– А это зам мой плывет, как пить дать.
– Отсюда не видно, с чего ты так уверен?
– А я бы поплыл, если бы отстал, значит и он поплывет. Можем поспорить, если желаете.
– На коньяк опять?
– Не, коньяк вы мне прошлый ещё не отдали, давайте на что другое, а то совсем в долгах запутаетесь.
– Как это не отдал? А вчера?
– А на стол поставить и отдать это две большие разницы, знаете ли. Ну так как, спорим, что это зам мой плывет?
– Да ну тебя, вдруг вы с ним заранее сговорились?
– Сговорились, чтоб он проплыл два километра в холодной воде за бутылку коньяка? Можно подумать, тащ контр-адмирал, что коньяк у вас лично Наполеон Бонапарт в бутылки разливал. Трехлитровые. Золотые. И то я не поплыл бы.
– Слушай, а правда он ведь! Точно он! Как думаешь, догонит?
– Тащ, может я сейчас перепутаю «во-первых» и «во-вторых», но вы уж сами там расставьте в желаемом порядке. Во-первых, что значит – догонит, если он наперерез идёт, видно же, что курс рассчитал, и, во-вторых, если мы его видим, то, блядь, откуда этот вопрос у вас вообще в голове взялся?
– Да сам не знаю. Узкость же, останавливаться тебе нельзя, курс менять нельзя, вот мне и интересно, как ты выкручиваться будешь.
– Выкручиваются девки у фокусников в ящиках, а я сейчас мало того, что зама подберу, так ещё и два учения на зачёт проведу!
И провёл, а как вы себе думали: сначала задорное и искрометное «Отражение нападения ПДСС» с условной стрельбой по заму из всех видов стрелкового оружия, метанием гранат и засасыванием его винтами, а потом уже не такое разухабистое «Человек за бортом». Причём, что самое удивительное, оба с оценкой «хорошо», что, конечно, классический парадокс.
Как ни старался зам, а одежду он всё равно намочил: плыл долго, да и гранаты со спасательными кругами потом порядочные брызги образовывали. Но это ничего – опытные командиры швартовых команд вышли спасать страдальца с запасными кальсонами, валенками и овчинным полушубком с белой звездой на спине. В таком виде (ещё и с сигаретой в зубах) он и пробрался на мостик.
– Товарищ командир! Прошу разрешения подняться на борт!
– Фу, сколько пафоса, – аж передёрнулся комдив, – я вниз пошёл, разбирайтесь тут… сами.
– Хоть коньяка-то бутылку выиграли у него? – простучал зубами зам.
– Да с него и выиграешь, так хрен получишь. Тот ещё. Ты чего опоздал-то? Сильно кривая оказалась?
– Да не-е-е, вообще не кривая. Ой, а вы про что?
– Про линию партии, про что же ещё. Ты же её выпрямлять ходил?
– А. Ну да. Само собой. Ну так я пойду, оденусь хоть прилично да чаю попью.
– Иди-иди. У всех своя личная жизнь на корабле: чай пьют, костюмы переодевают, один я, как дуб учёный, живу на мостике этом, корни уже пустил.
– Да я сейчас вернусь, тащ командир, чаю даже вам принесу. С баранками.
– С маком хоть?
– И зефир.
– Ну ладно. Прощён, считай.
А Северодвинск уже растаял в мареве, и буксиры, бибикнув на прощание, развернулись и, махая промазученными флагами, торопились назад: может, у них там дела или просто на рыбалку, нам этого уже точно не узнать.
Кто в этой истории дерзкий, возможно, спросите вы, и в чём это более всего проявляется? А все – ну я же именно для этого так подробно всё и расписывал. Особенно буксиры.
Пластилиновая пуля
Пластилин всем хорош: мягкий, пластичный, красивый и податливый, когда тёплый. Но у пластилина есть и существенные недостатки: он мягкий, пластичный и податливый, лишь когда тёплый – чёртов дуализм, и здесь не может оставить в покое бедных людишек! Несмотря на всю эту запутанность, пластилин необычайно полезен для боевых кораблей: им же можно опечатывать.
Опечатываются двери, опечатываются сейфы, опечатываются приборы, опечатываются отдельные кассеты в стойках оборудования, опечатываются папки, опечатываются чемоданы, опечатываются ключи и опечатываются печати: всё, на чём можно оставить малейшую плюшку этого вещества, подлежит опечатыванию. По здравому рассуждению, следует признать, что, вероятнее всего, так и принимается решение о необходимости опечатывания чего-либо на корабле: можно налепить пластилин – значит опечатыванию подлежит; нельзя – ну ладно, не такое уж оно и секретное.
Для чего точно не подходит пластилин, так это для изготовления из него пуль. Вот, значит, про один случай из жизни воспитателей на флоте я вам сегодня и расскажу.
Один выход в море оказался у нас настолько обыденным и скучным, что заскучал даже зам. И это, на секундочку, человек, который с лёгкостью способен был вертеть, на сами понимаете чём, скуку в течение трёхмесячной автономки! И настолько он маялся, что, не поверите, решил даже поработать свою непосредственную работу. Сначала, конечно, с сожалением вспомнил, что теперь он не замполит, а воспитатель и хоть по прежнему является заместителем командира, но, как раньше, уже не устроишь проверку конспектов по марксизму и ленинизму и не побубнишь на партсобрании об итогах двадцать второго съезда партии по вырезке из газеты «Правда». А ведь надо что-то придумывать для воспитания личного состава… А воспитание это вам не просто так, если вы не знали.
Повертев в руках все имеющиеся на тот момент первоисточники по организации воспитательного процесса (Макаренко «Педагогическая поэма», Спок «Книга для родителей» и Дзержинский «Избранные произведения в двух томах») он понял, что для текущего положения дел вещи эти малопригодны. Матросы всё равно признают только один рычаг воспитания – отсрочка дембеля, а с мичманами и офицерами так и вовсе запутаешься: угрожать им нечем и к каждому нужно искать индивидуальный подход, а это требует такого приложения сил и времени, что намного проще и приятнее выглядит перспектива свихнуться от скуки.
Но. Замполиты не таковы, чтоб сдаваться перед первым попавшимся препятствием. Правда, в большинстве своём и не таковы, чтобы искать способы его преодолеть, но вот обходной путь найти – это да, это вполне себе.
Зам думал во время ужина, думал во время вечерней дрёмы, думал во время вечернего чая, думал в парилке и, наконец, идея пришла в его голову, когда он прыгнул в ледяной бассейн.
«У-у-у-ух, бля! – подумал зам, обжёгшись. – О! Точно! Будем бороться с матом!».
Принимая душ Шарко, лёжа в солярии и бегая трусцой на беговой дорожке, зам перебрал в голове средства борьбы, известные военной психологии, начиная от шпицрутенов и заканчивая презрением Родины. В итоге остановился на самом эффективном из доступных в цивилизованном обществе: боевой листок.
Боевой листок… Ох, не поверите, но даже вот слеза сейчас на глазу навернулась от воспоминаний об этом, безусловно гениальном, изобретении военного отдела КПСС. Судите сами: по сути дела, боевой листок, это устройство, заменяющее бойцу телевизор, театр, радио, газету, маму, папу, любимую девушку и весь пласт классической литературы человечества. Боевой листок несёт на себе функцию развлекать воина, доводить до него нужную информацию, просвещать его и направлять все его помыслы в нужное русло.
«О! Что же это за устройство такое! Копайте! Копайте глубже: мы должны его отыскать!» – воскликнут далёкие потомки, если раскопают где-нибудь в светлом будущем этот рассказ. И даже, знаете, не хочется сейчас им правду рассказывать, чтоб не позориться. Но ладно уж – где мы, а где светлое будущее, правильно?
Боевой листок – это бумажный прямоугольник серого, желтовато-коричневого или белого цвета с размерами 21 на 29,7 сантиметров с заранее отпечатанной на нём «шапкой». На «шапке» изображения бывают разные, но обязательно с толикой пафоса и максимально патетичные: там могут быть пушки, лавровые венки, корабли, памятники, звёзды, серпы с молотами, герои прошедших войн. Но чаще всего – матрос с обязательно строгим взглядом, направленным вдаль, прямо вот в это самое ваше светлое будущее. Матрос непременно красив, строг, славянской внешности в белых перчатках и с автоматом на груди, ленточки бескозырки вьются так, что сразу понятно, где стоит матрос – на бушприте или непосредственно перед ним. Вот уже самим своим видом этот матрос обязан настроить вас на правильную волну, осталось только что-то написать на чистом поле. А, чуть не забыл! Для того, видимо, чтоб уберечь хрупкую психику мирного населения, боевые листки запрещено выносить за пределы воинской части. На каждом так и написано: «За нашу советскую Родину! Из части не выносить!».
Стопку вот именно этих метафизических бомб повышенной мощности и положил перед собой зам и, засучив рукава, начал. Начал, естественно, с перекура. Потом выпил чаю. Потом, от внутреннего напряжения, захотелось есть, и он сходил на завтрак со второй боевой сменой, хотя приписан был к третьей. Опять покурил. От отсутствия вдохновения решил прогуляться по отсекам и в трюме седьмого (куда он спустился из-за криков вестовых, которых били трюмные за то, что те макароны в цистерну грязной воды пихали) его осенило: стихи! Это должны быть непременно стихи! Вот уж где он зажжёт глаголом и местоимением сердца – к чёрту эти казённые фразы про стыд и недопустимое разложение нравов!
Фломастеры – вот, тушь – вот, листки – вот. Итак, приступим!
Но, блин, оказалось, что писать рифмой не такое уж и простое занятие, да и Пушкин этот забил всё стихотворное пространство своими чудными мгновеньями и прочими нянями с кружками: что ни начнёшь писать – всё в пушкинизм скатываешься. И кто это придумал, что у замполитов лёгкая работа? Но потом пошло: бутылочка «Арарата», как всегда, выручила.
Минёр! Используешь слово «хуй»?
Ты не минёр – ты обалдуй!
Мат из речи ты исключи!
Торпеды тебе – не кирпичи!
«Отлично!» – подумал зам. – Вот первая и готова!» В запале творческого экстаза он не заметил, что нарисованный матрос даже немного покраснел скулами – в его нарисованной Вселенной «За нашу советскую Родину!» не использовали таких слов отродясь.
Ракетчик! В руках твоих Родины щит!