Работу свою Александр Никифорович любил, знал хорошо и выполнял всегда до последнего оборота плюс ещё один контрольный, на всякий случай, за что штабное начальство его в душе уважало, но виду не показывало – ну кто будет открыто благоволить человеку, который с вами спорит, дерзит и смеётся на замечания, хоть бы даже они и правда смешные? А над несмешными шутками начальства, наоборот, – не смеётся.
– Ты чего не смеёшься, Саша? – шепчет ему замполит. – Начальник штаба пошутил же сейчас. Видишь: и я смеюсь, и офицеры штаба смеются!
– А мне похуй: я прикомандированный, – бурчал в ответ Александр Никифорович, хотя, временно прикомандировавшись в наш экипаж, служил в нём уже года три.
Внешняя суровость характера Александра Никифоровича (а на самом деле он был добряком и даже любил аквариумных рыбок) довольно успешно подкреплялась и суровостью наружности: был он высок, крепко сбит, кряжист, с руками, похожими на грабли, огромными чёрными усищами, с глазами, которые очень удачно умел делать навыкат, и с гулким басом за крупными белыми зубами. Одно слово – титан.
И вот этот самый титан захворал и зачем-то решил поболеть дома, в чём командир, более лояльный по отношению к недугам, совсем и не стал ему препятствовать, а зря, как оказалось. За себя старпом пообещал посадить на корабль помощника командира без схода, на что, конечно, командир удивился – он и так думал, что помощник в посёлок ездит только за бумагой для принтера.
Супруга Александра Никифоровича, Александра Прокофьевна, как и любая женщина в этом мире, ничем особенно и не занималась: работала в школе учителем, воспитывала двоих детей, добывала продукты, мыла, стирала, гладила, убирала, готовила, ухаживала за тремя (как она выражалась) недорослями, всех собирала, за всем следила, вела домашнюю бухгалтерию, планировала досуг, хорошо выглядела, всем уделяла внимание и была всегда во всём виновата. Ничего такого этакого, как вы сами можете видеть: ни защиты рубежей, ни подвигов, ни тягот и лишений. А, впрочем, какой с женщины спрос, правда ведь?
Решению мужа поболеть дома она должна была обрадоваться: за десять лет совместной жизни они виделись, может, года два, ну от силы, три в общей сложности. Родина как зарядила Александра Никифоровича в обойму в Гремихе, так всё и отказывалась его оттуда вынимать, руководствуясь простым принципом: чтобы корова давала больше молока, её надо чаще доить.
Не в силах оставить службу совсем, хоть и на несколько дней, Александр Никифорович набрал с собой домой всё, что мог из корабельной документации, с которой ему нужно было поработать, включая ну как бы секретную, но не то что вот совсем уж очень.
– Ты зачем домой этот хлам притащил?
– Молчи, женщина! – и, ловко увернувшись от чумички, Саша (а в домашней обстановке давайте будем называть его вот так вот запросто) шмыгнул на кухню с ревизией.
– Что ты там гремишь? – его жена убрала за ним ботинки на место, повесила шинель и взяла с места шапку и варежки – посушить.
– Ищу что-нибудь вкусненькое, Саша!
– Саша, для того, чтоб в холодильнике появилось что-нибудь вкусненькое, его надо сначала купить, а потом, ты не поверишь, ещё и приготовить! А я только с работы пришла! Ты чего так рано-то?
– А вот решил тебя проверить! – и Саша выглянул из кухни, как ему показалось, с хитрым и суровым видом.
Но, блин, ребята, жуя кольцо краковской колбасы, нельзя выглядеть хитро, а уж тем более и сурово.
– Любовников твоих тут погонять или застать тебя врасплох за другим каким пустым времяпрепровождением!
– Так а чего ты в холодильник-то полез любовников искать? В шкафу бы посмотрел, под кроватями: ну какой ты беспомощный! Всему тебя учить надо! Так чего так рано-то?
– Да приболел что-то, – закусывая колбасу эклером, доложил Саша. – Слабость какая-то, ломит кости и хвост… а, нет же хвоста у меня! Ну и командир домой меня сослал болеть, чтоб я остальных не заражал.
– Так! Ну-ка продукты на место, руки мыть и на осмотр! У нас полколлектива на больничном – грипп лютует со страшной силой, а ему лишь бы пожрать!
Измерив температуру, осмотрев горло и лёгкие (старпом шипел на холодный фонендоскоп и жаловался, что никакой ласки и внимания больным в этом доме), Александра Прокофьевна вынесла вердикт:
– Постельный режим!
– Хоспаде! Ты услышал мои молитвы!
– Чё ты в зал-то побежал?!
– Так тут же телек! – ответило из зала глухим, завёрнутым в плед голосом. – Чайку, может, принесёшь?
– А может, и борща ещё, сибарит?
– И котлетку! Ты ж сама сказала: постельный режим!
Ворсинки пледа уютно щекотали ноздри, вкусно пахло съестным с кухни, и дети, придя из школы, ходили тихо и говорили вполголоса, строго предупреждённые матерью. За окном подвывало, но внутрь жилища проникало только звуками. «Эх, – подумал даже Александр Никифорович засыпая, – жаль, долго не проболею!».
На следующий день грипп не отступил.
И на следующий за следующим – тоже, зато от лежания начали болеть все кости, и Александр Никифорович принялся дерзко нарушать постельный режим, пока жены не было дома. А на третий начавшиеся осложнения болезни в виде тепла, уюта, заботы и любви чуть было и вовсе не угробили Александра Никифоровича. Лежать было совсем невмочь, хотя налитые ленью суставы и требовали их уложить, укутать, а не таскать по квартире. Мозг стремительно терял свою остроту, и принесённый тюк с документами так и остался стоять в прихожей практически нетронутым – домочадцы, не приученные к такому долгому пребыванию главы семьи в семье, не знали, что с ним делать, и предпочитали вежливо и мягко игнорировать, чтоб не нарушать привычного для себя течения событий. Не специально, конечно, и не назло, но тем не менее.
И Александр Никифорович начал маяться.
Он шатался по квартире завёрнутым в плед привидением, ныл, жаловался, стенал, путался у всех под ногами, бесцеремонно вмешивался в уклад и в ультимативном порядке требовал к себе внимания, потому как, судя по всему, жить ему осталось недолго, и хоть напоследок очень уж хочется искупаться в семейном тепле.
– Ну что? – булькал он соплями в детской. – Что делаете?
– Уроки, папа.
– А что за уроки?
– Ну вот… математику.
– А давайте я помогу, что ли?
– Да не, мы сами справимся, спасибо.
– А потом, может, в шашки на вылет партеечку?
– Нет, потом ещё английский, физика и литература.
– Ну во-о-от…
Потом умирающим голосом вопрошал на кухне:
– Ну как? Как тут дела?
– Делаются!
– Может, помочь чем? Пробу там снять или посолить?
– Саша, я же тебе постельный режим велела соблюдать! Зачем ты ходишь и бациллы свои по всей квартире разносишь?
– Худо мне, Саша, совсем мочи нет, как разморила меня болезнь эта. Помру, небось, так будете жалеть потом про свою чёрствость!
– Ты в туалет в пледе ещё раз зайди, так точно помрёшь!
На четвёртый день жена не выдержала и позвонила командиру:
– Здравствуйте, Саша! Это Саша, жена Саши!
– Здравствуйте Саша, я узнал! Ну как там Саша?
– Ой, совсем плохо, болен неизлечимо – не знаю, что и делать!
– А что у него?
– Температура 38, насморк…
– И?
– И всё, Саша. И всё. Но если он ещё дома пару дней просидит, то боюсь, что мы разводиться начнём или я его прибью! А без меня он точно пропадёт – ну вы же его знаете! Придумайте что-нибудь, Саша, прошу вас!
– Так. Сейчас кладём трубки, и я перезваниваю как бы по своей инициативе. На корабль его утащу – надо спасать семью!
Александра Прокофьевна аккуратненько положила трубку и прошмыгнула на кухню, через пять минут аппарат зазвонил.
– Саша! – крикнула она мужу. – Возьми трубку, я занята!
– Да это всё равно тебе из школы звонят, я-то кому нужен? Никому я не нужен!
– Саша, блядь!
– Да ползу уже, ползу! И помереть спокойно не дадут! У аппарата! О, здра желаю, тащ командир! Ну как вы там без меня? Да-а-а? Настолько вот прямо? И когда? И что? А как? Это да, тот не потянет! Нет, ну конечно, я готов, тащ командир, ну о чём речь! Да пять минут на сборы, ну десять, конечно. Да не за что, вы что, я же, ну вы же, ну мы же, вот это вот всё, тащ командир!
Кладя трубку, Александр Никифорович сиял.
– Вот! – сказал он громко кому-то невидимому в прихожей. – Нужен ещё старпом-то, а! Три дня не был, а всё рушится на борту! Старый конь борозды не испортит!
– Но глубоко и не вспашет! Чего разорался-то, Саша?
– Вызывают на пароход срочно, Сашенька, не дают помереть спокойно, гады, задачи новые – никто не в силах поднять, акромя меня! Ни! Кто!
– Александр, а вы ведь подпрыгиваете прямо, судя по голосу, а давеча помирать собирались, я помню!
– Да хватит орать-то, мешаете же, ну! – из комнаты высунулась дочь, но, получив радостный щелбан от отца, юркнула обратно.
– Некогда помирать, Александра! Вишь и помереть не дадут!
Александра Прокофьевна выглянула из кухни и обомлела: старпом стоял уже одетый по форме номер пять подтянутый, собранный и даже, казалось, умытый, побритый и со сталью в глазах.
– Ого. Ты диван-то хоть убрал за собой в зале?
– Да щас! Мужик ейный на войну собирается, а она ему за диван мозг канифолит! Ну, одно слово… ладно, не при детях!
– Когда ждать-то?
Но дверь уже захлопнулась и по лестнице в подъезде затопотали бегом вниз.
В центральный старпом спускался, напевая «А волны и стонут и плачут» и сверх необходимого поглаживая поручни трапа. В центральном настойчиво пахло праздником.
– Не понял? – рыкнул старпом на дежурного. – А ну-ка, дыхни!
– Александр Никифорович, ну вот креста на вас нет – я ж дежурным стою!
– Кому сказал – дыхни! Да. Три бутылки кольского позавчера. И правда не ты… Кто в центральном сейчас ходил?
– Механики курить ходили.
– Кто из механиков?
– Да все из механиков. И химик с ними.
– А чего они тут все на борту вечером делают?
– Здравствуйте! День инженер-механика же сегодня!