Примечание:
Регрессия (лат. Regressus – обратное движение) – защитный механизм, являющийся формой психологического приспособления в ситуации конфликта или тревоги, когда человек бессознательно прибегает к более ранним, менее зрелым и менее адекватным образцам поведения, которые кажутся ему гарантирующими защиту и безопасность.
Глава 20Девиантность
«…Said angel, woah oh oh oh
Ангел,
Knew you were special from the moment I saw you
Я знал, что ты необыкновенная, как только увидел тебя.
…You’ll probably never take me back and I know this, yeah I know this, aw man
Скорее всего, ты никогда не примешь меня назад, и я знаю это, да, я знаю это…»
Angel – The Weeknd
Эдинбург, Шотландия.
Хищник.
Настоящее время.
Иногда в моей голове срабатывает переключатель: когда ледяная ярость пробуждается с разрушительной силой и все, что я могу видеть, – это темно-красный.
Приятные булькающие звуки, крики, стенания. Смерть.
Такое красивое, такое расслабляющее слово.
Я сдерживал свою жажду крови с раннего возраста, но сейчас… сейчас я слышу только тикающий голос, доводящий меня до крайней степени безумия. Особенно когда так легко скрыть чье-то убийство, имея в своем распоряжении все необходимые ресурсы.
Он, блядь, не только погасил ее свет, но и неоднократно поднимал на нее руку.
После Аскота я натравил на него опеку, а потом еженедельно проверял медицинскую карту Элеонор, запрещая себе следить за ней, потому что она всегда была на стороне ангелов, а я был ее худшим кошмаром.
Я не касался ее, не подходил ближе, лишь иногда следовал за ней по пятам, потакая своим извращенным наклонностям. Все лица сливались в одно, потому что единственным созданием, кого мне хотелось испортить, была она. Только она.
Причина, по которой Маркус все еще не находится в моем подвале вместе со своим выпотрошенным животом, заключается в том, что он является частью гнилого общества, чьи имена мне нужно узнать. На данный момент список заполнен лишь наполовину, и я должен был проявить терпение, но оно испарилось, когда мой маленький ангел чуть не задохнулся, думая, что я ударю ее.
Элеонор – мое самое уязвимое место, та, ради которой я могу преклониться.
Я полностью уничтожу их всех, одного за другим. Устрою гребаный ад и буду взрывать их дома в алфавитном порядке, а потом перейду к главному блюду. Но сначала мне нужно убедиться, что Эль в безопасности.
Когда мышка успокаивается, она медленно поднимается, а затем уходит от меня.
Она уходит. Опять.
Голоса становятся громче и отчетливее, шепча манящее:
Убей его.
Заставь заплатить.
Я хватаю ее за плечо, но она толкает меня в грудь и отшатывается назад. Моя челюсть сжимается.
– Никогда, блядь, больше не делай так, Элеонор.
Она громко смеется, несмотря на бесконечные слезы, стекающие по ее лицу.
– Иисус, ты же не думал, что после этого я дам тебе хотя бы малейший шанс на то, чтобы снова указывать мне? Ты такой больной ублюдок, Аарон. Тебе было весело, мм? Скажи, тебе было весело?
– Эль… я едва контролирую себя. Так что сядь, блядь, в машину.
– Да пошел ты.
Она хочет отвернуться, но я хватаю ее за локоть, понижая тон голоса:
– Я никогда не врал тебе, ангел. Небольшое напоминание: ты бы не согласилась на встречу со мной без маски, Элеонор. А теперь попробуй снова снять с себя ответственность и сказать, что ты не хотела этого. Бегать от меня, пока я тебя преследую. Стонать, когда я трахаю тебя пальцами или вбиваюсь в горло. Жить без гребаных рамок, которые тебе навязал кто только мог.
Ее подбородок дрожит.
– Не хотела чего? Быть твоей шлюхой? Грязным секретом? Что бы это ни было, мы закончили, Аарон.
Мои губы растягиваются в ухмылке.
Мы закончили? Эта девушка никогда не закончит со мной.
– Дай-ка подумать. Шлюхой? Спорно. Ведь ты так и не раздвинула передо мной ноги как следует.
Я не пытаюсь избежать удара и позволяю ей ударить меня по лицу. Ее взгляд кажется таким разбитым, что мне хочется выстрелить себе в голову.
– Ты не можешь опуститься еще ниже. Ты просто псих, который игрался с моими чувствами. Ты хоть представляешь, как я сходила с ума, разрываясь между вами двумя? Я не могла нормально спать, я не могла не думать о том, как отказать тебе в гребаном брачном абсурде, потому что отец не оставлял мне выбора… Я… – она прикрывает глаза и шепчет: – Тебе плевать на других, потому что главное – цель, да? Ты хотел подобраться к моему отцу? Хорошо. Думаю, вы отлично поладите, потому что, – ее голубые глаза прожигают во мне дыру, когда она выдыхает: – Ты… такой же, как он. А теперь, мать твою, отпусти меня или я закричу на всю гребаную улицу.
Нарастающее насилие витает в воздухе. Мне требуется невероятное усилие, чтобы не взять Эль на руки и похитить нахуй.
– Тебе пора понять, что я не отпущу тебя. Ты влюблена в меня, Элеонор?
Она поднимает подбородок, но ее губы дрожат:
– Не в тебя. Тебя я никогда не любила.
Если бы у Эль не было истерики, я бы мог нагнуть ее и трахнуть, чтобы открыть глаза на непреложную истину.
– Мы один и тот же человек, Эль.
– Это неважно. Ты мне противен.
– Очередная ебаная ложь.
– Просто оставь меня в покое, – в ее тихом голосе звучит боль, которая вгрызается в мой больной разум.
Я разжимаю пальцы только потому, что ее крошечная фигура стала меньше, призрачнее, а подбородок задрожал еще сильнее. Элеонор делает несколько шагов назад, с неровным дыханием, плача и обнимая себя руками, а затем отворачивается и быстро идет по улице.
Моя кровь леденеет. Я постукиваю пальцем по своему бедру, в медленном ритме, пытаясь убрать красную пелену, возникшую перед глазами. Но у меня ни хрена не получается.
Оставить ее в покое? Этому не бывать.
Никогда.
Я пишу Даниэлю и тихо следую за ней, стараясь не думать о ноже, торчащем из чужой сонной артерии. Она не вертит головой, не боится, что у нее за спиной кто-то есть. Даже не обращает, блядь, внимание на то, как какие-то ублюдки заглядываются на ее голые ноги.
Ярость начинает поедать мои вены, но я даю ей немного пространства, чтобы она смогла успокоиться, потому что она ни за что не будет ходить по улицам Эдинбурга одна, когда у нее в любой момент может случиться приступ или когда есть столько потенциальных желающих, чтобы напасть.
Она крошечная и разбитая, ужасно растерянная. И невозможно красивая. Я не хочу, чтобы кто-то видел ее такой. Я вообще не хочу, чтобы ее кто-то видел, но, к сожалению, на данный момент похищение все еще остается отвратительной идеей.
Эль снова сломается, не сможет петь и будет смотреть на меня с отвращением и болью.
Когда она врезается в случайного прохожего, мое терпение заканчивается. Я догоняю Элеонор и беру ее за руку. Она даже не удивляется. Ну может быть, немного.
– Оставь меня…
– Прогулка закончена, милая, – она вздрагивает от суровости моего тона.
– Я действительно тебя ненавижу, – шепчет она.
– Хорошо. Ненависть – сильное чувство, Элеонор, – я отворачиваюсь, чтобы подать сигнал охраннику, который следовал за нами на машине, а затем снова смотрю на нее: – У тебя нет телефона, бар – далеко, и ты замерзла. Либо ты сядешь в машину, либо я воспользуюсь не самым приятным методом.
Она не слушается.
Но это поправимо.
Я подхожу к своему черному «Мерседес-Бенц» и забираю у охранника ключи, дожидаясь ангела и чувствуя, как сдвигаются грани моего разума.
Мать твою, я буквально вижу черту.
– Ты свободен на сегодня.
– Да, сэр, – кивает Даниэль.
Когда я любезно открываю пассажирскую дверь, ее крошечная фигура наконец двигается ко мне. Элеонор медлит, прежде чем забраться в салон, где обогрев уже включен на максимум, в то время как я слежу за каждым ее движением.
Она игнорирует меня все три часа езды до Кингстона, не издав ни звука. Несмотря на то, что она забилась в другой угол машины, я ощущаю, как мой разум мечется из-за ее ненависти, которая душит меня.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Гребаное дерьмо, прежде чем я поеду в Лондон, мне придется посетить клуб – иначе перережу горло Маркуса раньше, чем получу все необходимое.
Если он думал, что может тронуть мое без каких-либо последствий, то придется его расстроить.
Я, блядь, ему сердце выжгу.
Я останавливаюсь возле здания жилых корпусов, и реакция Элеонор заставляет меня пропитаться чистой яростью. Она вздрагивает, когда раздается звук разблокировки дверей, а затем выбегает из машины и уходит.
Но теперь я не преследую ее.
Вместо этого я собираюсь сделать то, что должен, даже если мне придется вырвать ей крылья.
Старейший мужской клуб «Крават», расположенный на Ковент-Гарден, насчитывает около тысячи участников, среди которых есть главные судьи Лондона, премьер-министр Великобритании, множество богачей из списка «Форбс» и ваш покорный слуга, потому что у каждого королевства должен быть гребаный король.
Я почти не лез в это дерьмо, появляясь там только в вынужденных случаях, но сегодня особенный день.
Очень особенный.
Дверь открывается с грохотом, когда мы появляемся в тихом зале. Нам следует быть осторожными, но я люблю эффектные появления.
Мои губы растягиваются в самой обаятельной улыбке.
– Добрый вечер, джентльмены.
Милый и лысый старичок Милгрэм всхрапывает и просыпается, роняя газету на пол:
– Здесь нельзя разговаривать, юноши.
– Неужели? – Я наклоняю голову, достаю пистолет и задумчиво стучу стволом по губам. – Как неловко.
– Кинг, зачем? – говорит Чон ледяным голосом. Он навязался быть моим надзирателем, опасаясь, что сегодня я могу угодить в тюрьму, если не поборю искушение размазать по стенке чьи-то мозги. – И как я, по-твоему, должен закрыть им рты? Мать твою, ты же обещал сделать все тихо.