Я не мог понять природу их поступков.
И я знал, куда целюсь, – этот подонок же не умер. Пуля лишь слегка задела его плечо, а они устроили целую трагедию.
Мои родители должны были выслушать меня. Они должны были проверить этого скользкого человека. Они должны были понять, что Чарли катится по наклонной в угоду своему гребаному максимализму. Но мои родители этого не сделали.
Вместо этого мне пришлось пройти бесконечные психологические тесты, наблюдаться у детских психиатров и пить таблетки, которые делали меня заторможенным.
В один день я даже не мог угнаться за маленьким ангелом: мое сердце билось, как ненормальное, лоб покрывала испарина, я упал на каменный постамент, получив шрам у линии роста волос и обильную порцию чужих слез.
В большинстве случаев меня не трогают эмоции других людей.
Но я ненавижу, когда она плачет.
Элеонор делает это тихо, до боли прикусив губу и дрожа так, словно ее снесет ветром.
Но еще больше я ненавижу, когда она далеко.
Небо над Лондоном уже потемнело, и я направляюсь в сад, скрытый на заднем дворе школы. Я иду по зеленой территории, проникая сквозь густые деревья и разглядывая среди статуй мою маленькую добычу. Обычно в это время она заканчивает свои занятия по скрипке и дожидается меня на одной из скамеек.
Нетерпение пронзает мою голову, вгрызаясь призрачными зубами от дикого желания увидеть самый правильный голубой оттенок.
Из-за каникул и ее отъезда в Чикаго я не видел ангела почти целое лето. Ужасно долго. Слишком, мать твою, долго.
Я заметил ее сразу, как только она переступила порог школы.
Элеонор особенная. Не такая, как другие.
Сначала я просто следил за ней. Меня забавляло, как она морщилась при виде пастушьего пирога, завораживало, когда она играла на скрипке, и ломало от отвратительного ядовитого чувства, стоило ей всего лишь показать свой голос.
У нее был самый красивый голос, что я когда-либо слышал, но по какой-то причине Элеонор говорила очень тихо – так тихо, что мне приходилось задерживать дыхание, чтобы иметь возможность забрать себе каждое слово.
А мне нужно было забрать их все.
Я не хотел, чтобы ее слышали другие.
Я хотел украсть ее и поселить в моем доме. Хотел, чтобы эта тихая девочка принадлежала только мне. Хотел ударить каждого, кто смотрел на нее, а на нее невозможно было не смотреть.
Потому что она гребаный ангел.
Мое дыхание сбивается, когда я замечаю крошечную тень с большим рюкзаком и футляром со скрипкой.
Ее темные волосы частично собраны на затылке, украшенные блестящей заколкой и отливающие теплым шоколадом. Лицо худое и бледное, а взгляд светло-голубых глаз направлен на нотную тетрадь.
Элеонор избегала меня около полугода, и я не знал, как к ней подобраться. Мерзкие девчонки говорили ей, что я красивый, но жестокий, и могу выстрелить в ее голову, если она скажет то, что мне не понравится. А потом я принес в школу мертвую крысу, и моя жизнь изменилась.
В то время как все кричали, Элеонор плакала. Я практически не мог соображать, когда она взяла меня за руку и повела на задний двор, чтобы похоронить животное. Ее ладонь была такой маленькой и теплой, и мне казалось, что это мгновение навсегда застрянет в моем больном сознании. Словно так правильно.
Идеально.
Эль идеальна. И она моя.
Мышка не замечает меня, даже когда я подхожу ближе.
Я хочу сделать с ней так много всего. Особенно очень плохие вещи.
Гребаный ад. Сдерживай себя. Я самый страшный монстр в ее жизни, а она… удивительная.
– Привет, мышка, – мой голос звучит тихо, потому что я не хочу напугать ее.
Или потому, что у меня сжимается горло, когда ее голубые глаза встречаются с моими.
– Аарон! – Элеонор ярко улыбается, а затем прищуривается, вскакивая со скамейки и показывая на статую: – Я же просила не называть меня так. Назови меня ангелом.
В течение нескольких мгновений мой взгляд неподвижно зафиксирован на ней.
Сладкий персиковый запах врывается в мои легкие. Я даже представить себе не мог, что однажды буду повсюду искать запах Элеонор.
– Аарон?
Я обхватываю ее лицо ладонями, чтобы сконцентрировать ее внимание только на мне.
– Скажи это еще раз, – прошу я тихо.
– Сказать что?
– Мое имя.
Она моргает, не понимая моей реакции, а затем послушно бормочет:
– Аарон… Кстати, ты стал таким высоким!
Я сажусь на скамью, зная, что, если я не начну ощущать Эль ближе, у меня появится желание сделать что-то безумное. Даже отвратительное.
Мои пальцы сжимаются на ее запястье и тянут так, что она оказывается на моих коленях. А затем я крепко обнимаю ее, зарываясь лицом в ее волосы… дрожа в ее объятиях и с наслаждением слушая, как стучит чересчур большое сердце, резонируя в такт с моим.
Она здесь. Она здесь. Она здесь. Так близко.
Ее шея краснеет, и я клянусь, Эль повторяет за мной вздох облегчения.
– Ты скучала?
– А ты?
Слегка отстранившись, я жадно смотрю на ее лицо, на моих губах играет улыбка. У нее появилась крошечная родинка на щеке. И оттенок глаз стал немного темнее. Это восхитительно.
– Я спросил первый, ангел.
Она вздыхает.
– Конечно, я скучала.
Я широко улыбаюсь, вызывая в ней еще один странный вздох.
– Значит ты меня любишь? Помню в прошлый раз ты… – моя фраза обрывается, когда она бьет маленьким кулаком по моему плечу.
– Боже мой. Я говорила, что люблю цветы, а не тебя.
Маленькая лгунья.
– Скажи это громче. Что ты любишь, Элеонор?
Очаровательный ангел вскидывает подбородок, наконец повышая громкость своего волшебного голоса:
– Я люблю лютики, потому что они красивые. И пауков, потому что их никто не любит.
– Хорошо.
– Хорошо… – Она слегка колеблется, когда спрашивает: – Как прошло твое лето?
Я не хочу ее расстраивать, на самом деле из-за новых лекарств моя голова кружится и меня тошнит, но я все равно улыбаюсь, когда вру ей прямо в лицо:
– Отлично. А твое?
– Не очень.
Она отводит взгляд, и отвратительное чувство ползет по моему позвоночнику.
– Будь конкретнее.
– Мама хочет переехать в Чикаго к дедушке. А папа хочет отдать меня в закрытый пансионат в Шотландии – через три года я начну подходить по возрасту. Папочка сказал, что там учатся принцы и принцессы, но я не хочу… – она прикусывает губу, ее взгляд снова встречается с моим.
– Закончи фразу, – командую я.
В Чикаго.
Она сказала Чикаго?
Я стараюсь дышать размеренно, и мышка ойкает, когда моя хватка становится сильнее.
– Больно!
Не пугай ее, черт побери.
– Прости. Закончи предложение, Элеонор.
– Можно я расскажу тебе секрет? Но только если ты расскажешь свой.
Я киваю. Если бы она только знала, что ей можно все. Я серьезно. Даже если однажды Эль попросит меня вырвать мое сердце, я сделаю это.
– На самом деле я не хочу расставаться с мамой, – ее голос становится тише, словно она стыдится собственных мыслей. – Мои родители постоянно ругаются и скоро разведутся. И иногда мама ведет себя странно.
– Что значит странно?
Она шмыгает носом.
– Маме очень грустно, но она делает вид, что все в порядке. А еще мы часто путешествуем.
Мама Элеонор преподает нам уроки музыки. Мне пришлось учиться играть на фортепиано, чтобы иметь возможность наблюдать за мышкой, хотя я никогда не видел смысла в любом проявлении искусства.
– Так ведет себя большинство людей, – я целую ее в лоб, наслаждаясь тихим вздохом, вырвавшимся из ее груди. – Ей станет лучше.
Лицо Эль снова сияет.
– Правда?
– Да.
Элеонор дарит мне улыбку, и пустота в моей груди становится меньше. Она не должна иметь на меня такого влияния, но мне все равно.
– Твоя очередь.
Я глажу ее по волосам и усмехаюсь:
– Когда ты повзрослеешь, ты будешь принадлежать только мне.
Она снова вздергивает подбородок, хотя смущение уже окрасило ее щеки:
– Я не кукла, чтобы принадлежать тебе.
– Не кукла, – киваю я. – Но ты моя.
Она хмурит брови.
– Это не секрет, Аарон.
Я улыбаюсь, когда она произносит мое имя:
– Я думаю, что мама изменяет моему отцу. Я украл записи ее психотерапевта, когда тот был у нас дома.
На глазах Эль собираются слезы.
– Значит твои родители тоже разведутся? Мне так жаль…
Я так не думаю. Моя семья – настоящие лицемеры, а лицемеры хорошо хранят грязные секреты.
Но это все неважно.
Главное, что она здесь. Со мной. Как и полагается маленьким наивным мышкам.
– Эль, ты…
Прежде чем я успеваю рассказать ей про охоту, на весь сад раздается мелодичный голос миссис Смит:
– Элеонор! Где ты, малышка? Нам пора домой.
Нет.
Нет. Нет. Нет.
Слишком рано. Мне мало. Мне чертовски мало.
Спрыгнув с моих колен, ангел кидает взгляд в сторону здания школы, потом переводит его обратно на меня и шепчет:
– Завтра. На том же месте.
– Нет.
– Что?..
– Останься здесь, – я хватаю ее за руку и пытаюсь усадить обратно. – Мы спрячемся.
– Мама будет волноваться, – бормочет она.
Моя челюсть сжимается, и я едва могу сопротивляться желанию прижать ее к себе, а затем попросить охранника затолкать Эль в машину, потому что я хочу спрятать ее от всего гребаного мира.
– Аарон, – в ее голосе скользит мольба, из-за которой в моей голове слышится треск. – Я завтра спою тебе, хочешь? Но сейчас мне нужно идти.
Я смотрю на нее несколько долгих секунд, а потом мои пальцы медленно разжимаются.
И это была ошибка.
Я не должен был отпускать ее. Я не должен был здороваться с миссис Смит и махать ангелу на прощанье.
Если бы я знал, что завтра у нас не будет, я бы ни за что не отпустил ее.
Потому что потом не стало Чарли.
И единственный друг, который у меня когда-либо был, больше меня не помнил.