забуду, Элеонор, – он касается поцелуем моего лба, и я кусаю губу. Его чертовы контрасты. – Я ничего и никогда не забывал. Садись за стол.
Когда он отстраняется, я внезапно обнаруживаю, что мне не хватает его тепла, но я отказываюсь принимать эту идею. Это нездорово. Черт, все, что со мной происходит, нездорово.
Я иду к кухонному острову и сажусь на высокий табурет, затем делаю глубокий вдох, в основном чтобы успокоиться. Гребаный монстр раскладывает пасту по тарелкам, затем достает бутылку воды из холодильника, протягивает мне полный стакан и наливает себе виски.
– Я могу хотя бы узнать твое второе имя?
Он садится рядом со мной и взбалтывает жидкость у себя в бокале. Его темные глаза продолжают впиваться в мою душу.
– Зачем?
– Мне нужно как-то к тебе обращаться.
– Я хочу, чтобы ты называла меня моим первым именем. Пока можешь называть меня Богом. Мне понравилось.
– Тогда скажи свое первое имя.
– Тогда игра закончится, – он кивает в сторону остывающей пасты и командует: – Ешь.
Я беру вилку и спрашиваю:
– Где ты научился готовить?
– Мой брат научил меня. Приятного аппетита, детка, – он взъерошивает мои волосы. – Чтобы хорошо скакать на моем члене, ты должна хорошо питаться.
Вау. Это первое откровение за этот вечер. Я имею в виду первую часть.
– Твой брат любит готовку?
– Любил. Он умер.
– Прости, я… – я замолкаю на секунду. – Я соболезную. Как это произошло?
Продолжая улыбаться, он снова приказывает:
– Ешь ужин, Элеонор.
Мне хочется получить от него больше, но я боюсь сделать еще хуже. Возможно, эта небольшая информация – шаг к тому, что однажды он мне откроется? Очень наивно, я знаю. Я аккуратно наматываю клубок спагетти и медленно пробую. К моему удивлению, паста оказывается невероятно вкусной, поэтому я беру еще немного. И еще. Пока не замечаю, что он так и не притронулся к своей еде, не прекращая наблюдать за мной. Часть пасты застревает в моем горле, и я кашляю, подавившись.
Он пододвигает ко мне стакан.
– Я рад, что тебе понравилось.
Смущенная, я делаю глоток воды и вытираю губы салфеткой.
– Что будет дальше?
– Ты закончила есть?
Мне не нравится этот садистский блеск в его взгляде, словно кто-то переключил режим. Это пугает меня так сильно, что мой пульс начинает зашкаливать, а нервы трепещут.
Я киваю, внимательно наблюдая за тем, как его пальцы медленно поглаживают стекло бокала.
– Давай разберемся с твоей тайной, Элеонор. Чего ты боишься? – спрашивает он медленно, угрожающе, но предельно спокойно.
Я выпрямляюсь в своем стуле. Мои руки, лежащие на коленях, начинают дрожать от неожиданного вопроса.
– Ничего.
– Я дам тебе еще один шанс.
– Я не знаю, я боюсь вида крови. Почему ты спрашиваешь?
Он берет меня за подбородок и приподнимает его, заставляя встретиться с безжалостным взглядом.