Ну там пилотку надел правильно, поубавив военно-морского шика, куртку застегнул до подбородка, повязку «Рцы» напялил чуть не до подмышки – картинка, в общем, а не солдат! Правда, портупея уже от старости разложилась вся и держится между собой только благодаря проволоке, но это ничего – так боевее выглядит даже.
Торжественно поднимаюсь наверх и выхожу к трапу. На пирсе стоят московские офицеры – их сразу видно, непуганые какие-то и лощёные. Но не то что нормальным лоском от солёного ветра, пыли и языков пламени, а как будто мастикой натёртые просто – тьфу, срамота!
Верхний вахтенный их под прицелом держит.
– Вы зачем, – говорю, пока спускаюсь по трапу, – товарищ верхний вахтенный на офицеров автомат наставили?
– А они на корабль пытались прорваться, товарищ дежурный!
– А отчего не стрелял тогда, как положено по инструкции? – подбавляю я в голос гнева.
Верхний растерянно хлопает ресницами и молчит. Главное, чтоб сейчас стрелять не начал.
– Товарищ полковник! Дежурный по кораблю капитан-лейтенант Овечкин! Кому и как о вас доложить?
Все трое мне честь отдают. Не, ну точно не местные.
– Товарищ дежурный, мы с проверкой к вам из штаба вооружённых сил. Вам должны были довести.
Ну чудак-человек, честное слово. Ну нет в уставе других слов, для приветствия незнакомых полковников, ну должен же знать, ну.
– Разрешите ваши документы!
Показывают. Достаю список из кармана и сверяю – всё сходится.
– Всё нормально? Можно проходить? – интересуется полковник.
– Никак нет, товарищ полковник! Не могу пустить вас без дозиметров – запрещено! Вам должны были на СРБ выдать!
– А, это вот эти вот штучки? – и один из майоров достаёт из саквояжа (боже, какие милашки, с саквояжиками, прям как в кино) три дозиметра.
– Именно они! Будьте добры, на одежде разместите их у себя!
Ну, прицепили кое-как. Побежали наверх, вернее, я побежал, а они сзади тяжело дышат. Не, они в нормальной физической форме, ничего такого, но беготня по морским трапам – это особое искусство и постигается только многократными тренировками, а это они ещё вертикального трапа не видели.
– Вот, – показываю рукой вниз, – будьте добры!
– Может, мы после вас?
– Нет, – вру, – мне положено последним.
А потому что смотреть, как штабные офицеры в зелёной форме спускаются в рубочный люк – это удовольствие особого сорта. Между горящим огнём, текущей водой и ползущими по трапу крокодильчиками лично я выбрал бы крокодильчиков.
Спустились они втроём, толкутся прямо под трапом, грубо нарушая корабельный устав, за что я одному из них на плечо наступил. В центральный можно спуститься через перескопную площадку через почти обычную железную дверь, но нет, я обязательно должен повести их в обход, через девятнадцатый отсек – через трап и две переборки.
– Товарищи офицеры, прошу! – и показываю на первую переборочную дверь, всем своим видом демонстрируя, что и сюда мне нельзя впереди них ползти.
Свистит давление опять же из девятнадцатого. Подергали они за кремальеру туда-сюда, быстро разобрались в устройстве шестерёнчатого затвора и ну переборку толкать, а она не толкается, дрянь такая! Они сильнее – ноль реакции. Со всей силы – приоткрылась, и оттуда давление радостное прыг им навстречу – фуражки долой, волосы врастопырку, приятный страх в глазах, и переборка потом ка-а-ак жахнется – они же её со всей силы давят, а давление пять секунд и сравнялось.
– Товарищ майор, прошу прощения, но нужно нежнее с переборочным люком – нельзя так, нам же в море потом ещё ходить.
Майоры краснеют оба и с фуражками подмышками вслед за полковником лезут в девятнадцатый, потом враскоряку сползают по трапу и – вуаля! Ещё одна, мать её, переборка.
– Товарищ дежурный, давайте всё-таки вы, может быть?
– Есть! – бодро отвечаю я и двумя пальчиками (давление-то уже выровнялось) нежно и плавно открываю люк в центральный пост. – Прошу!
В центральном командир, старпом, секретчик Саня и мичман, ответственный за спецсвязь. Полковник попросил ему документацию прямо сюда принести, чтоб не ходить никуда, за что старпом погрозил мне кулаком, а майоры ушли с секретчиком и связистом проверять секретность и спецсвязь.
Как обычно, всё у нас оказалось из рук вон плохо – там не так прошнуровано, там росписи помощника не хватает, там пластилин не того цвета, там ещё хуйпоймичего. Старпом, в основном, вяло оправдывался, а командир молча поскрипывал зубами. Так, подумал я, что-то мне совсем не хочется быть свидетелем всему вот этому вот, и приказал тихонько вызвать мне подсменного верхнего вахтенного.
– И вот тут! – никак не унимался полковник, глядя в свои записи. – Вот тут за вами «Марьята» следила, а где написано в вахтенном журнале, что вы акустический портрет искажали? Почему вы вообще позволили ей за собой следить?
– Так! – не выдержал командир. – Позвольте, я расставлю некоторые точки над «ё». Если после выхода секретной лодки по секретному плану в секретный полигон нас там ожидает «Марьята», то это вы, товарищ полковник и ваши коллеги, позволяете ей за нами следить, очевидно, не совсем хорошо выполняя свою работу по охране секретов! А я, если во время манёвра уклонения и сдачи задачи не записал в вахтенный журнал, что запустил компрессор и два насоса, то пидорас, конечно, но, прошу заметить, высококвалифицированный, хорошо обученный и на отлично выполняющий свою задачу пидорас! И, товарищ полковник, не знаю, как у вас в штабе в городе-герое Москва, но у нас, возле сохи, так сказать, не принято делать замечание начальнику при его подчинённых!
Все дружно покраснели, за исключением командира; командир сел обратно в кресло и с деланным равнодушием уставился в потолок.
– Прошу разрешения, тащ! Вызывали? – в центральный заскочил подсменный верхний матрос. Если матрос и удивился такому обилию незнакомых людей в центральном посту, то буквально на секунду – был он уже дембелем, и зелёные полковники совсем не возбуждали в нём страха.
– Тащ командир, – встал я по стойке «почти смирно», – время выдавать оружие и менять верхнего вахтенного, не могли бы вы попросить посторонних убыть из центрального поста?
Верхний вахтенный, который сменился полтора часа назад и должен был заступать только через шесть с половиной часов, сделал то, что всегда делают матросы в таких ситуациях – впал в ступор. Что, кстати, абсолютно правильное решение – не имея достаточных исходных данных для решения проблемы всегда лучше сначала впасть в ступор, обнулить мозг, а потом уже разбираться. Да шучу я – вы же не матросы, откуда у вас возьмутся такие ситуации?
– Я в салоне, – сказал командир и вышел.
– Товарищи офицеры, – вступил старпом, – прошу в салон командира!
– А чо мне заступать-то? Я ж тока сменился? – забубнил матрос, почувствовав себя без посторонних как рыба в воде.
– Не паникуй, полосатый, иди спи. Так, для кордебалета тебя вызвал.
– Так они же будут выходить, увидят, что старый стоит вахтенный!
– Уатсон, вы правда думаете, что московские штабные офицеры вас в лицо различают? Я вас умоляю, спите спокойно, дорогой товарищ!
Сидим с трюмным мичманом в тишине центрального. Неловко, конечно, в тишине, но и обсуждать тут нечего – надо же подождать, пока напряжённость спадёт. Звонит бортовой телефон, который дивизийный.
– Восемьсот шестой Овечкин! – докладываю в холодный чёрный пластик.
– А восемьсот седьмой где? А восемьсот пятый? Да, блядь, комиссия же на борту высокого полёта, можно же нормально представляться?
– Тащ контр-адмирал, так они в салоне у командира.
Это наш командир дивизии, пожалуй, самый суровый из всех командиров дивизий, которых я знал.
– Ну? И что там происходит?
– Ну… так… всякое… То не так, это не этак.
– Чо мямлишь-то, давай, нормально рассказывай!
– Да, тащ контр-адмирал, какие-то они вообще… не знаю!
– Ну, давай, давай, поплачь в мое могучее плечо!
– Я не могу в дивизию прибежать, я же дежурным стою по кораблю!
– А ты в трубку плачь! А я из неё твои слёзы на плечо себе лить буду!
– Не, ну как – я в центральном, три мичмана, матрос, а они командира тут пытаются в журналы носом тыкать. Ну ё?
– Согласен. Какие-то непуганые! Надо, блядь, постоять за честь! Как я зол! Вот ты видел меня злым когда-нибудь?
Да тыщу раз только за прошлую неделю! У нас он так, бывало, ругался, что даже офицеры краснели – сильно болел за своё дело, только поэтому. «Кто сказал, что я грязно ругаюсь матом? Мой мат – чист, как простыня Шахерезады, светел как рассвет, прозрачен, как слеза младенца и остр, как меч самурая! И вообще – это не мат, а грубый военно-морской юмор!»
– Никак нет, тащ контр-адмирал, ни единого разочка!
– Ну вот сейчас я зол, как никогда! Ладно, отбой!
Провожать офицеров штаба пошёл старпом, а я рассказал командиру, что звонил комдив и обещал разобраться.
– Да? Жаль, что не удастся этого увидеть! Уж больно сочен, гад, когда в гневе – глаз не оторвать!
– Сан Сеич! – докладывает сверху старпом. – УАЗика нет, они пешком в дивизию двинулись. Но вижу, что, вроде как комдив за СРБ стоит, ждёт их. Вернее, как стоит, – нервно ходит кругами.
– Да ладно? Штурман – бинокль! – и командир рысью метнулся наверх. – Эдуард! – кричит уже из-под люка. – Бинокль мне наверх! Живо!
СРБ не очень далеко от нас, и с нашей-то высоты и так всё видно, но в бинокль-то, понятно, лучше. Эх, как жаль, что не слышно! Но судя по тому, как чайки в ужасе разбегаются по заливу, забыв про крылья, там концерт ещё тот. Было видно только, что на фоне белой рубашки и белой фуражки лицо у комдива краснее кирпича и разговаривает он строго короткими словами, складывая их в короткие предложения. Иногда он тыкал в офицеров штаба пальцем, но не так, что прямо тыкал, а так, когда палец за миллиметр до одежды останавливается.
– Красавец! – удовлетворённо хмыкал командир. – Смотрите, сейчас фуражкой махать начнёт!