gehört «принадлежит»,
· wīǝ = weh «больно»,
· gǝbruxŋ = gebrochen «сломан»,
· bålǝ = bald «скоро»,
· šwąsdɔr = Schwester «сестра»,
· šląiχdǝs wądɔr = schlechtes Wetter «плохая погода»,
· bǝsuxd = besucht «посещает»,
· lōɐgŋ = lagen «лежали»,
· ūɐmd = Abend «вечер»,
· sǫen = sagen «говорить»,
· wǫen = Wagen «вагон»,
· nąiχdn = gestern abend «вчера вечером»,
· hindǝ = heute abend «сегодня вечером»,
· gwąlǝ = Handtuch «полотенце»,
· gudsšǝ = Kröte «жаба»;
это слова и формы, которые посторонний не сразу бы отнес к «саксонскому диалекту». Женщина того же возраста из города Лейпцига, которая там родилась и без больших перерывов проживала, говорит еще, правда
· lōufm = laufen «бегать»,
· bēin = Bein «нога»,
· widɔr = wieder «опять».
Однако во всех тех словах, на которые было обращено ее внимание, жительница Лейпцига заменяла характерные звуки теми, которые в Лейпциге считают соответствующими верхненемецкому произношению:
· gēid «geht»,
· gǝhärd «gehört»,
· wēi «weh»,
· gǝbrǫxŋ «gebrochen»,
· băldǝ «bald»,
· šwęsdɔr «Schwester»,
· šlęχʼdǝs wędɔr «schlechtes Wetter»,
· bǝsūxd «besucht»,
· låxŋ «lagen»,
· åmd «Abend»,
· såχŋ «sagen»,
· wåχŋ «Wagen»,
· gęsdɔrn åmd «gestern abend»,
· haedǝ åmd «heute abend»,
· håndūx «Handtuch»,
· grędǝ «Kröte»
(поскольку неизвестна еще форма gęgǝ[277], употребляющаяся в районе Лейпцига). Это – формы литературного языка в диалектном произношении. То, что выделяется как необычное, фиксируется чувством языка как неправильное, компенсируется артикуляцией, которая ближе к литературному языку. То, что не воспринимается как ошибка и что прочно закрепилось, от чего не так просто избавиться, то остается:
· gáfē = Kaffe «кофе»,
· laedǝ = Leute «люди»,
· šēin = schön «красивый»,
· bōum = Baum «дерево»,
· bēi = Bein «нога».
Таким образом, этот язык представляет собой нечто среднее между литературным языком и диалектами, это разговорный язык с местной окраской. Мы не должны забывать, что уже с давних времен существуют такие языковые промежуточные слои, о которых можно сказать, что они в некотором роде носят наддиалектный характер, занимают большие территории и употребляются определенными социальными группами. Следовательно, в историко-языковом исследовании нам приходится всегда считаться и с этим третьим измерением, то есть наряду с исторической давностью и территориальным распространением учитывать также социальный охват.
Существо второго вопроса станет ясно из сравнения с речью берлинца, говорящего на берлинском варианте разговорного языка. Едва ли можно утверждать, что его язык ближе к верхненемецкому, или сценическому, языку. В основных чертах этот вариант соотносится с литературным языком так же, как и лейпцигский вариант, верхнесаксонский разговорный язык. Да, 300 – 400 лет назад Берлин, бесспорно, испытывал сильное влияние Лейпцига (mache, но ik; essen, но wat; schlafe, но kopp). Тем не менее берлинский вариант языка не «осаксонился», как это пыталась представить Агата Лаш. В основных чертах Берлин остался прусским (märkisch) с его определенными сочетаниями звуков, с некоторыми характерными лексическими особенностями и прежде всего с его артикуляцией, по конститутивным показателям. Ведь именно мелодия речи и оттенок звучания, расстановка акцентов и темп речи составляют как раз те элементы, по которым мы узнаем берлинца и которые явственно отличают его от обоих саксонцев (как говорящего на диалекте, так и тяготеющего к разговорному языку) в той же степени, в какой близки между собой речевые манеры последних. Отсюда видно, что наряду с тем, что составляет содержание грамматики и лексики, в языке имеется еще нечто весьма существенное, представлявшееся филологу до сих пор незримым и не поддававшееся оценке, поскольку сравнительные исследования в этой области продвинулись еще не очень далеко, а ведь со сравнения и начинается работа филолога. Но конститутивные признаки столь важны потому, что на основании их формируется эстетическая оценка; этим определяется и их большое значение для истории немецкого языка.
Однако у нас нет звукозаписей из прошлых столетий, а то, что сообщают о языке разные источники, не заслуживает большого доверия, особенно в том, что касается давних времен. Какое заключение можно сделать, читая во «Всаднике» («Renner») Гуго Тримбергского, что швабы при произношении делят слова, баварцы разрывают их, тюрингцы произносят их открыто, жители Веттерау – приглушенно, жители рейнских земель проглатывают слова, жители эгерской земли произносят их с накатом, австрийцы обрубают их и т.д.? Мне представляется бесспорным лишь то, что он имел в виду как раз конститутивные элементы, характеризующие язык этих областей Германии.
Таким образом, исследование должно быть направлено на грамматику и лексику, но прежде всего на фонетику. Использование карт Атласа немецкого языка позволило, хотя и не сразу, составить основное представление по данному вопросу.
Территориально-языковое сопоставление и историческая интерпретация современного распространения различных сочетаний звуков существенно расширили горизонты исследования. Обобщая результаты, Т. Фрингс отобразил в одной характерной комбинаторике (карта 1) одновременно несколько существенных явлений: ich / ik, haus /hūs, wachsen / wassen, gehn /gān, euch /enk[278]. Области распространения форм, которые не соответствуют верхненемецкому варианту, заштрихованы. Очень похожее распределение видно на словарной карте (карта 2) из Атласа немецких слов В. Митцки, на которой области употребления образований с -schmerz (en) для обозначения головной, зубной боли и боли в животе противопоставляются другим областям, где употребляются -weh, -wehtag(en), -pein[279] [см. с. 1637].
Эти карты стоят многих. Они убедительно показывают, с одной стороны, узкий исходный базис в старой части Германии (на Майне или в Гессене и Тюрингии) и, с другой стороны, большую территорию распространения в новых землях восточнее Заале. Это та область, где сошлись уроженцы самых различных уголков страны, поднятые в XII – XIII столетиях со своих родных мест волной крестьянского переселения и образовавшие новые языковые общности. Привнесенное языковое наследие нужно было отстаивать в трудной борьбе. Южнонемецкий вариант (образовавшийся в основном из восточнофранкского) должен был столкнуться со средненемецким (прежде всего из Тюрингии и Гессена) и с нижненемецким (пришедшим главным образом из областей вокруг Гарца, а также южнее Гарца и с Нижнего Рейна). Т. Фрингс составил список основных случаев[280]:
| нн.: | pund | hūs | e-brennt | lew(e) |
| срн.: | fund _ | haus _ … | gebrannt _ … | liebes _ … |
| юн.: | pfund … | haus | (g)brennt | liebs |
| нн.: | stück, (stückken) | hebben | seggt |
| срн.: | stückchen _ … | han _ | gesaat, gesoit _, gesäät |
| юн.: | strückel _ …, stückla | ham … | gesogt |
| нн.: | olle | hinnen | drööge |
| срн.: | aale _ | hingen(e) _ | dreuge _ |
| юн.: | alte … | hinten …, hend | trocken … |
( _ – обозначение случаев проявления восточносредненемецкого ассимилированного языка;
… – обозначение случаев, относящихся к деловому и языку общения позднего средневековья).
Начинается интенсивный процесс смешения и последующей ассимиляции, в результате чего образуется ассимилированный язык, который становится образцом для всего востока Средней Германии, хотя и не везде в равной степени. Этот ассимилированный язык стал затем основой для образования мейсенского варианта немецкого языка, основой для становления национального литературного языка. Мейсенская марка, быстро набирающее силу государство Веттинов[281] с культурным центром в Лейпциге,
«естественно, должны были явиться тем местом, где могло вырасти новое языковое единство»[282].
Этим опровергалась также точка зрения, согласно которой у истоков национального языка стояли Прага и канцелярия Карла IV.
«Новый немецкий язык сложился впервые в устах колонистов, на нем говорили задолго до того, как он проник в XIII веке в канцелярии и укрепился там. Он зародился на новонемецкой [народной] почве, а не возник в кружках пражских гуманистов XIV в., как думает Конрад Бурдах»[283].
В результате более подробного исследования в последние годы выяснились еще некоторые детали. Отдельные новые штрихи, внесенные в широкую, ясную картину, сделали ее более пестрой и, может быть, даже несколько менее наглядной, но зато более реальной. Ведь обширный ареал восточносредненемецкого также многократно членился внутри своих границ. Деление на большие и меньшие диалектные области (ядерные области) происходило, вероятно, не менее интенсивно, чем на старых землях; правда, границы в этом случае не столь существенны. Некоторые особенности отдельных диалектов выявлены и описаны