– Элеонор знает, как ты получил должность? – мои губы изгибаются в ухмылке. – Или сколько невиновных ты посадил ради статуса?
Неожиданно громкий смех Маркуса заполняет всю комнату.
– Значит именно ты трахаешь мою дочь. Интересно. А она знает, что ты психопат, получающий кайф от насилия?
– Я социопат с нарциссической акцентуацией, – перебиваю я суперсерьезным тоном, а затем обхожу Смита, чтобы развязать его руки. – Если разбрасываешься ярлыками, сперва научись разбираться в психоанализе.
– Думаешь, она когда-нибудь сможет смириться с тем, что ты из себя представляешь? Несмотря на империю Кингов, ты социальный отброс, мусор. Ты никогда не был ей ровней, и ты такой же, как я. Мы похожи, и рано или поздно она заметит это, а потом… – этот ублюдок улыбается самому себе. – Потом Элеонор начнет тебя ненавидеть.
– Не припомню, чтобы меня когда-либо интересовало твое мнение, – я делаю паузу. – Скажи, какое запястье болело у Эль последние недели? Левое?
Я запускаю свою руку под руку Маркуса и хватаю его запястье, по инерции перекручивая его. Слышится приятный треск, потому что сустав не выдерживает нагрузки и ломается. Превратившись в уязвимую мишень, Маркус кричит и взвывает, как маленькая сучка, инстинктивно отводя руку назад, но уже слишком поздно.
– Или правое?
Я проделываю то же самое и с другим запястьем, а затем бью его кулаком в лицо, превращая то в кровавое месиво. Слепая ярость бурлит в моих венах, и мне приходится мысленно повторять имя ангела, чтобы не потерять гребаный контроль, поддавшись искушению проломить череп ублюдка клюшкой для гольфа.
– Как часто ты бил ее?
– Я не бил ее, я ее учил, – хрипит он, сплевывая сгусток крови.
– Учил, – мой голос срывается.
– Только тогда, когда требовалось. Она плохо обучаема, но я всегда хотел для Эль всего самого лучшего. Мои мотивы благородны.
Измученный голос Элеонор врывается в мое ебаное сознание, уничтожая внутренности так, словно по мне проехался танк.
«Не… надо…»
– Блядь… – я тру лицо рукой, а затем наношу еще один удар. И еще. Маркус падает на пол, свернувшись в защитную позу, но я не останавливаюсь. – Блядь… Блядь… Блядь…
«Не надо… пожалуйста»
«Хватит…»
Я бы посадил его за решетку и смог бы отступить, если бы он только один раз сорвался на ней.
Но то, что я видел в глазах Элеонор… Наверное, маленькая мышка давно погрузилась в состояние психического саморазрушения, потому что ее отец мучил ее не только эмоционально, но и физически. Раз за разом.
Возможно, она хранила этот секрет, медленно сходя с ума и чувствуя себя виноватой, или ее мозг специально стирал воспоминания, чтобы она не жила в бесконечном ужасе, постоянно оглядываясь назад.
«Не трогай меня!»
Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня…
Я беру Маркуса за воротник и ударяю кулаком по его лицу.
А потом еще раз.
И еще.
Его кровь брызжет во все стороны, окровавленный рот приоткрывается с мычанием и бульканьем, но красная пелена перед моими глазами заставляет меня проводить серию ударов снова и снова.
– Эль…
От его лица не остается живого места из-за быстро возникающих гематом и огромного количества крови.
– Заткнись нахуй. Ты, блядь, не имеешь права произносить ее имя.
Я смертельно спокоен, продолжаю бить и бить, желая, чтобы он просто сдохнул. Боль проходит по всем нервным окончаниям, пока тиканье в моей голове усиливается.
Он снова что-то бормочет, и я наклоняюсь, чтобы разобрать его слова.
– Эль… убьют…
Я замираю, моя челюсть сжимается от слепой ярости.
– Что?
Один глаз Маркуса полностью заплыл, а другой налился кровью, но он все равно пытается поймать мой взгляд.
– Я давно хотел закончить это, но «Викторию» нельзя покинуть… Те, кто пытался, сначала наблюдали за тем, как убивают их близких, и только потом сами получали пулю в лоб… – говорит он едва слышно, его дыхание замедляется. – Ты не сможешь спрятать Элеонор, потому что они повсюду. Возможно, ты посадишь ее в клетку, но разве это жизнь?
– Роузинг должен знать их имена.
Маркус тихо смеется, затем надсадно кашляет.
– Никто не знает полный список. Если я умру, то они поймут, что это ты. Я предупреждал о тебе. Возможно, они начнут с самой младшей – с Вивьен.
Ухмылка искажает мои губы, совершенно безумная и абсолютно злая.
О, как мило. Он даже не догадывается, с кем связался.
Я резко отпускаю окровавленный воротник, из-за чего его голова с глухим стуком ударяется о пол, а затем выпрямляюсь, достаю из кармана брюк новую сигарету и закуриваю.
– Вот как мы поступим, мистер Смит. С завтрашнего дня на тебя начнут сыпаться обвинения, которые уже никто не сможет скрыть. Так что ты сядешь в тюрьму и никогда, я имею в виду никогда, не покажешься рядом с Элеонор. Возможно, с тобой будут немного развлекаться, и, возможно, это будет происходить каждый день, но, если мой ангел захочет связаться с тобой, ты, блядь, будешь мил и любезен, как самый лучший папочка на свете. А еще ты замолвишь за меня словечко и дашь нам с Эль благословение, правда же?
Лицо Маркуса приобретает насыщенный оттенок красного цвета.
– Ты хочешь занять мое место.
Табачный дым быстро заполняет комнату, напоминая мне о том, что я должен бросить курить, потому что Эль не нравится резкий запах сигарет и тот факт, что я медленно убиваю свои легкие.
– Ради всего святого. Ты же не ребенок, пора уже было догадаться, что я ничего не делаю просто так.
– Если она узнает…
Она уже знает. По крайней мере, часть правды.
Ее слезы могут заставить меня сделать все что угодно.
Вот почему я вступаю в гребаный ад, потому что никто не посмеет причинить вред этой девушке.
Пусть Элеонор меня ненавидит, но она будет в безопасности.
Даже если я стану худшим кошмаром в ее жизни.
Примечание:
Девиантность (лат. deviation – отклонение) – устойчивое поведение личности, отклоняющееся от общепринятых, наиболее распространенных и устоявшихся общественных норм.
Глава 21Ассоциация
«…Broken pieces of the night
Разбитые осколки ночи
Sing like hollow lullabies
Поют как пустые колыбельные.
Lover, hunter, friend and enemy
Любовник, охотник, друг и враг – Y
ou will always be every one of these
Ты всегда будешь каждым из них»
Кингстон, Шотландия.
Тень.
С того дня больше не виделась с Аароном, потому что игра закончилась.
Первые несколько недель, если верить словам Вивьен, он провел в Лондоне, а затем навещал отца в Нью-Йорке. Когда кто-то упоминал его имя, я делала вид, что все в порядке.
Словно его не существовало.
А потом я просто избегала его.
Никто не знал, что произошло. Все осталось грязной тайной. И у меня просто не было сил.
Когда мне пришлось забрать кота, чтобы передать его Риз, так как в общежитии не разрешается держать животных, я думала, что сломаюсь прямо при Даниэле. Впервые его вечно строгий охранник смотрел на меня с жалостью, полагаю, я выглядела просто ужасно из-за бесконечной бессонницы.
Я видела образ Аарона везде. Мрачные карие глаза, маска дьявола… Он так часто играл мне на рояле, что мне хотелось исчезнуть, когда я видела инструмент в музыкальном классе.
Ассоциации, ассоциации, ассоциации… их было так много.
Я постоянно училась, играла на скрипке, работала все выходные в приюте, проводила время в конюшне, ухаживая за лошадьми, но ничего из этого так и не смогло заполнить зияющую дыру, ту боль, что я чувствовала, когда поняла какой идиоткой являлась.
Он лгал мне. Он, черт побери, использовал меня.
А потом бросил, будто я шлюха, которую он больше не хочет видеть рядом с собой.
Все начало складываться как пазл. На отца открылось несколько судебных дел, которые гласили, что Маркус Смит брал взятки за нечестное судейство. Часть его жертв отбывала пожизненный срок, и хоть я знала, каким дерьмом является мой отец, я не могла поверить в происходящее.
Я чувствовала вину за его же преступления.
Я чувствовала, словно захлебывалась под огромным слоем грязи, от которой нельзя было отмыться.
Я чувствовала, что… падаю.
Риз делала все возможное, чтобы обвинения не просочились в прессу, потому что подобный приговор наверняка разрушит нашу репутацию.
Наверное, Аарону было весело играться со мной, пока он пытался подобраться к Маркусу Смиту поближе. Возможно, мой отец был как-то причастен к смерти его брата, но факт оставался фактом – я перестала быть ему интересна. Он наконец оставил меня в покое.
Наверное, я должна была радоваться, верно?
Но каждую ночь, когда я позволяла себе оплакивать свое разбитое сердце, мне не хватало его объятий. Я постоянно вспоминала, как Аарон играл мне в оранжерее или как он обнимал меня, когда у меня не было сил после смены в приюте.
Не то чтобы этих моментов было много, но иногда он не стремился к удовлетворению своих извращенных наклонностей, а просто был рядом: зарывался в мои волосы, шептал мое имя, слушал, как я рассказываю ему о своем дне.
Я больная мазохистка.
Черт возьми. Это просто… невыносимо.
Все лето я старательно игнорировала тошнотворную боль, раздирающую меня каждый раз, когда я вспоминала его.
Пока Блейк решал дела в Лондоне, мы с Риз ненадолго отправились в Швейцарию с моими неродными бабушкой и дедушкой. На самом деле, стыд пожирал меня заживо. Я думала, что все они начнут меня ненавидеть, потому что из-за обвинений Маркуса герцогиня Аттвуд, возможно, больше не сможет использовать титул королевского высочества в официальном качестве, но их отношение ко мне не испортилось.