Или эстафеты боевых смен. Вот посмотрел бы я в глаза тому, кто это выдумал – наверняка ведь замполит какой. Суть этих соревнований заключается в том, что на каждой из трёх боевых смен по кораблю ходит комиссия с секундомером и командует в первом отсеке открыть вручную клапан осушения отсека, во втором – клапан вентиляции ЦГБ (вручную, естественно) и так далее до девятнадцатого. Потом сравнивают результаты по таблице и какую-то смену объявляют лучшей, что никаких преимуществ ей не даёт. В принципе, вообще нормально и по жизни в нашей стране – объявили тебя лучшим, так хули тебе ещё надо, правильно? И после каждого вот этого прохода командир дивизиона живучести проползает все девятнадцать отсеков и проверяет, а привели ли всю матчасть в исходное и не задели ли туловищами какие-нибудь соседние клапана и манипуляторы. Потому что, бляди такие, постоянно это делают, а так-то лодка в море и вместо залихватского всплытия с дифферентом на нос и креном, стремящимся к нулю, вполне себе можно всплыть, как каракатица раком, что является форменным позором для моряка-подводника и поводом впасть в уныние не менее чем на шесть минут! Ещё, конечно, шаталась по флоту традиция лепить пельмени. От гремучей смеси злости из-за недосыпа и желания подъебнуть товарища почти не требовалось для пельменей фарша – хватало пуговиц, гаек, болтиков, лампочек и какой-то непонятной хрени, которую турбинисты из своих турбин выколупывали. Ох, и бульончик получался! Но так как это занятие самое бессмысленное и неоправданное, то у нас от этой традиции быстро отказались, а то чуть не бунт назревал, страшно сказать, из-за лепки пельменей.
За первых два месяца все эти мероприятия проходят и прекращаются, что от истерик КДЖ, что от назревающих бунтов, что просто исчерпав себя, и наступает последний – третий месяц.
К третьему месяцу организм уже привыкает почти ко всему с точки зрения физиологии – и к опреснённой воде, и к постоянному шуму, и к чёрт пойми какой кормёжке, и к зацикленному на вахты режиму дня, и к режиму питания (завтрак в три часа утра или вечерний чай в полпятого опять же утра), и к недостатку женского внимания, и к недостатку кислорода в воздухе. Вот, казалось бы, можно и начинать жить, как люди, но нет – на первый план, гордо выпятив свою плоскую грудь, выходит госпожа Скука.
И сигареты. Почти у всех кончаются сигареты. Вы курили когда-нибудь фотобумагу, заварку или вату, вымоченную в чае? Вот и я не курил, да. Хорошо ещё, если начхим в экипаже хитрый (сами начхимы предпочитают произносить это слово как «опытный», что, по-моему, сути не меняет, но сильно опресняет её) и «бычки» с первых месяцев не выбрасывал за борт, как положено по инструкции, а аккуратненько трамбовал в дуковский мешок. Золотые люди они, такие начхимы, доложу я вам! Мало того, что трубы вентиляции от никотиновой смолы чистят, так ещё и жирными «бычками» могут угостить. Самые интересные, конечно, последние две недели, когда задачи уже выполнены, и все просто начинают ждать, когда же уже домой. Именно из-за этих двух последних недель подводникам и не выдают ласты, а то они ими грести начали бы, чтоб домой быстрее прискакать. А те ласты, которые положены по штату лёгким водолазам, хранятся под замком в сейфе. Опечатанном печатью КДЖ.
В амбулатории царили тишина и порядок. Ярко горели лампочки, в банке плавал аппендикс и в тумбочке на второй полке были разложены в хронологическом порядке вырванные зубы.
Доктор Андрей вздохнул:
– Ну хоть бы кто зуб вырывать пришёл, а? Не, ну чего они здоровые такие?
– Здрасьте, так-то моя очередь зуб рвать, обознатушки вышли, коллега! – и доктор Саша перевернул страницу опостылевшего ему романа про какую-то непонятную тягомотину с убийством наследника. Роман был скучный, пресный и не увлекал за собой далее третьей страницы, но всё остальное было прочитано и приходилось себя заставлять.
Фельдшер Володя промолчал: он нашёл себе занятие и сидел довольный, наматывая вату на палочки. Если бы вы его спросили, зачем он это делает и кому нужны ватные палочки в таком количестве, то фельдшер Володя пожелал бы поставить вам пятилитровую клизму для снятия давления с мозга. Он и сам не знал, короче. В амбулаторию поскреблись. Доктора встрепенулись, как тетерева на току. Скрипнула дверь, и вошёл киповец Вова. Нет, ну дверь на самом деле не скрипела, конечно: это же подводная лодка, а не изба бабы Любы в деревне Малые Глухари, но так звучит лучше, чем «Дверь открылась», поэтому вы читайте, что она скрипнула, но знайте, что просто открылась.
– Привет, айболиты!
– Здорово, животное!
– А чё это я животное?
– Классику читать надо, Владимир! Айболит был ветеринаром!
– А, не, ну я так… Задобрить вас чтобы, и всё такое.
– Ну, задобрил. Говори.
– Блин. Спать не могу вообще, ребята.
– Опять золотого корня нализался, алч безвольный?
– Да не, вы что! Один раз было, два месяца уже ни капли в рот!
– А чего не спишь тогда?
– Да откуда я знаю? Спать хочу, а не спится, хоть ты тресни.
– Ты тока тут не трескайся, а то мыть потом долго за тобой придётся. Ладно, так и запишем: пациент с жалобами на инсомнию.
– На что с жалобами? Не, у меня бессонница просто!
Доктора вздохнули и переглянулись.
– Ну ясно, дадим тебе снотворного, – Андрей выдвинул ящичек, в котором были насыпаны бело-зелёные капсулы.
– Подождите, коллега! – остановил его Саша. – Вот так вот, не измерив физического состояния пациента!
– Да я на глаз его состояние вижу.
– А жаль. Хотелось бы поразвлекаться. У вас, Владимир, может, живот побаливает, или там спина, например?
– Нененене, ребята! Всё нормально у меня вообще! Только спать не могу. Два дня уже. Даже на вахте.
– Ладно, – Андрей насыпал горсть пилюль в пакетик, – принимай за полчаса до предполагаемого сна по одной таблэтке! Не больше, Вова, ибо препарат сильный, не то что второе, но и третье пришествие проспишь! И на вахте не спать! Спать только в положенное время!
– Ой, да один раз было, чо пристали-то? Один раз – не адидас!
И довольный Вова ускакал, прижимая к груди заветный кулёк со спасением от помешательства.
– Эх, ребята! Третий день, как младенец сплю! – хвалился потом Вова.
– То-то воняет так по ночам в каюте… младенцами! А что тебе доктор прописал? – поинтересовался трюмный Борисыч.
– Не знаю, секретные какие-то капсулы. Разработка одного секретного НИИ – только на подводные лодки выдают!
– А покаж-ка?
– Во-о-от они, мои спасители.
– Странно, – хмыкнул Борисыч, – у меня намедни несварение пищевода приключилось, запор по-нашему, по рабоче-крестьянскому, так мне доктор точно такие же пилюли и выдал. А с какой шуфлятки он их тебе доставал? Да и мне с той же самой. Чую, что нас где-то наёбывают, а где – понять не могу. Надо разобраться.
Борисыч постелил на столике листик бумаги, раскрыл капсулу и высыпал из неё белый порошок.
– Странно.
– Что странно?
– Да блестит он странно, порошок этот, – Борисыч послюнявил палец и ткнул его в горстку.
– Борисыч, ты чего? Раз в капсуле, значит горькое пипец, доктор предупреждал, чтоб сразу глотать, а то, говорит, и блевануть можно!
– Не ссы, моряк! Мы трюмные, если и блюём, то внутрь себя!
– Это как?
– Станешь трюмным – узнаешь, – и Борисыч слизнул порошок с пальца, – ага. Ну-ка попробуй, Вова.
– Да ну… чот как-то я опасаюсь!
– Не ссы, говорю, пробуй!
Володя попробовал:
– Сахар!
– Бля буду! Сахар!
– Чувствую, надо с кем-то поговорить, да Борисыч?
– Да. Побежали в амбулаторию! Кто последний – тот минёр!
Да, в некоторых отсеках на «Акуле» можно бегать, если вы, конечно, знаете, в каком месте надо пригнуться, чтоб не отшибить себе рога, и где нужно повернуться бочком, чтоб не выбить плечо. Главное в беге на подводной лодке – не хлопать переборками, но подводники и так ими не хлопают, потому что инстинкт. По этому самому инстинкту закрывания переборок сразу понятно, сколько времени человек провёл на борту. Если первый раз закрывает переборку, то обязательно ею лязгнет, и все окружающие на него посмотрят, как на облезлую выхухоль, а командир отсека покажет кувалду и вкрадчивым голосом с бархатными оттенками скажет:
– Друг. Ещё раз…
Потом человек начинает закрывать переборку медленно и двумя руками – она же тяжёлая, железная и с защёлкой, которую нужно защёлкнуть, иначе не повернётся кремальерное кольцо. И все на него такие смотрят (командир отсека уже кувалду приготовил, улыбается во весь рот) и думают: «Ну. Родишь ты уже или нет, а?».
«А как вы закрываете переборки одной рукой, и они не лязгают?» – спросил меня однажды один учёный капитан.
«Вот так», – говорю. И показываю.
«Не, ну я вижу, а как?»
«Ну вот. Так!» – снова показываю.
«А объяснить можешь?»
«Это нельзя объяснить, друг! Можно только показать! Хочешь, ещё раз покажу?»
Добежали до амбулатории вместе – прослыть минёром никому не хотелось. Доктора как раз пытались расписать пулю с пресными лицами – расписывать пулю на одних и тех же людей три месяца подряд удовольствие сомнительного рода, так как повадки уже изучены, блеф невозможен, а так, просто перекладывание карт.
– О! Механоиды! – обрадовались доктора. – Болит что?
– Пока нет, – сурово сказал суровый Борисыч. – Андрей, это что?
И показал бело-зелёную капсулу.
– Таблетка. И коню понятно.
– От чего она?
– А чья она?
– Моя.
– Значит, от запора.
– А эта? – показал Вова точно такую же таблетку.
– А эта чья?
– А эта – моя.
– Значит эта – от бессонницы. Что вы такие взволнованные-то, не понимаю? Автономку на месяц продлили?
– Хуже, Андрей! Намного хуже! Нас наёбывают!
– Это кто?
– Это ты!
– Это как?
– В них сахарная пудра!
– И что?
– В смысле «и что»?
– Наебал-то я вас как? У тебя запор прошёл? Прошёл. Ты спишь? Спишь. Так в чём наёбка-то?