ей боевой смене, и я прямо в кают-компании спросил у Василича, почему тот не возвращает женщину, ведь уже подошла моя очередь. Василич сначала поперхнулся супом, а потом поинтересовался, для чего мне такая срочность, уж не хотел ли я предварительно даму на ужин сводить, как полагается в приличных обществах, а то у него есть кассета с кинофильмом «Легенды осени», и он может мне её дать, чтоб я с ней ещё и кино посмотрел. А остальные за столом посетовали, что одно херово: нельзя на подводной лодке свечей зажечь и очень трудно достать лепестков роз, а то бы у нас вообще всё по вышаку вышло. Я твёрдо ответил, что, несмотря на то, что я самый молодой в боевой части мичман, я такой же, как они, полноправный член экипажа и мне положены те же привилегии, что и Василичу, и вообще не их дело, что я с ней буду делать. Для придания твёрдости своим словам, я ударил рукой по столу, случайно попав по вилке, на которой случайно лежала тефтеля, которая случайно отлетела и случайно попала Вам на рубашку, когда Вы случайно вошли в кают-компанию. Товарищ капитан 2-го ранга! Я искренне раскаиваюсь в содеянном и прошу меня извинить – я не хотел оскорбить Вас, я вообще Вас очень уважаю, потому что Вас уважают все мои старшие товарищи, которые служили с Вами, когда Вы ещё были командиром нашей боевой части. В качестве извинений я готов выстирать и отгладить Вашу рубашку и даже восстановить конспект по воспитательной работе! Я не виноват, товарищ капитан 2-го ранга! Виновата любовь!
Мичман Такойто.
Ниже резолюция замполита:
«Щенок! Да что ты знаешь о любви! Как же мне надоели эти подводники, кто бы знал!!! Как стенгазету нарисовать или сценку какую придумать, так у них нет творческого потенциала, а как над мичманом молодым издеваться, так искрят, бляди, как высоковольтные трансформаторы!!! Как конспект по воспитательной работе завести – так у них нет времени, а тут сплели заговор с вовлечением высшего командного состава корабля и время нашли, ты подумай, а! Ну, долбодятлы, дождётесь у меня! Дайте только в базу вернёмся – на следующем строевом смотре петь у меня будете так, что седые адмиралы плакать начнут! Плясать! Плясать будете, идя строем мимо трибуны, не ломая шеренг!!! А некоторые, как я погляжу, и баяны у меня в руки возьмут! Покажу вам кузькиного отца!»
Ниже корявым почерком трюмного Борисыча:
«Строен, хмур, подтянут,
Крепко в теле сбит,
Твёрд он, как бакаут[2],
Могуч, как монолит.
Но пусть вас не пугает
Этот грозный вид —
Это ведь не монстр,
Это – замполит!»
Ниже командир: «Станислав Анатольевич, ну что ж Вы так людей-то пугаете, что они в Вас котлеты мечут и стихи пишут? Нежнее же надо с личным составом, нежнее и ласковее! Трюмного вон напугали – как теперь в туалет ходить будете? Борисыч, какого ты пишешь раньше командира резолюции свои, совсем нюх потерял?»
Ниже Борисыч: «Тащ командир, так он валяется тут рапорт этот два дня в центральном, я думал он и не нужен никому!»
Ниже Антоныч: «Что значит ”думал”? Ты же офицер военного морского флота! Не ожидал от тебя, Андрюха, не ожидал!»
Ниже замполит: «Прекратить вакханалию на официальном документе, что это за нахуй такой, а!!!»
Ниже Борисыч: «Есть прекратить вакханалию!»
Ниже Антоныч: «Вакханалия прекращена! К сожалению. Командир дивизиона живучести, капитан 3-го ранга Такойто». И подпись.
Ниже командир второй трюмной группы (тоже Андрей): «Э, так я не понял, что там с бабой-то? Чем история закончилась?»
Ниже Антоныч: «Один наряд вне очереди за нарушение приказания прекратить вакханалию!»
Ниже командир второй трюмной группы: «Есть один наряд вне очереди! А что там с испытаниями второй бабы, почему я не в курсе? Опять в первую группу отдали? За что им такие привилегии?»
Ниже Борисыч: «А послужи с моё сначала, дрищ, а потом привилегии себе требуй!»
Ниже, замполит: «Антоныч, и ты туда же? Вот не ожидал от тебя!»
Ниже Антоныч: «Да куда же, Стас? Я же за тебя бьюсь, ты видишь? Совсем молодняк оборзел – давай их по самые помидоры накажем твоей властью!»
Ниже командир второй трюмной группы: «А я уже наказан, а два раза по уставу не положено! Так что Борисыча ебите!»
Ниже Борисыч: «Фига, Андрюха, ты дерзкий! Вообще страх потерял!»
Ниже Антоныч: «Борисыч! Это ты ещё не слышал, что он про тебя говорил, когда мы его давеча с вахты меняли!»
Ниже замполит: «Да идите вы все в жопу!»
Ниже старпом: «Стас, ну ты же воспитатель! Что так примитивно и грубо: ”идите в жопу”? Как в детском саду, честное слово! Надо же по-вашему, по-воспитательскому: ”А ну заткнулись, уёбки косорылые, а то расхуярю вам челюсти в труху, до конца жизни через трубочки бифштексы сосать будете!”»
Ниже командир: «В бальную залу вошёл старпом. Оркестр замолк, гусары вышли курить, на плюмажах поникли перья, а потом старпом открыл рот, и в зале погасли канделябры. Дамы поняли, что бал окончен и, восхищённо хлопая ресницами, стали толпиться вокруг старпома».
Ниже старпом: «Не, ну могу, да: из песни слов не выкинешь!»
Дерзкий
Да. Пожалуй, это и есть то самое слово, которое каждый моряк с готовностью приложит к своей характеристике и будет гордо носить, показывая всем подряд по поводу и без. Не стоит, однако, путать его с таким похожим, но отличным в нюансах словом «наглый», которое, скорее, может быть применено к бойцам сухопутных направлений типа пехоты, танкистов и прочих лётчиков – нюансы здесь есть.
Я думаю, что если бы морякам дали право называть свои корабли так, как они хотят, то «Дерзких» было бы больше всего на флотах – процентов 80, не меньше.
– Вызывали, товарищ Верховный Главнокомандующий?
– Да! Заходите, товарищ Главком ВМФ! Вот, смотрите, построили вам новый корабль! Он лечше, чем старые корабли, в нём нанотехнологии, не дымит солярка и маленький заводик по производству нательных крестиков, чтоб даже пленным врагам хватало! Рояль в кают-компанию из Уссурийска привезли на поезде. Вот картинки: смотрите, красивый какой! Ну? Красивый же? Красивый? Как думаете назвать?
– Ну… раз такой красивый, то думаю назвать его «Дерзкий»!
– «Дерзкий»? Позвольте, Вениамин Аристархович, но у вас на каждом флоту уже есть «Дерзкий»! Может какое-то другое название?
– Можно и другое, отчего же обязательно это. «Очень», например!
– Что «очень»?
– «Очень Дерзкий»!
– Два таких: вот на ТОФе, смотрите, и на ЧФ!
– Тогда «Крайне Дерзкий»!
– Три таких.
– «Чрезвычайно Дерзкий»?
– Восемь.
– Ну-у-у, я не знаю, такие задачи вы ставите, право слово… Я и не готовился. «Вообще Дерзкий»?
– …
– А можно чаю у вас тут заказать? Я, понимаете, волнуюсь прямо! Это же корабль, а не ребёнок – его как попало не назовёшь! Тут думать надо!
Пьёт чай, раздувая щёки. Смотрит на башни Кремля и шевелит губами. Просит разрешения позвонить. Звонит и орёт на кого-то шёпотом, склонившись под стол, в итоге надевает фуражку, оправляет тужурку, густо звякая орденами и, прокашлявшись, докладывает:
– «Невыносимо Дерзкий»! Вот, товарищ Верховный, самое подходящее название для этого чуда инженерной мысли, отлитой в металле и сплавах!
Верховный барабанит ногтями по лакированному столу из византийского тика.
– Послушайте, ну право слово, ну столько вот названий красивых: «Князь Владимир», «Владимир Красно Солнышко», «Владимир Мономах», «Святой Владимир». В конце концов, я не знаю, «Владимирский Централ»… А нет, простите, это ко мне министр культуры заходил сейчас. «Иван Грозный» какой-нибудь… Ну что вы всё вот с этими названиями… расстраиваете меня прямо!
– Ну понимаете, нам же плавать на этом потом… не хочется. Нам же ходить положено, выполнять, так сказать, задачи в бассейнах и всё вот это вот. Как там у классика, помните: «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»!
– Конечно, помню, изучал классиков, да.
– Ну вот. А кроме того, у нас же договор – вы строите, а мы называем и нагибаем, так что вот. «Невыносимо Дерзкий». Так и запишите.
Нет, ну были бы и другие названия в оставшихся двадцати процентах: «Смелый», «Отважный», «Забияка» и «Баловень Судьбы», а ещё непременно бороздил бы просторы крейсер «Пиздецъ» (именно с «еръ» на конце, потому что без этой буквы он был бы неполным), как минимум один, если бы морякам дали право называть корабли так, как они сами этого пожелают. Но так как права такого морякам никто не даёт, видимо, несколько опасаясь за лицо государства в разрезе международной политики, то что им, бедным, остаётся делать с этим своим любимым словом?
В Северодвинске ранняя осень, и красота от этого факта невыносимая. Ноздри сами собой сосут воздух из жёлтых листьев и посылают в мозг разрозненные сигналы к немедленному бегству на свободу из железной бочки, пришвартованной у плавкрана. Но – нельзя. Категорически запрещён сход на берег с борта подводной лодки – завтра прямо по утреннему холодку выход, а командир знает всех как облупленных и, при всей степени доверия, тем не менее, ну нас всех в жопу – потерпим, не такая уж и необходимость для военного организма эта самая свобода.
Ну да, так и есть. Жаль только первые десять минут, а потом суета и повседневная круговерть всё равно затягивают с головой. Но не всех, не всех.
– Степан Алексеевич? – командир изумлённо обращается к заму.
А зам так неуместен в центральном в наглаженной форме, белой рубашке и при галстуке среди чертей в РБ и ватниках, что вот прямо притягивает к себе любопытные взгляды.
– Александр Сергеевич!
– Что «Александр Сергеевич»?
– А что «Степан Алексеевич»? Я думал, вы так поздоровались со мной, тащ командир!
– Да здоровались уж сегодня. Что за торжественный вид, смею ли спросить? Никак, партсобрание сейчас объявлять будете?
– Никак нет, тащ командир, я же с фуражкой, а кто же на партсобрания с фуражкой ходит? На берег пойду, надо зайти тут к знакомым ребятам поклоны от коллег передать и по делу.