– Ага, б, поучи меня, ну! Меня еще зеленые, б, капитаны не учили только, как мне воспитательную, б, работу среди них проводить!
– Ну вот. А раз вы не запретили, иду к доктору и говорю ему: «Саня, выручай, брат, опять меня в кабак ведет кривая дорожка взаимовыручки и братского долга, и, возможно, опять придется заниматься любовью, а я не хочу – я спать хочу! Спать, блядь!» «Дурак ты, – говорит доктор, – ты думаешь, что мне на подводную лодку в море выдают таблетки для повышения потенции?» «Да при чем тут, будь она неладна, эта потенция! Не помню, когда спал нормально! Дай, чтоб не уснуть хоть!» «А, этого добра у меня завались – выбирай: розовая, голубенькая и беленькая, тебе какую?» Выбрал я беленькую и повел Витю в «Волну». Там все по старой, будь она трижды проклята, схеме: сидим, щи пьем, водкой закусываем, шампанское в центре стола – стоит, работает. И да, опять все получается, опять водка вслед шампанскому, опять просим проводить нас в возможно последний путь, я себя уже чувствую глупо от этого, но работает же, работает! Ах, если бы я взял беленькую таблетку и для Вити! Да что там беленькую, хоть бы розовенькую! На секундочку ведь отошел, балласт слить, возвращаюсь, а дамы на меня глазами хлопают и на Витю показывают наманикюренными пальцами: а что это с вашим другом? А он, знаете, я раньше думал, что это такое идиоматическое выражение, ан нет – натуральным образом спит в салате! Я его тормошу, по щекам бью, а он – ноль. Водкой дышит на меня, майонезом пузыри пускает и спит! Ну вот как так-то, а? Выносим его на воздух, берем мотор и везем в порт! Там вызываю дежурного по кораблю, сдаю тело, а дамы говорят: ну давайте какого-нибудь друга вашего позовем, а то нас же двое и квартира у нас двухкомнатная на улице Южной, а вы вон один и измученный какой-то, и как же мы предадимся разврату, ради которого и пошли в эту вонючую «Волну», пили это вонючее шампанское и делали вид, что нам интересны ваши детские разговоры про боевые походы? Зря мы, что ли, вас снимали? Позвольте, говорю, кто кого снимал – это надо бы еще разобраться! Ну, ладно, ладно, заодно и разберемся, но потом; так что там с другом? Ну что: бегу на корабль, бегаю по каютам и ищу себе друга!
– Нашел, б?
– А как же! И не одного – спички еще тянули, кому сегодня быть моим другом! Едем на улицу Южную, и там уже без этого детского сада про чай и что там еще, дамы конкретно – сначала мы в душ, потом вы, а потом вот, к столу давайте, у нас все накрыто.
– И что, б? Воспользовались вами потом?
– Еще как воспользовались! Насилу ноги унесли!
– Жалко мне тебя даже, б!
– А уж мне-то как меня жалко! Ну и в чем я виноват? Уснул? А кто бы не уснул на моем месте? Ну вот кто, я вас спрашиваю?
– Замполит дивизии, б, утверждает, что кто угодно, б. Просил рассмотреть твой поступок с точки зрения попрания воинской, б, дисциплины и примерно, б, наказать!
– Эх. Воля ваша…
– Ну что? – В центральный зашел командир. – Провел служебное расследование?
– Так точно! Картина ясна, б!
– Кто виноват и что делать?
– Виноваты обстоятельства, б, непреодолимой, б, силы! Так я считаю! А Гришу в Северодвинске на берег больше не спускать, б, под угрозой, б, позорного увольнения с нашего, б, любимого флота!
– Суров ты!
– Но справедлив, б! Все, как вы учили!
– А партайгонессе своему что скажешь?
– Совру, б, что наказали, б. Не в первый раз, чай, за вас, б, партийный грех на душу брать!
– Да мы ценим, – пискнул Гриша.
– Ой, да на хуй бы ты пошел, б! Тоже мне, морской офицер, а трех дней половой ебли не выдержал! Стыдобища, б!
– Так я же не спал почти!
– Тебе двадцать, б, семь лет! Зачем тебе вообще спать?! Не то что мы в свое время, да, б, товарищ командир?
– Да-а-а-а, товарищ замполит! Мы в свое время спали, только когда нас убивало прямым попаданием гаубичного снаряда!
– Это при Цусиме-то? – уточнил Николаич.
– Ты тут еще не выступал, б! Пойдемте, товарищ командир, я одну историю вам вспомнил рассказать, но не при этих!
– Козел ты, Гриша, – буркнул Николаич, вставая к планшету.
– Чего это?
– Того это! Нет бы товарища старшего мичмана позвать! Не прощу.
– Ой, да ну вас!
И Гриша, махнув рукой, ушел в рубку акустиков потому, что там тихо, темно и прохладно – как раз то, что нужно для охлаждения молодого организма после посещения чужого порта и поднятия в нем престижа морской службы.
– Правильно мы с тобой, Эдуард, профессию себе выбрали, – резюмировал Антоныч.
– В каком это смысле?
– Ну вот посмотри на Гришу: ну бедный же несчастный человек, страдающий от своей бесполезности. А мы-то, да? Три дня в говне по колено булькали, руки по локоть в масле, рожи в гидравлике – романтика! Эх!
– А я бухал, – поддержал Антоныча Николаич.
– Все три дня?
– Не, один только. Второй – спал, а на третий в кино ходил.
– О. И что давали?
– А я не помню, перед кино тоже того и в кино уснул.
– А говоришь, что только один день бухал.
– Ну перед кино же не в счет, перед кино же – это часть культурной программы!
– Слыхал, Эдуард? Точно тебе говорю – только на нас тут все и держится! Хотя не скрою, но тень от славы Григория ляжет и на нас, отчего, я считаю, нам тоже должно быть приятно – не зря мы его катаем! Чувствуешь хоть, как слава-то греет?
– Да хэзэ, Антоныч… Греет что-то, но вполне возможно, что это и ватник.
Механик Петров
Умытый утренней прохладой, день начинался красивый и торжественный, как ангел на клиросе. Море, нудно и недовольно бурчавшее что-то всю ночь в борта, теперь успокоилось и пьяной любовницей ласково пошлепывалось губами о набережную, пирс и резиновый бок лодки. Небо стирало утреннюю синеву последними облачками (некоторые и правда были похожи на белогривых лошадок) и одевалось в голубое докудахватало глаз, а с пирса видно было далеко – весь горизонт как на ладони и кабельтовых до него… А хрен знает сколько до него кабельтовых… Максим был электриком и хоть понятие «кабельтов» знал, но мерить им на глаз расстояния не умел: легко выученный на морской практике, навык этот для обуздания темных сил электричества был бесполезен и со временем быстро атрофировался.
Только что поднятые флаг с гюйсом хлопали, пытаясь оторваться от флагштоков и улететь на свободу туда, за облака, но все ленивее и медленнее, засыпая и повисая, бессильные в борьбе со своим предназначением.
– Алло! – пощелкал механик Петров пальцами перед носом Максима. – Вы где, товарищ военмор?
– Да здесь я, Александр Семенович, здесь.
– И о чем я сейчас говорил? Здесь.
– О вреде для нашей будущей карьеры употребления внутрь спиртосодержащих жидкостей.
Остальные в строю из трех старлеев хихикнули было, но сразу притихли от гневных взглядов механика.
– Не надо выдумывать: я вас тут, позвольте, ебу, а не лекцию читаю!
– Ну я подытожил.
– А я еще и не кончил, чтоб ты итожил!
– Нет еще? – вздохнул Максим.
– Нет еще! Что за вакханалия и неумеренность, я спрашивал, произрастает из недр моей любимой боевой части? Отвечать по очереди! – Механик ткнул пальцем в трюмного Андрея: – Ты!
– А что я? Да и какая вакханалия, Александр Семенович… Вы так говорите, будто мы вообще, я не знаю…
– Я зато знаю. Три дня кривые как бумеранги ходите! Ходите?
– Ходим.
– Ты! – механик ткнул в турбиниста Мишу. – Докладывай. Почему вы три дня не просыхаете?
– Да вы же знаете. Мы же старлеев получили, ну и… вот…
– Нерпу тебе в рот. Что «вот»?
– Проставлялись. Традиции же, ну.
– Вы же сами с нами, – вставил Максим.
– Ах, я? Ах вот как мы заговорили? Я капитан второго ранга – это раз. И пьяным старпому не попадался вчера, позавчера и позапозавчера – это два. А вы раз не умеете, то и нечего со взрослыми впрягаться!
Тут механик немного лукавил, но подчиненные из вежливости говорить ему об этом не стали. Да и не принято на флоте старшим замечания делать. Но тут вот какое дело вышло и, выйдя, привело ко всему этому утреннему разбору: на выход в море, с заходом в Северодвинск, долго не могли найти старпома вместо свойского, убывшего в академию. И дивизия в итоге махнула рукой на профессиональную подготовку, возраст и авторитет и назначила старпомом помощника с соседнего отстойного борта, совсем еще зеленого, тугого и пушистого, но с корабельными уставами в глазах и желанием служить, как у ротвейлера. А ничего, справится, решили в дивизии. И сам он тоже, видать, подумал: а ничего – справлюсь.
– Ну-у-у… хуй его знает, посмотрим, – уговорился на их решение командир.
Потому что в море-то идти надо. И без одной линии вала, было дело, в море ходили, а вот без старпома – ни разу.
Старпом засучил рукава еще до того, как зашел на борт и, не успев зайти, уже взялся поднимать среди экипажа дисциплину от плинтуса, за которым она тут пряталась (по его мнению) до самого что ни на есть подволока, а то и выше, если в подволоке обнаружится хоть самый завалящий лючок, в который эта самая дисциплина сможет пролезть.
Ну да, ну да, подумал в ответ экипаж, последние года три не вылезавший из автономок и на этом основании несколько подзабывший, как там надо поворачивать голову, когда отдаешь честь на месте, в движении и строем, и как следует держать пятки – вместе или врозь, когда докладываешь старпому об отсутствии происшествий во время своего дежурства.
Нелегко пришлось только лейтенантам и механику. Лейтенантам – потому что им и так нелегко: права голоса они еще не имеют и всегда во всем виноваты, а тут еще постоянно нужно стоять навытяжку с оловянными глазами, говорить «Естьтакточноразрешитенемедленноустранить!» и делать вид, что боишься. А механику, наоборот, от того, что срок службы позволял ему слушать одного только собственного командира и доклады с пультов ГЭУ[10], а всех остальных молчаливо игнорировать (в большинстве случаев), презирать (если заслужили) или посылать куда подальше, если первые два пункта приелись. А тут, блядь. Нет, ну вы сами подумайте: какой-то дрищ вчера еще был минером и краснел на выходах в море от незнания матчасти, а сегодня уже учит, как службу несть! И по званию младше, и по возрасту в сыновья годится (такое, естественно, сложно предположить, чтоб у механика сын пошел в минеры, так что чисто технически), и только что по должности выше. Аж руки чешутся.