Какие возможности представляются для упорядочения и классификации этой комплексной и сложной системы взаимосвязей? Прежде всего необходимо подчеркнуть, что было бы недопустимым упрощением ставить общественные варианты языка и их группировки в простое соответствие общественным группам. Проблема общественных вариантов внутри общего языка носит двоякий характер.
С одной стороны, отклонения, встречающиеся на всех микролингвистических уровнях, могут быть объединены в «социальный диалект». Тогда из отдельных отклонений возникает новая норма, являющаяся репрезентативной для определенной социальной группы. Конечно, в таком «социальном диалекте» не все социально обусловлено. Выделяются главным образом некоторые характерные особенности – например, в произношении и словоупотреблении, – которые заметны на фоне социально индифферентного языкового массива. Определенные типы произношения, отклоняющаяся от литературного языка реализация фонем, определенные лексические средства, как, например, специальные термины и специальные значения, на основании специфики и частотности их употребления могут быть сведены в единое целое, характерное для определенной группы.
С другой стороны, не все социолингвистические варианты могут быть однозначно отнесены к тем или иным группам носителей языка. Их социальная обусловленность базируется на какой-либо социально особенно релевантной коммуникативной ситуации, то есть ситуации, в которой в данный момент находят свое отражение особые общественные интересы и потребности.
Объединение таких вариантов в «социальный диалект» представляется, однако, невозможным. Варианты второго типа, не относящиеся к каким-либо социальным слоям, соответствуют зато определенным ролям, которые могут играть носители языка различного социального происхождения, преследуя конкретные общественные цели. Эти ситуации, создающие социолингвистическое многообразие, представляют собой повседневное общение, официальные сообщения, научные работы, публикации в прессе, выступления по радио и телевидению и т.д. В свою очередь разнородные причины и обстоятельства могут порождать непринужденные, фамильярные, вульгарные, небрежные, возвышенные, нейтрально-информативные, вычурные, напыщенные формы выражения мыслей. Сюда же можно отнести выбор письменной или устной формы коммуникации[103]. Между тем из приведенных примеров становится ясно, что здесь имеет место пересечение или параллель со стилистическими явлениями. Это также вполне понятно, если учесть, что стиль, в самом общем определении, есть способ употребления языка с определенными общественными целями в определенных ситуациях[104]. Тем самым стилистика получает социолингвистическое обоснование или – в более осторожной формулировке – социолингвистический аспект. Здесь нам вновь открывается доступ к ранее введенному понятию социолингвистической компетенции. «Социолектные» и коммуникативно-ситуационные варианты являются не только индикаторами, указывающими на носителя языка и условия коммуникации. В них – то есть в их конкретном употреблении – совершается перешифровка сообщения в общепринятые, эффективные в коммуникативном отношении кодовые единицы. Выбирается, можно сказать, соответствующий «канал», гарантирующий «доставку» информации адресату.
Отсюда, далее, следует, что общепринятое не является единообразным в языковом отношении. Разнохарактерность общественных целей требует языкового многообразия.
Таким образом, мы выявили три области исследования, входящие в компетенцию социолингвистики:
1) литературная норма национального языка (стандарт);
2) «социальный диалект» и
3) ситуативный вариант[105].
Все вместе они образуют социолингвистический дифференциал[106]. Попутно обнаружилось, что все три формы реализации, с одной стороны, являются типичным выражением и кристаллизацией общественных взаимосвязей, а с другой стороны, вызваны общественными интересами.
Наше рассмотрение носило сугубо синхронический характер. При диахронической, то есть исторической, постановке вопроса можно ожидать, что в названных социолингвистических вариантах дадут о себе знать и приобретут вес конкретные потребности развивающегося общества и его ступеней. Следовательно, социолингвистика в диахронии должна была бы оказаться в состоянии выявить точки соприкосновения, намечающиеся при переходе общественного в языковое[107].
Следует, кстати, отметить, что в этом случае речь идет в первую очередь не о содержании, передаваемом в процессе коммуникации, то есть не о семантике, а о прагматических побочных явлениях коммуникации. С понятием прагматики мы затрагиваем еще одно ключевое понятие социолингвистики, которое одновременно напоминает о том, что социолингвистическая постановка вопроса оставляет открытым доступ для других дисциплин, в частности для марксистской семиотики. Приведем краткую и весьма упрощенную формулировку: общественно обусловленные языковые варианты являются дистинктивными признаками прагматики. Прагматика, являясь прежде всего одной из областей семиотики и тем самым общей теории знаков, еще нуждается в социолингвистической интерпретации, чтобы приобрести лингвистическую релевантность. Прагматическое отношение З/П (знак / потребитель знака) вообще становится доступным с позиций лингвистики, если в акте коммуникации оно будет переведено в языковые единицы[108].
Но тут возникает чрезвычайно сложная проблема. Мы проиллюстрируем ее на примере того, чем в марксистском понимании является «лживый язык» буржуазии. Процитируем строки из «Немецкой идеологии», которые можно отнести также и к совершающимся ныне в широком масштабе империалистическим манипуляциям общественным мнением.
«Чем больше форма общения данного общества, а следовательно, и условия господствующего класса развивают свою противоположность по отношению к ушедшим вперед производительным силам, чем больше вследствие этого раскол в самом господствующем классе, как и раскол между ним и подчиненным классом, – тем неправильней становится, конечно, и сознание, первоначально соответствовавшее этой форме общения, то есть оно перестает быть сознанием, соответствующим этой последней, тем больше прежние традиционные представления этой формы общения, в которых действительные личные интересы и т.д. и т.д. сформулированы в виде всеобщих интересов, опускаются до уровня пустых идеализирующих фраз, сознательной иллюзии, умышленного лицемерия. Но чем больше их лживость разоблачается жизнью, чем больше они теряют свое значение для самого сознания, – тем решительнее они отстаиваются, тем все более лицемерным, моральным и священным становится язык этого образцового общества»[109].
Такие понятия, как «свобода», «демократия», «права человека», «самоопределение» и другие, которые зарождающаяся буржуазия противопоставляла феодальному общественному строю как вехи, действительно знаменовавшие прогресс, давно превратились в «labels» – ярлыки, этикетки, которые существовавшие классовые отношения лишили содержания. Таким образом, вскрываемая социолингвистикой «зависимость между языком и буржуазными отношениями»[110] состоит в апологетике языка. Так, в джунглях буржуазной прессы можно детально проследить, какой инфляции подверглись высокие понятия времен процветания буржуазии, превратившись в средство вуалирования действительных классовых отношений. Механизм и практическое осуществление этой направленной языковой политики составляют область интересов социолингвиста. Его интересуют методы, используемые фабрикаторами общественного мнения. Семантическая сторона вопроса, как ни важна она в общественной реальности, составляет для него (пусть и реальный) лишь фон. Употребление уже, можно сказать, окостеневших обозначений в целях сохранения противного общественным интересам социального строя представляет собой прагматическую акцию, которая требует социолингвистической интерпретации. Значение слова «свободный», например, в излюбленном выражении империалистической пропаганды «свободный мир» не идентично с энгельсовским понятием свободы из его теории необходимости. Следует ли считать, что перед нами лишь двузначность полисемантичного слова, два омонима, или правильнее было бы говорить с позиций социолингвистики о двух общественных вариантах одного словарного значения?
Если проанализировать всю сеть обозначений, употребляемых буржуазией для поддержания и восхваления своего классового господства, то можно получить определенный портрет буржуазной идеологии, своего рода спектр буржуазного сознания. Однако «лучи этого спектра» (если продолжить этот образ) в какой-то мере нейтрализуются «собирательной линзой» общенародного языка. Тот же самый язык, например немецкий, отражает идеологию рабочего класса и, в частности, его боевого авангарда – партии. Социолингвистика должна установить, в какой мере буржуазия и рабочий класс говорят на одном «языке» и в какой мере этот язык для них различен. При этом социолингвистика может использовать прагматическую постановку вопроса, направленную на исследование того, чтó оба основных класса «делают из одного и того же языка». Сквозь общенародный язык просвечивают различные «идеологические спектры». Это может стать исходной точкой для обширной программы исследований. На основе марксистско-ленинской теории развития общества должны быть выявлены и систематизированы классово обусловленные особенности употребления языка. Таким путем может быть исследовано как противоречие между реальным общественным положением и базирующимся на нем сознанием, с одной стороны, и искажающей факты языковой оболочкой – с другой, так и соответствие прогрессивных общественных отношений и интересов наиболее эффективному языковому выражению. Правда, могут иметь место и должны быть исследованы также две обратные ситуации. Так, например, апол