– Ха! Попались голубчики!
– И химик.
– Что и химик?
– И химик тоже попался, получается.
– Вот я им передам, как ты про них пошутил! Маклауд ты наш, доморощенный! Ну ладно, пиши пока прощальное письмо, а я пойду шалман их накрою.
Но вышло ровно наоборот: шалман при виде старпома загудел ещё радостнее и быстро влил в него штрафную, потом догонную, потом уважительную, а потом и вовсе назначил его тостующим, накрыв с головой, и когда ночью воздух в центральном нюхал командир, то дежурный докладывал уже про механиков, и химика, и старпома.
– А, ну со старпомом-то ладно, со старпомом-то пусть. А химик-то там что делает?
– Ну… родственная душа. Сочувствующий, так сказать.
– Ага. Где «шилом» пахнет, там у дуста и сочувствие.
К вечеру следующего дня старпом звонил домой с докладом, а стоит сказать, что несмотря на всю свою суровость и авторитет, с женой он всегда разговаривал как нашкодивший школяр и, кто бы мог подумать, авторитет от этого ни капельки не страдал.
– Да, Сашенька, ты знаешь, значительно лучше, да. Вот прямо как заново рождаюсь, и насморк почти прошёл, и суставы не ломит, и хвост… а нет же у меня хвоста!.. Нет, Сашенька, ну как же я пил, ты что! Меня же командир вызвал к задаче готовиться – ты же сама свидетелем была, по своей инициативе, да, пропадаю, говорит, без тебя, спасай, брат, а ты говоришь «пил»! Сегодня там повеселитесь ещё, а завтра я уж нагряну – наведу там порядок у вас, да – смотрите там у меня! Ну всё, люблю, целую ручки, адьё!
Если вам когда-нибудь казалось, что мужчины абсолютно не умеют болеть, то уверяю вас, всё это потому, что величина масштабов их предназначения просто не умещается в этот вот весь сопливый быт и скука с тоской по прериям или волнам гнетёт их сильнее, чем какие-то там вирусы или бактерии. Но порой выносить болеющих мужчин невозможно, это да, даже если они старпомы по боевому управлению подводным крейсером, а под руками, как назло, не оказывается группы механиков. И химика.
Андрюха и секстант
От скуки и беспросветной тоски от длительного пребывания в подводном положении, в которые решительным образом не помещалась вся широта его души, штурман решил сделать приборку в штурманской рубке. Это совсем не означает, что штурман никогда до тех пор не убирался в своей рубке, но одно дело – просто приборка, а другое дело – Приборка! Понимаете меня, да? Да и вообще, подумать о таком свинстве, как неопрятная штурманская рубка, в сторону штурмана может только человек, далёкий от морского дела вообще.
Штурмана – это особый тип людей, и пишу я о них мало только по причине классовой зависти к их профессии. Ведь штурман – это именно та специальность, о которой мечтают (но ещё не знают точно по неопытности) все мальчики, собираясь на флот. Именно штурмана и есть те самые мифические персонажи на мостике с биноклем у прищуренных глаз, остро отточенными карандашами, рейсфедерами, транспортирами, параллельными линейками и ворохом карт с загадочными названиями проливов, заливов и островов. Именно они обладают сакральным знанием о том, что ветер дует в компас, а течение истекает из него, именно они ходят в белых кашне круглый год и шьют шинели в индпошиве из сукна, купленного за неприличные деньги, чтоб их ненароком не путали с механиками или минёрами, именно они знают семафорную азбуку, показательно бузят в ресторанах и домах отдыха, умеют определять размер груди женщины в бинокль и со спины лишь по её походке, срубать горлышки бутылок шампанского кортиками (от чего современные кортики натуральным образом гнутся) и писают в любой шторм, не сходя с мостика. Работа их чистая, но тяжёлая: все эти привязки, невязки, пеленги, курсы, сносы и лоции могут основательно свести с ума, если не подходить к делу с некоторой бесшабашностью. И, кстати, штурмана – это единственные из представителей семейства гоминид, которые не обижаются, когда на них орут: «Штурман, место!» Конечно же, у них в штурманских рубках порядок.
– Срач у вас тут какой-то! – резюмировал командир трюмной группы номер два Андрей, зайдя в очередной раз в штурманскую рубку. – Вот как есть срач!
Маясь от подводного положения, кто чем ни занимался, а трюмный Андрей любил захаживать в штурманскую рубку проверить курс, пеленги и работу гирокомпаса.
– Почему посторонние в рубке?! – крикнул штурман Вова своему помощнику Славе, который стоял с ним у прокладчика локоть к локтю.
– Это не посторонние, – буркнул Слава, – это Андрей, и он ничей. Он тут всё время ходит, и нечего на меня орать, раз сами его давеча чаем угощали!
– Да, – согласился Андрей, – приманят трюмного сахарком, а потом ну на него вопить, как заполошные. А чем вы тут занимаетесь в моё отсутствие?
И встал третьим локтем к штурманам.
– Андрей, там на дверях висит список лиц, допущенных в штурманскую рубку. Ты есть в том списке?
– Есть, – ответил за Андрея Слава, – он себя туда карандашом на той неделе дописал.
– Это ужасно. И куда только смотрит особист?
– А особист – дрищ! – вступил Андрей. – Я у него в училище командиром отделения был. Пусть только вякнет!
И Андрей показал штурманам, как он ладонью делает леща особисту. Штурман вздохнул и взял в руку переговорное устройство:
– Центральный – штурману.
– Есть центральный! – ответило из центрального.
– Завалить ногу лага!
– Э… так оператор «Молибдена» же у вас.
– А вот это уже не мои проблемы, где ходит ваш оператор вашего «Молибдена»!
– Козлы, – вздохнул теперь уже Андрей и вышел в центральный.
– Нога лага завалена! – бодро доложили из центрального через пару секунд.
– Отвалить ногу лага!
– … есть!.. отвалена нога лага!.. Да он понял, говорит, что вы заняты, хватит через него моторесурс вашей матчасти уменьшать, это ранит его инженерную душу. А ещё говорит, что у него в трюме чище, чем у вас в штурманской. И язык показывает.
Штурман только отмахнулся, но слова про беспорядок в штурманской всё-таки запали ему в голову, и, промариновав их там два дня для верности (а вдруг пройдёт?), штурман решил: «А что? Кому ещё внеплановая большая приборка мешала?», да и скучновато в подводном положении, опять же.
Собрав всю боевую часть на дневной вахте второй боевой смены, штурман быстро распределил обязанности и засучил рукава. Прибирались по классической схеме сверху вниз, разобрав даже систему кондиционирования и сняв плафоны всех видов освещения, выскребали, драили, чистили, выносили или просто сбрасывали в гиропост; тёрли, скребли, протирали и полировали часа три. Нашли много интересных и давно забытых вещей, например ватник штурмана, который напрочь был им утерян, но мирно и тихо лежал всё это время в диване, а ещё (это и послужило поводом для рассказа) нашли самый что ни на есть настоящий секстант. В коробке. Вернее, сначала нашли коробку и подумали: «О, а что это у нас тут? Может, что-то интересное, а, может быть, даже и ужасно загадочное», а уже вскрыв её (первый раз с момента приёмки корабля в заводе), обнаружили в ней новёхонький, блестящий и пахнущий южными широтами, абордажем и немножко цингой, китовым жиром и стеклянными бусами секстант.
– Надо же, – и штурман уважительно подбросил в руке это эхо из прошлого, – а я и не знал, что он у нас есть!
– Конечно, есть, в актах приёма-передачи всё время за него расписываемся!
– Ну мало за что мы там расписываемся! Но вот чтоб так, в объективной реальности и живой секстант! Надо же.
– О! Секстан! – обрадовался, будто увидел старого знакомого, заглянувший в рубку командир, называя его по-старорежимному, без твёрдости в конце. – Будет чем орехи теперь колоть! Фу, как у вас неуютно стало от чистоты! Противно прямо! – и захлопнул дверь.
– Зато трюмному Андрюшке понравится! – как бы оправдался в закрытую дверь штурман.
– Фу! Как в операционной! – резюмировал трюмный, заглянув в штурманскую на ночной смене с кружкой чая в руке. – Вот куда мне теперь кружку свою ставить прикажете? Вот здесь вот кружок был от её донышка, а теперь что? Безобразие!
– Я его убью, – заскрипел зубами штурман и схватил секстант, которым оказалось очень удобно прижимать стопку карт.
– О, афигеть какая штуковина! А что это такое? – и, плеснув чаем на секретную карту Гренландского моря, Андрей выхватил секстант у штурмана. – Афигеть какая штуковина! Говорила мне мама, иди, Андрюха, в штурманы, вот отчего я её не слушал? Вот дурак же был, а? Такие штуки у вас крутые! Ну, скажите – дурак же?
Штурмана с ним спорить не стали, хотя бы оттого, что секстант и правда был красив и очень щекотал воображение. Трюмный офицер вертел секстант восхищёнными пальцами, гладил его, робко трогал детали, заглядывал в крошечные зеркальца и даже попытался дунуть в трубочку.
– А что это? А зачем это? А это ваше? А как им пользоваться? А вы им пользуетесь? А мне дадите? А раньше вы где его от меня прятали? А подарите? А что вы сопите?
– Отчего же, – и штурман устало протёр глаза, – не все обезьяны стали эволюционировать до человека, а споткнулись о ступень с названием «трюмный»? Вячеслав, покажите нашему меньшему брату, как пользоваться этим прибором – он от нас тогда отстанет на день, а если повезёт, то и на два, пока все углы в центральном промерит.
– Старшему, я попросил бы! – уточнил Андрей.
– Что «старшему»?
– Старшему брату. Если я обезьяна, то я ваш старший брат получаюсь, а не младший: логика, мать её! Но откуда вам про логику знать, собственно? Вячеслав, приступайте к обучению, слышали, что Вам старший начальник приказал? Обучайте меня!
Про два дня штурман загнул, конечно. Что там того центрального поста? Когда в нём были промерены все углы относительно всех возможных плоскостей и промеры (как положено со временем) были занесены в книгу учёта нагрузки по воде и гидравлике, секстант перекочевал в восьмой отсек, и трюмные мичмана с матросами (компрессорщики, гидравлисты и водяные) с упоением осваивали смежную (для банальных людей) специальность. Расписавшись вначале за технику безопасности, относились к прибору необычайно вежливо, полагая (со слов командира трюмной группы), что в случае выхода из строя навигационного комплекса, только в нём и будет их спасение. А учились старательно оттого, вняв увещеваниям, что, случись выйти из строя и всей живой силе штурманской боевой части (а это вполне вероятно по причине алкоголизма, неумеренности в еде или случайного морского боя с неприятелем), только на них, на трюмную группу номер два, и будет молиться весь оставшийся экипаж.