Что делал комдив с флагманским связистом – неизвестно, но на корабль тот прибежал часа через полтора. И сразу в рубку – шасть.
Уж как он там орал! У них же дверь толстая, снарядонепробиваемая, но даже подходить к ней не надо было, чтоб слышать, как она дрожит.
– А что там происходит? – спросил командир, уже красивый и в шинели. – Армагеддон?
– Флагманский связист.
– Фигасе, а я и не знал, что он так может – таким интеллигентишкой прикидывался, а тут смотри-ка ты: по три суффикса в одном слове! Пригласите-ка его в центральный!
– Сергей Анатольевич! Это мои связисты! Это я на них ору и всячески унижаю и именно потому, что они мои, понимаете? А если уж вам так охота на них поорать, что вполне естественно, при вашей-то высокой должности, то будьте так любезны рассказать, где они так успели провиниться? Я, может, тоже вот хочу на них поорать, а повода не нахожу!
– А вы вот полюбуйтесь!
И флагманский связист хлопнул на стол новостной листок.
– Да я это видел! Ну да, согласен, вот эти вот ошибки в словах: вот здесь, и здесь, и здесь ужасно огорчают, но я даже не догадывался, что вы так за синтаксис русского языка переживаете!
– Да зам-то ваш! Зам! Как узнал, что шутка это – час стоял на крыльце штаба и в залив смотрел пустыми глазами! Мы его и за рукава дёргали, и по имени звали, и в лицо брызгали, а он только бормочет что-то себе под нос и стоит!
– «Подите прочь, холопы!»
– Не понял?..
– Ну бормотал он наверняка именно это.
– Вам что, совсем его не жалко?
– Отчего же. Жалко, конечно, но сам виноват-то: расслабился к закату своей карьеры, вот и нюх потерял. Вот, помнится, в былые годы… Э-э-эх, волчара был, а тут? Нет, ну посмотрите, Главкомом ВМФ приказ подписан, ну блин, ну матросы ведь даже не повелись! И что? До сих пор там стоит?
– Нет, уехал уже.
– Ну вот и ладненько. Тогда и я, пожалуй, того. Поеду.
На следующий день командир построил весь экипаж и долго ходил перед строем молча.
– Я буду краток! Над замом вслух смеяться не сметь! Я не буду вас в этом убеждать или просить, я просто приказываю: не сметь смеяться над замом по поводу полуострова Рыбачий! Если узнаю… Все вниз, по плану!
Зам пришёл на корабль дней через пять после этого и, знаете, даже и сам шутил по этому поводу, чем продемонстрировал полную свою адекватность. Хотя шутил он вообще после того случая мало, а всё больше грустный ходил и часто стал бывать задумчив: стоит и смотрит так вдаль, как вроде за горизонт заглянуть ему хочется, и в глазах огоньки поблёскивают, – наверняка отсветы маяка с мыса Гремящая пахта на острове Рыбачьем. В грусти этой никто ничего необычного не находил: все люди перед увольнением такие ходили и, бравируя на словах своей скорой свободой и радужными перспективами гражданской жизни, тем не менее, были всё-таки явно грустны, часто вздыхали, много курили и растерянно смотрели на суету повседневной жизни боевого корабля вокруг них. Все копошатся, как муравьишки, иногда бегают, локальные вихри и смерчи создают, а они, как колоссы – вроде и внутри их, но в общем движении не участвуют. Стоят возле своих боевых постов и то кнопки потрогают, то просто борт погладят и с какой-то, что ли, надеждой смотрят вокруг.
И мечтают, конечно. И вы мечтайте обязательно: не важно, что мечты не всегда сбываются и даже иногда могут вызвать смех окружающих – какое вам до них дело? Главное, чтоб не плакали над вами – вот это вот уже хуже.
Жили у бабуси…
Лейтенанты прилетают на флот косяками, прямо как гуси, только, в отличие от умных гусей, которые к осени летят на юг, лейтенанты отправляются на Север или Камчатку. Там уже, на месте, они (лейтенанты, а не гуси) собираются в кучки и держатся вместе первое время, чтоб проще и несколько безболезненнее проходил очередной виток естественного отбора и новые, доселе невиданные, условные рефлексы приобретались быстрее. А процесс вживления в тело военно-морского флота тяжёл, напряжён и очень богат стрессами – прямо как сопки клюквой по осени. И не все его проходят до конца. Далеко не все.
Лейтенанты Ваня и Саня прибыли в дивизию парой из одного училища: обоих назначили в минёры и прикомандировали к нам в экипаж для набора ума-разума (как будто это минёрам зачем-то нужно) и отработки навыков в море. Ваня приехал с женой, а Саня – с двумя чемоданами, но поселились они вместе: Ваня, Саня, жена и чемоданы.
– А кто из вас женат, напомните-ка мне? – спрашивал командир на построении, снимая с Саниной шинели длинный белый волос.
– Я! – бодро докладывал Ваня.
– Да? А зачем твоя жена волосы не на ту шинель вешает?
– Разберусь!
– Ага. Смотри не забодай обоих: мне ЧП в экипаже не нужны.
Саня и Ваня, как оказалось позже, дети Северов. У обоих родители были военными, и росли они в закрытых военных городках. Оттуда же и поступать в училище поехали, что, конечно, давало им определённые преференции перед остальными лейтенантами. Северные дети ассимилировались намного быстрее, так как к аскетизму в быту, специфическому юмору и показной грубости начальства были приучены с раннего детства, отчего казались несколько туповатыми (что в корне неверно) и не по-интеллигентному дружелюбными (что в корне верно).
Папа Вани служил командиром подводной лодки, и вот, например, такую историю Ваня про него рассказывал: в выпускном классе школы от избытка тяги к великим свершениям Ваня как-то выбрил себе на затылке слово «RAP» («Ну дебил был, да», – как говорил сам Ваня) и в таком прекрасном виде явился домой.
– Батюшки! – всплеснула руками мать. – Что же теперь будет-то?
– Да ты что, мама! Что будет-то? Это же красиво! Да я уже взрослый!
– Горюшко ты моё, сходи хоть поешь быстренько, пока отец со службы не пришёл.
Пришёл со службы отец.
– Что так тихо в гнезде? Отчего траур в воздухе? – прорычал он с порога, отряхивая снег с рукавиц.
– Да всё хорошо у нас! Как у тебя на службе? Есть будешь? У меня макароны по-флотски и борщ!
– Мать. Ну ты вот когда суетишься так, то с потрохами его сдаёшь. Женщина, ну когда ты уже научишься делать вид, что всё в порядке, а? Иван?
– Да, папа! – в прихожую выскочил Ваня.
– Что опять?
– Ничего, папа.
– Ничего – это пустое место, а ты – будущий морской офицер!
– Это мы ещё не решили! – вступилась мать.
– Вы, может, и не решили, да я вас спросить забыл! Ну неси дневник, раз так не признаешься. А чего это ты бочком, как краб ходишь? А ну-ка: кру-гом! Та-а-ак. Понятно.
– Да всё нормально, Саша, ну что ты! Ну волосы же. Отрастут. Ну дети, ну что с них взять?
– Мать, да что ты суетишься-то, а? Конечно же, всё нормально, кто бы спорил? Постой-ка, Ванюша, в коридоре, я сейчас.
Отец медленно снял шинель, аккуратно повесил кашне и, убрав ботинки в тумбочку, прошёл в ванную.
– Мать, а где моя бритва-то, та, старая, ржавая, которую ты всё выбросить собиралась? А, вот, нашёл!
– Саша, ну что ты в самом деле задумал? Ну, Саша!
– Мать, да что ты всё мельтешишь? Пойди пока борщ погрей, не путайся тут под ногами. Иван! Ко мне.
Папа берёт Ваню (метр девяносто пять роста и шириной с двустворчатый шкаф) за голову, наклоняет его, зажимает голову между колен и медленно бреет его шею сухой бритвой с лезвием «Нева» (которое ещё видело Устинова с Черненко по телевизору) до самой что ни на есть макушки. «А я стою, – говорит Ваня, – слёзы текут, злость такая рычит в нутрях, но рыпнуться не смею – батя авторитет у меня».
– Ну вот! – удовлетворённо хмыкает батя. – Теперь почти на человека похож стал! Пошли, сынок, борщеца похлебаем!
– Он сыт! – зло бурчит мать с кухни.
– Гусь не ссыт – и он пусть не ссыт! Он же будущий морской офицер!
Папа Сани был мичманом, но тоже унижал сына достаточно для того, чтоб тот вырос приличным человеком.
И вот чем этих детей можно было сильно удивить или расстроить по сравнению с детьми педагогов, механизаторов или библиотекарей? Только обухом по голове.
По времени врастание в экипаж происходит по-разному, от двух месяцев до года или уже никогда. Ваня и Саня управились быстро и уже почти принимались на равных – только некоторая осторожность по отношению к ним ещё сохранялась (больше на всякий случай, чем по необходимости), когда и произошёл тот случай, о котором я вам сегодня хочу рассказать.
Начинался и развивался он банально и серо, но вот концовка его вышла за обычные рамки, чем он нам и интересен в разрезе находчивости, справедливости и вообще.
В морях мы тогда валандались-валандались, да зашли в город Северодвинск пот на лбах подсушить и что-то где-то подремонтировать заодно. Зашли, как всегда, ненадолго, дня на три-четыре, и вот уж перед самым отходом, часа за три до него, кричит сверху вахтенный:
– Сентральный! Верхни вахтеннай матрос Абакулов!
– Что орёшь-то как муэдзин с минарета?
– Тут эта! Милиция приехала на бобике! Требуют командира наверх!
– Что делают?
– Они гаварят, что просят и чтоб я не выдумывал, что требуют!
– Аа-а-а. Ну раз просят – сейчас позовём.
– Товарищ командир – центральный.
– Ну?
– Товарищ командир, тут наверху милиционеры какие-то.
– Ну?
– Просят вас подняться к ним!
– Я их не вызывал и вообще сплю. У меня межвыходовый отдых, мне в море рулить скоро: Родину стеречь и всё такое. Не до них мне, короче, так и передайте. И вообще я, как офицер, могу себе позволить сдаться только военной прокуратуре. Так им и передайте.
– Есть так им и передать! Верхний – центральному!
– Есть верхний!
– Милиционеры меня слышат?
– Аткуда я знаю?
– Так спроси, блядь!
– А! Слышат, да!
– Командир говорит, что без военного прокурора не сдастся! И вообще он к выходу в море готовится!
– … сентральный?
– Что?
– А мне что делать?
– Абакулов. Вахту несть!
– Ееээсть!…
– Сентральный!
– Ну!