Ладно, пойдем посмотрим, что там с законами физики в отдельно взятой воинской части.
Законы физики, как ни странно, работали и в отдельно взятой воинской части. Кораблик, вытащенный со дна крючком в виде интеграла (вот и пригодилась высшая математика!), оказался выточенным из какой-то не то древней древесины, не то бивня мамонта, покрашен шаровой (а какой же еще!) краской, сильно залачен и явно был много плотнее воды. А оттого – ну как бы он мог плавать? Да и зачем? Зачем я устроил все это, когда мог просто переехать жить к бабушке, например, а?.. Так. Значит, что: надо уменьшить плотность этого говна так, чтоб оно плавало на воде. Что может быть проще, верно? Верно говорил мне декан, что пожалеешь ты, и не раз. А как можно уменьшить плотность этого… эсминца? А давайте попробуем увеличить его объем! Ну что в теории может быть проще? К бабушке переехать надо было жить, вот, блядь, что было бы проще!
Побродив по расположению роты и по территории части, где ему было разрешено бродить, Пирожок набил карманы всем, что в теории способно было:
а) увеличить объем условного эсминца;
б) не сильно изуродовать при этом его внешность;
в) не увеличить плотность конструкции в целом.
В это время эсминец, обтертый полотенцем, сушился в сушилке, готовясь снова гордо встать в гордый строй гордых кораблей гордого флота. Он же не говно, а боевой корабль!
Набрав в обрез воды, чтоб не лазать все время в аквариум почем зря и не подвергать свою жизнь опасности – кто там водился в нем, этом аквариуме, доподлинно не знал никто, – Пирожок приступил к устранению замечания. И сначала ему казалось, что все довольно просто, но потом оказалось, что не тут-то было! Гордый эсминец не хотел плавать по поверхности воды – хоть ты тресни! Пару раз Пирожок чуть было не выдохнул от облегчения, что вот, почти получилось, но нет – эсминец давал задорного крена и опрокидывался или погружался с резвым дифферентом, но шел на дно в любом случае! Стрельнув вторую «беломорину», Пирожок решил применить к делу системный подход, которому в третью очередь обучаются все матросы в учебке.
Суть системного подхода заключалась в том, что в любом деле, для того чтобы его сделать, нужно его не делать, а проявить хитрость и сделать вид, что ты его сделал. Сложно, да. Но можно. И тогда меньше устаешь – это раз. И чувствуешь себя настоящим моряком – это два. А на флот, нужно сказать, Пирожок попросился сам, добровольно, потому что сухопутная жизнь к двадцати одному году порядком ему надоела и хотелось, ребята, вы не поверите, – романтики! Ха-ха-ха, сказал на это военком. Похвально, конечно, но смешно – папа твой вчера звонил, просил устроить в полк связи. Вон он, этот полк, за забором, видишь, прямо тут же – мама через решетку борщом кормить будет с ложечки… А ты говоришь – на флот… Да ты хоть представляешь себе, щенок, где находится этот самый флот и в какой жопе ты будешь торчать все эти годы? Нет, ну воля твоя, только с папой потом своим сам разбирайся, договорились? А я тебе полк связи предложил, как бы ответственность с себя снял. Вперед, сынок! И прости, если что, но оттуда уже я тебя вытащить не смогу!
Интересно, считал ли Пирог, сколько кораблей вообще плавает в аквариуме? Этот мог и сосчитать. Может, новый выстругать? Не успеть, пожалуй… Снова на службу заступить тоже ведь не проблема… Но какого хуя, я же советский человек, ведь советская смекалка… Так, стоп, блядь! Точно! Так мы и сделаем! Ну, Пирог, ну погоди!
А Пирог и годил. Мало того, он и вовсе уже позабыл о том, что сделал какое-то замечание в какой-то роте какому-то матросу. Всего два стакана чаю осталось выпить, и можно с чистой совестью отправляться домой, передав красное пролетарское знамя в руки следующего дежурного. Ну не прелесть ли?
– Товарищ капитан второго ранга, шу шения! – в дверях кабинета материализовался рассыльный по штабу.
– Да? Что там у вас?
– К вам дневальный третьей роты матрос Пирожок. Говорит, что доложить.
– Пирожок?
– Так точно.
Рассыльный с трудом сдерживал улыбку, и Пирога это немножечко злило: нет, ну что смешного в том, что пирожок пришел с докладом к пирогу? Ну что за детский сад в образцовой воинской части?
– Пусть заходит.
Забурлил кипятильник в стакане, и Пирог не успел его вовремя выключить, отчего тоже немножечко разозлился – несколько капель упало на подшивку газеты «На страже Заполярья» (он подкладывал ее под стакан потому, что провод от кипятильника был коротковат). А еще он немного разозлился, когда обжег пальцы, пряча кипятильник в тумбочку, так как пользоваться кипятильниками в части строго запрещалось и он лично изымал их у матросов тоннами. А тут сам и с кипятильником – ну моветон же! В общем, когда Пирожок вошел с докладом, Пирог был уже изрядно зол.
– Товарищ капитан второго ранга, прошу разрешения доложить!
– Докладывайте!
– Ваше замечание устранено!
А вот что теперь делать с заваркой? Заваривать сейчас или потом? А то ведь остынет. Вот так просто, думают эти матросы, помнить все замечания, которые ты раздал им за целый день!
– Какое замечание?
– По поводу эсминца в аквариуме! Все в порядке теперь!
И это было странно. Потому что замечание с эсминцем было любимым у Пирога и он точно знал, что никто еще не смог заставить его плавать.
– Точно устранено?
– Так точно! Устранено!
– Ты уверен?
– Более чем!
– Я знаю, сколько там всего было корабликов! – пригрозил Пирог, беря с полки фуражку. – Так что смотри у меня! Ну пошли, проверим.
А чай-то заново придется кипятить – кипятился от досады Пирог, пока шел за бодро шагающим Пирожком. Да еще командир части, хренов юморист, встретил по дороге и прям обрадовался вслух, что не только, вишь, в Рязани пироги с глазами, но и у них в образцовой части! И раз так, то не следует ли им поднять свой уровень до образцово-показательной, как считаете, товарищ политрук?
Помещение третьей роты готовили к сдаче дежурства, и Пирогу нравилось это состояние, когда все заняты делом, бегают, но не суетятся. И везде влажно и торжественно. А вот дерзость Пирожка с аквариумом он не оценил. Мало того, что не оценил, так не сразу и понял.
– Так, я не понял, что за шуточки?
– Никак нет, товарищ капитан второго ранга! Никаких шуточек! Все исполнено точно так, как вы приказывали!
– Как я приказывал? Вон же он – лежит!
– А это не он лежит!
– Как это не он?
– Ну, вы внимательно присмотритесь! Смотрите, видите вот эти вот все сверху, да?
– Да. А – ты звезды на них нарисовал? Ну и?
– А на него теперь ну гляньте поближе.
На боках лежащего уже много лет в аквариуме эсминца были кривовато, но четко намалеваны фашистские свастики.
– Видите, да?
– Пирожок…
– Я!
– Ты… как это… что это?
– Ну как же, товарищ капитан второго ранга! Вы же сами сказали, что советские эсминцы не могут тонуть, правильно? Правильно! Так вот они все и плавают! А этот не советский, вот и утонул. Вернее, не просто утонул, а советские его потопили! Одержали сокрушительную победу и господствуют на представленном вашему вниманию водном бассейне! Все как вы приказывали – в точности! Разрешите смениться с дежурства?
– Разрешаю. А куда ты, говоришь, хотел после учебки?
– На подводные лодки просился.
– На подводные лодки? Ну вот и отлично – туда тебе и дорога!
В отличие от Пирога матросы шутку Пирожка оценили, и каждый из них, уйдя потом на дембель, рассказывал, что это именно он так ловко провернул операцию «Эсминец в аквариуме» и утер нос целому капитану второго ранга. А Пирожок эту историю не рассказывал – подумаешь, геройство… А рассказывал он, как обрадовались на подводной лодке, что к ним пришел матрос с тремя курсами института, да так обрадовались, что механик даже немножко приплясывал, когда командиры дивизионов один, два и три чуть не подрались за то, кому из них он достанется. Ну и что, что трюмная ВУС… Научим чему надо за неделю, что все сразу трюмным? И знаешь, мама, в учебке было немного жалко, что я психанул на отца и ушел из института, а теперь нет – приду и доучусь. Зато как все и никто не скажет потом, понимаешь? А тут нормально, не то что в учебке. И вполне можно жить, особенно в трюмном дивизионе и с тремя курсами высшего образования. Передавай привет папе.
И наискось по конверту: «Письма матроса срочной службы – бесплатно». А над надписью – три чайки, а под ней – волны морские.
Все, в общем, как в жизни.
Майонез(Новогодняя симфония в двух частях)
Часть первая. Ля-минор. «Валера»
Валере категорически не везло с женщинами. Не всегда, правда: сначала ему не везло с девочками, потом с девушками и уже потом, наконец, стало не везти с женщинами. Хотя для вселенской справедливости стоит заметить, что в те моменты его жизни, когда ему не везло с девочками, с женщинами ему как раз таки везло, но тогда было еще не нужно (да, это кривая вселенская справедливость, но где вы видели другую?). Рос Валера мальчиком умным, красивым, живым, обаятельным. И оттого отнюдь не удивительно, что все окружавшие его, маленького, женщины просто души в нем не чаяли и съели бы его запросто, если бы того не запрещали строгие моральные нормы, такой он был аппетитный пирожок. И это я вам точно говорю, потому что лично видел его детские фотографии. Даже я по голове такого мальчугана потрепал бы, отчего и делаю смело выводы, что женщины готовы были его есть. Я-то что, мужик, что с меня взять, в плане чувств – и то. А женщины? Женщины – это дело другое.
Мы думали сначала, может быть ему не везло с женщинами, потому что он Валера, что пусть странно, но объяснимо – номен эст омен. Но нет – не везло ему с ними намного раньше того момента, когда они узнавали его имя.
Вся проблема на самом деле яйца выеденного не стоила и заключалась в том, что Валера родился много позже того времени, как заменили самый действенный и эффективный способ ухаживания «дубина-волосы-пещера» на мутный, туманный и не поддающийся прогнозам «слова-подарки-красивые позы». И Валеру, когда этот способ меняли, почему-то забыли спросить. Но что поделать – действовать всегда приходится не так, как хочется, а так, как того требуют предлагаемые обстоятельства. А он при незнакомых дамах робел.
Погодите хмыкать, парни! Я понимаю, что вы сейчас подумали: да все мы, мол, чего уж там, робеем и это естественно. Мы же что, а они – что, да? Да, но нет. Если вы не видели, как робел Валера, то вы не знаете, как робеют вообще, и наполняете это слово совсем иным смыслом!
Когда Валера робел при дамах, то казалось, что он притворяется, до того это было ненатурально – как будто плохой актер плохо играет плохую роль в плохом кино. У него абсолютно отсыхал язык, лицо некрасиво покрывалось красными пятнами, а мозг впадал в панику и способен был выдавать наружу только междометия, вздохи и звуки не длиннее двух букв. Естественно, Валера тут же начинал применять средство для увлажнения языка и расслабления мозга, но когда концентрация этого средства в организме давала наконец нужный эффект, то Валера начинал разговаривать увлеченно, много, интересно и о разном, но одними гласными. Что было смешно, и мы даже играли в игру «Угадай, что сейчас говорит пьяный Валера». Но дамам не нравилось, особенно в плане согласиться с Валерой дать ему шанс на второе свидание или хотя бы посидеть у него на коленках на этом первом. Дамы – они пугливые, хотя в данном случае Валера боялся их намного больше. Но они в это не верили, потому что Валера был красавцем, а дамы думают, что все красавцы непременно подлецы и им от них одного только и надо. Может и не один раз, если повезет, но только одного.
Хотя я плохо разбираюсь в том, которого из мужчин следует считать красавцем. Но тут, посудите сами, ошибиться сложно: метр девяносто, стройный, поджарый, как скаковая лошадь, почти худой, но не болезненно, а в самый раз. Две относительно ровные ноги, две руки, одна голова, два глаза и оба голубые. Два уха нормального размера и даже не оттопыренные. Рот – один. Волосы – темный каштан и волнистые. Пальцев на руках по пять, какие нужно из них длинные и все не корявые, ногти ровные. Нос не картошкой или крючком, а обычный, с тонкой переносицей и небольшой горбинкой. Брови не кустистые, но густые. Вокруг глаз темные круги – не всегда, но после морей обычно, да. И? Красавчик же? Ну а я вам что говорил?
И, видимо, потому что Валера был красавцем, не срабатывали с ним и все известные способы привлечения внимания незнакомых дам на улице:
– Валера, на вот возьми моего лабрадора погулять: дамы любят одиноких мужчин с собаками!
– Валера, на вот возьми Сашеньку погулять: дамы любят одиноких мужчин с маленькими детьми!
– Валера, на вот возьми букет цветов, который я жене несу, погуляй с ним часок: дамы любят одиноких мужчин с букетами!
И он выгуливал наших собак, детей и цветы, но все без толку. Можно еще и книгами подманивать, но с книгами он и так часто ходил. Ничего не срабатывало: ни-че-го! Не клевали незнакомки на него, хоть ты тресни! Может не верили, что такой мужчина и одинок, а подозревали в нем маньяка, и ладно бы сексуального, а вдруг – обыкновенного? Впрочем, кто их там разберет, что у них в головах творится. И это я не про маньяков сейчас.
Если бы мы жили в Средние века, то предположили бы наличие заговора или проклятия, нашли бы ведьму, или кого-то похожего на ведьму, сожгли бы ее, и всех делов. Но как и с методом ухаживания, в наши времена это уже так не работало, а других причин установить нам не удавалось, как мы ни бились. А мы, уж поверьте, бились!
И тут к вам, вероятно, уже подселилось и обустраивается еще одно неверное предположение, но сразу скажу – нет, гоните его взашей! Валера не был туп как пробка.
Во-первых, Валера был штурманом, а вы видели когда-нибудь тупого штурмана? Вот и я – нет. Во-вторых, с детства обделенный вниманием ровесниц, Валера занимал все свободное время чтением и, обладая замечательной памятью, до сих пор смеялся над нами и даже иногда унижал, когда мы путали авторство приводимых цитат или обстоятельства каких-либо событий и историй. А то и возмущался:
– Толик, ну ты ебанулся, что ли? Наглухо? Ну при чем тут Шопенгауэр, если это Кант! Откуда вас на флот набирают, я не понимаю, из мошонок потных мартышек выскабливают? Как можно путать Канта с Шопенгауэром и при этом не стесняться называть себя военно-морским офицером! Это? Это Ницше, да, иди, обниму тебя, сердешный!
От одиночества своего Валера не то чтобы страдал, но дома у себя бывать не любил, хотя жил нормально, по меркам холостяка. Из мебели – почти новый диван всего с одной подломленной ножкой, вместо которой лежал толстый Спок, оставшийся от предыдущих хозяев. Из посуды – две украденные с корабля тарелки (такие с голубыми каемочками и золотыми якорьками), а из украшений – магнитофон и зеркала во всю стену.
– Эксгибиционируешь?
– Чего это? А, зеркала. Не – за осанкой слежу. Чтоб спина, значит, плечи, все дела. А то вызовет меня к себе президент для вручения ордена или на должность назначать, а я кривой, как знак вопроса, а то и того хуже – как ты. Ко всему надо быть готовым в жизни. Ко всему.
А когда по незнанию кто-то включал магнитофон, то там вместо юмахо-юмасо Валера Валериным голосом Валере МППСС читает во всю громкость. Это чтоб не терять квалификацию и отовсюду слышно было в квартире и чтоб мозг зря не простаивал, пока пельмени себе варишь или чего посложнее (например, яичницу) готовишь.
И если ему не нравилось бывать дома, то, значит, нравилось ему бывать на корабле, потому что других мест пребывания наука для отечественных подводников и не придумала.
А уж на корабле Валера и расцветал во всю свою красу. Прямо оживал, как карп, которого несли с рынка в пакете и он почти заснул, а потом принесли да и выпустили в ванную, детишкам на потеху, и вот оно чудо: глазки сразу заблестели, плавнички зашевелились и гибкость в тельце вернулась – сразу видно, что попал в свою среду. И корабль Валеру тоже любил, чувствовал, что к нему со всей душой, и платил тем же. Да, звучит так себе, но когда в гиропосту Валера здоровался с гирокомпасом (размером примерно с комнату): «Ну что, компасик, крутишься? Жужжишь? Жужжи, жужжи, родимый!» – то тот и жужжать начинал по-другому, веселее, что ли. И лампочки в штурманской светили теплее, и невязки вязались охотнее, и прокладчик курсы сам бы прокладывал, если бы его Валера о том попросил и вручил ему в луч карандаш.
А в море, да еще когда шторм! Видели бы вы Валеру! Один на мостике стоял и улыбался от уха до уха, а иногда даже и пел, так ему нравилась разгульная стихия («Еб твою мать, Валера, ты опять на мостике? Где смена твоя? Пусть тут блюет, сколько можно торчать на мостике самому!»), и он в ней чувствовал себя как дома. Ну так бывает, когда человек и на балу вроде хорошо коленца выкидывает, и в походе неплох, и в преферансе шутки шутит и висты в уме пишет, но вот ты видишь его, наконец, в ситуации, когда он преображается, оживает и загорается, и понимаешь, что вот она – его родная стихия, а все остальное лишь пыль и ожидание.
Бывало, выползешь наружу из теплого внутри, ну там, знаете, ощутить себя моряком, а не землеройкой в хоть и железной, но довольно комфортной норе (а чего: светло, тепло и приятно покачивает). А там, мать моя, что творится: неожиданные амплитуды на зависть святому Виту, курбеты всякие. Оттуда дует, там сифонит, здесь брызгает, сверху свищет и льет, со всех сторон заливает. На губах сразу соль, в голове: «И чего я в тапочках выперся». Холодно, скользко, рулевой за ручку руля держится, чтоб не упасть, старпом в уголке у переговорных забился и только глазами наружу вращает. Темень все это обильно покрывает, и кричит кто-то с задворок ходового мостика:
– Абля! Кроты повылуплялись! На свободу тянет из своих подземелий?! К нам, к покорителям стихий! Ишь ты, дрозофилы, стоят там, трясутся! Сюда лезьте, не ссыте! Полюбуйтесь на мать-природу, вот она ррразтак ее! Неужель не верите, что одной рррракетою я Гонконг с их триппером к черту сокррррушу! (Это он уже поет.)
Тихонечко носик наверх высунешь, а там ну кто же еще, – Валерон. Шапка на затылке, капюшон на спине и полный воды, тулуп расстегнут на груди, белый шарф, с ушей вода капает, рожа красная, мокрая, а он поет. От воды захлебывается, но довольный, как Чубайс после приватизации.
– Позовите наверх санитаров, – шепчет старпом, – я его боюсь. Как он справку-то у психиатра получает, не знаете? Запугивает?
Валера не сразу был у нас в экипаже – его прикомандировали как-то на выход в море, да так он и остался. Не все, как ни странно, хотели служить на полумертвых кораблях, некоторым маньякам прямо нравилось в ходовых экипажах, что считалось одновременно и нормальным и нет. Профессиональный моряк – он всегда немного ненормальный с точки зрения обывателя, всегда немного повернут и не может объяснить, почему его так тянет туда, куда нормальных людей без угроз и не загнать. А просишь объяснить – мычит только в ответ: громких слов типа «призвание», «долг» и «миссия» стесняется.
Ну, максимум про романтику что-то скажет.
Да и кто ему поверит, что подводная лодка – это прекрасно? Как может объяснить это мичман-турбинист или трюмный матрос, когда приезжает в отпуск в Челябинск и ему родственники рассказывают, что вот у тети Вали сын менеджер в автосалоне и такой прямо талантливый, что его скоро сделают старшим менеджером, а там, глядишь и начальником отдела поставят. Представляешь? А ты что там? А он там с горсткой людей, для которых перестает существовать внешний мир с того момента, как они отчалили от пирса, пытается добиться равновесия между стихией и кучей систем и механизмов, которые не то что враги тебе (стихия-то – да, всегда), но все время норовят сломаться, выйти из строя, потечь маслом, слить в трюм гидравлику, заискрить, выдавить прокладку, стравить воздух, засорить фильтры, потерять фреон или просто заклинить в самом неподходящем положении. И он не поднимая головы все это чинит, смазывает, заправляет, чистит, проверяет, проворачивает. И когда, наконец, достигнуто равновесие это, выходит на мостик покурить в рваной промасленной робе с грязными руками и ногтями, из-под которых черноту можно вывести только отрубив пальцы. А наверху воздух с йодированным кислородом, море шумит и чайки чирикают, а если повезет, то и дельфинов можно увидеть. И командир ему с мостика:
– Василич, ну что там испарители?
– Испаряют, тащ командир, куда они денутся!
– Молодец, Василич! Объявляю тебе одно ненаказание!
– А за что меня наказывать?
– А я найду!
– Вот вечно вы так! Прошу разрешения покурить.
– Кури! Можешь даже две, раз такое дело!
И он курит и смотрит в форточку на серые (а если повезет, то и на бутылочно-зеленые) волны, покатыми холмами накатывающие на черный борт и белой пеной брызгающие на палубу и почти достающие до рубки, а рулевой ему говорит:
– Василич, хочешь дам порулить?
И Василич рулит, что довольно условное действие, он же просто держится за железный рычажок, но все равно же – вон какая махина, а ты ее вот так, запросто. А скоро ужин и тефтелями пахло, когда он наверх шел мимо камбуза, и его очередь сегодня за весь стол вино пить, а сосед по столу кетчуп принесет… И в этот момент так ему спокойно, так хорошо, но вот рассказать-то потом и нечего: что он скажет против тети-Валиного сына? Что он зато лодкой подводной рулил и командир его лично подъебывал? Ну другой-то подводник его поймет, а родня в Челябинске – вряд ли. Вот и молчит, и оттого все думают, что он угрюмым каким-то стал на этих своих Северах, не то что раньше. И хорошо ему дома, но через недельку-другую уже тоска сосет и назад тянет. Хотя казалось бы.
– Как ты думаешь, кто там живет?
Мы вышли с Валерой из сопок – завтра (уже почти сегодня) выход в море (так, разик мокнуться, не ссыте, к католическому Рождеству вернетесь… а, нет католиков – тогда тем более не ссыте: уж к Новому году-то точно!), и нас отпустили сбегать домой, пока ночь и никто не видит. Скоро Новый год, под ногами хрустит снег, по небу звезды гроздьями и сияет, а Валера показывает на девятиэтажку: почти все ее окна темные, а в одном, на восьмом, горит желтый свет.
– Ну, кто. Люди, думаю.
– Да ладно? А я думал – уж не северные ли олени…
– Не, ну а что за вопросы? Знакомые там твои живут?
– Нет, со знакомыми это не интересно.
– Что это?
– Ну, представлять, кто там живет и чем они занимаются прямо сейчас. Я все время так делаю. А ты не думал никогда об этом, вот когда на поезде ночью мимо городка какого-то едешь или на самолете взлетаешь, а окна домов еще видны? Ну всегда, не замечал, что ли, в любое время суток обязательно есть окна, которые горят и вот чем там люди занимаются? Почему они не спят? Что-то случилось у них? Ругаются? Или, наоборот, романтический вечер – всегда хочется, чтоб романтический вечер. Но наверняка же и ругаются тоже, спорят, посуду бьют, выясняют, кто кому больше жизнь испортил, как будто именно это важно для них вот прямо сейчас выяснить, и неважно, что жизнь проходит в этот самый миг тоже, главное, кто виноват в том, что так. А может, просто ждут кого-то или друг далекий в гости приехал и наговориться никак не могут, уже спят все, а они все на кухне и уже шепотом, но бубнят и бубнят. И хозяйка квартиры нет-нет, а заглядывает, трет сонные глаза и пеняет им, что детей разбудят, что ну давайте уже спать, Коля же завтра не уезжает… А они: да, да, сейчас расходимся уже, а потом Коля вспоминает, как они в девяносто втором на практике в Обнинске, и опять завелось у них, и так до утра.
– А там? – и я показываю на окно, на которое до того показывал Валера.
– А там живет каплей из одиннадцатой. Трюмный. Жена у него в столовой работает, поваром. Ребенок у них, один пока, но хотят еще второго и чтоб непременно девочка. Ему-то все равно, ему и второй мальчик нормально будет, а вот жена хочет обязательно девочку. И он с ней соглашается, что тоже хочет именно девочку, хотя что с ней делать и как воспитывать, ума пока приложить не может. Но надеется, что пронесет и будет все-таки мальчик. «Жигули» у них, «пятерка», белая и правая фары не горят. Он ее у соседа перекупил, когда тот убывал на родину в Сызрань и все деньги ему еще не отдал, но планирует в этом отпуске – у него мама недалеко от Сызрани живет, и они с соседом так и договорились. Жена с ребенком спят уже, а он на кухне сидит и журнал водолазной подготовки дописывает – у них проверка на днях и ему надо успеть. Вот смотри, видишь, тень в окне мелькнула: это он встал себе кофе заварить, потому как рубит, а дописать журнал надо к утру, хоть ты тресни. Ходит на цыпочках, чтоб своих не разбудить. Курить хочет, а на площадку не выходит – у них дверь в комнату прямо напротив входной, и ее все время порывом воздуха открывает с ужасным скрипом. И он терпит и думает, что надо обязательно, вот прямо вот завтра, петли на двери комнатной смазать и прибить на косяк резинку какую-нибудь, чтоб не открывало. Хотя он уже год так думает, но завтра для комнатной двери так и не наступает.
– Валера…
– Чо?
– А как ты психиатра-то проходишь на медкомиссии?
– А, – Валера отмахивается, – запугиваю! Но вот попробуй теперь не делать так, как я, глядя ночью на окна! Так, через сколько встречаемся обратно?
И вот получалось так, что в одном Валерином теле Валер жило двое: один боевой офицер, мастер своего дела, любимец в экипаже, романтик и весельчак, а другой… а другой – просто Валера, про которого и сказать-то нечего, кроме патологической боязни им женщин. И другого Валеры было мало, и появлялся он только при незнакомых женщинах, но выходило так, что Валере-первому всю жизнь он и портил. Потому что какой бы ты ни был суровый морской волк, а иногда и тебе надо голову кому-нибудь на коленки положить и чтоб волосы тебе кто-то взъерошил и пожалел, и не потому пожалел, что ты бедненький какой-то, а потому, что родненький. «Умаялся мой волчонок? Ну, посопи, посопи, все хорошо, все хорошо». Или иногда, знаете, похвалил, но не как командир перед строем – когда командир перед строем, это уже итог, к которому ты и так знаешь, что молодец, а просто так, без причины и ни за что. А кто, кроме женщин и собак, в нашей с вами дикой природе на это способен?
И как нам, боевым товарищам, можно было спокойно смотреть на мучения Валеры? А он их хоть и не показывал, но нет-нет да и проскакивало. А в таком тесном коллективе, где все вместе и все молоды, мало что можно утаить. Нам хотелось развернуть эту ситуацию в нужное русло, и чего мы только не делали, и начинало нам уже казаться, что и реки повернуть вспять проще.
Но как и всегда, нас-то Валерина Судьба и позабыла спросить, в итоге переломив хребет невезения Валеры чем бы вы думали?
Майонезом.
Часть вторая. До-мажор. «Валера (но не тот)»
– Ну все, блять. – Жена Миши, Лена, развела руками. – Встретили Новый год! Валера, ну как так? Ну какой же ты…
– Валера? – подсказал Миша.
– Если не хуже! Ну как? Как ты мог забыть купить майонез, если тебе ничего, кроме майонеза, покупать и не поручали?
– Наливай! – махнул рукой Миша.
– Так, вышли вон с кухни, водолеи!
Валера молча сопел. Он думал, что было бы странно, если бы он забыл купить что-то другое, кроме майонеза, если ему поручали купить только майонез. Но чувствовал, что вслух говорить этого не стоит – могут ведь и побить.
– Ладно, Лена, что теперь? Надо думать, как выкручиваться будем, – это жена Димы, Галя. – Может, пусть сбегает куда?
– Да куда он сбегает, в Мурманск? Девять часов, у нас уже закрыто все!
– Ну тогда что: селедка без шубы, оливье на сухую и мясо по-французски просто пожарим?
– Во Франции не едят вообще майонеза, – буркнул Валера.
– Это во французской Франции не едят. А у нас, в заозерской, едят! Ишь ты, огрызается еще!
– Что случилось, чем помочь? – в кухню вошла Валерия, двоюродная сестра Лены, которую выписали к Новому году с родины Лены специально, чтоб познакомить с Валерой. Потому что сами мы сделать ничего не можем, давайте уже это признаем, и девочки возьмут бразды правления Валериным счастьем в свои руки. А значит, до счастья ему останется пара шагов. Ладно, согласились мальчики, побейтесь и вы об эту гранитную скалу. А то ишь, устроились тут за пазухами и командуют только оттуда!
Валера окончательно заткнулся и принялся краснеть. Мало того, что и так задача предстояла ему нелегкая, так еще с такого позора знакомство начинать! Но русские же моряки не сдаются! Правда, когда не сдаются, то не всегда сразу понимают, что им конкретно надо делать.
В те времена мы к Новому году готовились заранее, месяцев за пять. Это первый год было сюрпризом, что даже и к Новому году могут не выдать зарплату за сентябрь. Ко второму стало понятно: максимум, что можно будет добыть на стол, – это то, что выбил командир для экипажа из продпайка. Но из тушенки, муки, квашеной капусты и яичного порошка много разносолов не наготовишь. Плюс перепадал какой-нибудь один маленький деликатес типа хвоста копченой скумбрии – на нее только и хватало тех копеек, которые командир же и раздавал в виде новогодней премии из сэкономленной корабельной кассы. Начиная с третьего года все, что привозилось из отпуска и не портилось, откладывалось и пряталось на Новый год: колбаса, сало, вкусная водка, любой коньяк, горошек в банках и прочие изыски.
И чем бы, казалось, этот самый Новый год отличается от любой другой совместной пьянки в изоляции от остальной цивилизации? А тем, что эта была самая торжественная и по уровню подготовки и по охватывающему всех веселью. Ожидание перемен – вот что, думаю, отличало каждый тот Новый год. «Ну не может же стать хуже!» – логично предполагали все каждый год. Значит, должно становиться только лучше – ну так давайте же за это и выпьем! А потом оказывалось, что – может. И никто этому не удивлялся, а все только усерднее готовились к следующему Новому году, после которого (теперь-то уж точно) хуже стать не может.
Кто никогда не подводил на Новый год, так это погода.
Мерзкая, отвратительная, а иногда и вовсе невыносимая на протяжении всей осени-зимы-весны, к Новому году она всегда брала себя в руки, снисходительно успокаивалась и приукрашивалась: выключала ветер и сыпала снег хлопьями с кулак. И от этого пушистого снега все вокруг становилось приличнее: и дома, и кусты, и даже сосна на площади, облезлая и украшенная не пойми чем, гордо распрямляла свои ветки и становилась почти похожей на праздничную ель.
Собирались большими компаниями и жены, заранее составляли меню и распределяли, кто что готовит и приносит. На холостяков надежд не было, и им поручали самое простое: принести батон, мандарины. Или вот как Валере тогда – майонез. И ладно бы еще хлеб не принесли или мандарины, но отсутствие майонеза на новогоднем столе вогнало всех в ступор – как это, блядь, Новый год и без майонеза?!
– Нам уже ничем не помочь, Лера, – отмахнулась Лена. – Все пропало! И я должна тебя предупредить, пока ты не приняла необдуманных решений, раз я все это затеяла. Но этот человек похерил нам весь праздник! – И она ткнула пальцем в Валеру, покрасневшего еще сильнее.
– Да что случилось-то, ребята? Хорошо ведь все, а? Валера?
– Кхм, – ответил Валера, и никто не думал, что у него это получится, но покраснел еще сильнее.
– Ну, кроме того, что Валера немой, о чем вы меня забыли предупредить…
– Повезло, что не твой – не тебе и отдуваться!
Лера нам понравилась. Сначала мы: ну Лена, ну как так, он – Валера и она – Валера? Ты клин клином, что ли, вышибить хочешь? Минус на минус положить? Нам двух Валер не вынести! Ой, да заткнитесь вы, зубоскалы, нормальная девчонка, добрая, хозяйственная, спокойная. Значит страшная, подумали мы все. Но кто-то нечаянно сказал это вслух. А себя вы в зеркала-то вы видели? Не, ну давайте не будем начинать… А фотка есть? Не, ну хорошенькая, чего… И эти у нее – во! И эта, ноги, да и вообще фигура. Да не, норм вообще… Красивая. Волосы вон… Не, Валера точно не сможет – оробеет вусмерть. А нет попроще вариантов?
После этого от процесса подготовки нас отстранили напрочь, а мы и забыли. А тут: ребята, знакомьтесь, это – Лера. Лера, знакомься – это ребята. Тут нормальных почти нет, но других мы себе, видишь, не нашли. Прости, что и тебя во все это втягиваем…
Лера была немного моложе Валеры. Лет ей было что-то двадцать пять или двадцать шесть, разведенная, с маленьким мальчиком, в котором она души не чаяла (и это было сразу заметно). Жизнерадостная, живая и с чувством юмора. Бесполезно, подумали мы, изучив ее поближе. Валера не сможет, а жаль. Может, предложили мы Лене, еще кого из холостяков позвать, чтоб не получилось, что зря она в такую даль перлась? Фу, сказала Лена, как вам не стыдно. И что вы мельтешите тут под ногами, все равно я вам водки не выдам раньше положенного. И где вообще ваш Валера, не к ночи будь помянут? А Валера менялся с вахты, к назначенному времени опаздывал и когда прибежал, то не пошел уже даже переодеваться – побрился и помылся прямо у Димы (а собирались мы тогда у них). У него же взял чистую рубашку, пока Галя чистила и гладила его брюки. Потому что ну понятно, что все военные, но к столу-то надо в приличном виде выходить, хоть и в военном.
С порога их сразу познакомили – Валера еще снег не успел вытряхнуть из карманов. И они оба засмущались, хотя Лера виду не показывала, но, блин, видно же. А Валера сразу взял свой репертуар: глупо улыбнулся, покраснел, с третьего раза выговорил «Очень приятно, Валерий», но дошучивал за него о том, что они тезки, уже Миша – в начале фразы Валерин активный лексикон ушел в гости к пассивному, а к концу оба они ушли в аут.
А тут еще и майонез этот, будь неладен он и тот, кто придумал пихать его во все блюда на новогоднем столе!
– Тоже мне нашли проблему, – хмыкнула Лера, когда узнала, из-за чего паника на борту. – Нет – так давайте сделаем!
– Спорим, – прошептал мне на ухо Дима, – что я сейчас прикурю от Валериного уха?
Уши Валеры и правда стали пунцовыми, а в целом сделался похожим он на штангиста, толкающего штангу. Но только без штанги.
– Кого сделаем? – неожиданно толкнул-таки эту, будь она проклята, штангу Валера.
– Ну кого нет, того и сделаем. – Лера уже надевала фартук. – Майонез! Кому еще моего суженого выручать, как не мне!
– Как это… сделаем майонез? – Мы были в шоке от такой разговорчивости Валеры.
– Ну как. – Лера задумалась. – Вот руки, вот продукты. А соединение их вместе и называется словом «сделаем».
– Майонез?
– Да хоть что. Валера, поможешь?
– Да… но майонез…
– Не растет в огороде, Валера! Его не собирают в банках на острове Пасхи, его делают!
– Дома?
– Да хоть и дома. Давай, давай, Валера, сейчас я явлю тебе это чудо. Кроме того, даже дам поучаствовать в его создании. Бери два яйца…
– Лера, тут надо поосторожней с такими фразами, – вставила Лена.
– Чего? А, типа… ну да, я поняла. Так они же взрослые уже.
– Это только так кажется, Лера. Не обольщайся на этот счет.
– Ага, буду иметь в виду. Валера, два куриных яйца. И отдели желтки от белков.
– В смысле? – Валера растерянно посмотрел на два яйца у себя в руке. – Как это – отделить? Они же… – Валера пошевелил пальцами, подыскивая нужное слово, – вместе…
– Так, Лена, а вот сейчас я не поняла, тут-то в чем смысл шутки?
– Ах, Лера, я тебе даже отчасти завидую. Сколько еще тебе нового предстоит узнать об этих людях! – Лена кивнула в нашу сторону головой, а уйти с кухни мы никак не могли – Валера разговаривал с незнакомой женщиной, и мы видели это впервые. – Они такие все, ну вот, мужчины, понимаешь, э-ге-гей блядь и все такое… Смотрят сурово, медали там звенят, грамоты… Орлы, одни словом. Но вот научиться зубную щетку на место ставить, перестать трамбовать мусор в мусорном ведре и просто его вынести, ставить ботинки на место, а не там, где снял, плиту помыть… Ты вот знала, что у Валеры если просто налить на плиту воды и включить конфорки, то можно сварить суп, возможно, даже харчо?
– Теперь знаю. Хорошо, что у меня сынишка маленький – параллельно можно обучать. Смотри, – Лера взяла у Валеры одно яйцо, ловко разбила его и отделила желток в чашку, – просто же. И вот у нас отдельно белок, а вот – желток. Давай попробуй, у тебя получится.
– Да, да, – поддержала ее Галя после шестого яйца, бездарно разбитого Валерой, – и яиц у нас три клетки, все равно мы столько не съедим, а наутро омлет уже, считай готов!
– Блин, ребята! – восхитился Валера, когда у него наконец получилось. – Вы должны это попробовать! Я чувствую себя Коперфильдом! Такая эйфория прямо!
– То ли еще будет! – и Лера вручила ему венчик. – Взбивай!
– И правда майонез. – Чуть позже Валера облизывал венчик и смотрел на Леру не сказать что прямо с обожанием, нет, но как-то настолько уважительно, что было уже очевидно – дело тронулось с мертвой точки.
– Пойдем-ка выйдем-ка. – Дима показал мне бровью на дверь.
На площадке мы закурили.
– Что происходит-то вообще? Ты понимаешь? Он же сейчас в три раза побил свой собственный рекорд по общению с женщинами!
– Сам в шоке, Димас! Может, это любовь?
– Главное, чтоб не наркотики!
А прошлый Валерин рекорд по общению с незнакомыми женщинами состоял ровно из одной фразы. Мы тогда отрабатывали очередной план по привлечению к Валере его собственного семейного счастья и попробовали метод смены имени, чтоб невезение его и робость, не услышав кодовое слово «Валера», заблудились и не нашли его. Шли мы тогда уже изрядно подшофе в какую-то компанию, где ожидались не очень замужние дамы, и инструктировали Валеру:
– Запомни, Валера: ты сейчас не Валера, а Олег! Понял?
– Угу.
– Повтори!
– Олег.
– А теперь всю фразу целиком.
– Привет, девчонки, меня зовут Олег!
– Не так сухо, дай интонацию!
– Привет, девчонки, меня зовут Олег!
– Нет, не ту интонацию, ты же не на казнь, а за счастьем идешь. Радостную давай!
– Привет, девчонки, меня зовут Олег! О, а давайте в магаз зайдем, еще по пять капель хлопнем!
– Давай, Олег.
– А кто такой Олег?
– Валера, блядь!
– Да шучу я, шучу, что вы орете-то сразу, мне и так страшно же!
Добавив для храбрости, провели еще один инструктаж. Настраивали, били по щекам, разминали Валере плечи, снова били по щекам. Зашли. Валеру (который теперь Олег) протолкнули на кухню. Валера уселся на табуретку, дамы подобрали спины, дали грудь и посмотрели на него с интересом. А он:
– Приэт, дифченки, минязвутАлег! – уронил голову на грудь и немедленно заснул.
А тут же он прямо беседует, почти как обычный человек, и ни капли еще внутри!
– Здорово, витязи! – По лестнице снизу топал мичман с баулами, служивший на береговой базе флотилии. Рядом с Димой у него жила любовница с двумя детьми. Ледяной сквозняк, запущенный мичманом в подъезд, метнулся мимо нас на третий этаж и там уже, поиграв дождиком на форточках, успокоился и уснул.
– Здорово, ворюга! С вещами? Жена из дома выгнала?
– Да тьфу на вас! Так, к столу – мандарины, то да се. Надо вам чего?
– Финансового благополучия!
– А, ну желаю тогда. А из продуктов?
– Все есть. И даже то, чего не было, появилось!
– Ну, тогда, за Новый год, может, по рюмашечке?
– А у тебя что?
– А у меня, – мичман порылся в одном из баулов, – «Арарат»!
– Так с этого надо было и начинать! Кто ж офицеров мандаринами подманивает! Другое дело – коньяк! Погодите, я за рюмками.
– Дима, – хватаю его, – Галя же просечет!
– Точно! Давайте тогда по рюмашечке, но без рюмашечек!
Глотнули по разу, по второму. Вышел Валера:
– О, ребята, вот вы где! Слушайте, да? А! Вообще, скажите? Видели? Нет, ну вы видели! О-о-о!
– Валера, – Дима протянул ему бутылку, – прими успокоительное, а то ты лопнешь же сейчас.
– Не-не-не! Я сегодня ни-ни! Только шампанского для вида за столом. Ты что – видал? И даже Олегом притворяться не надо! Я прямо чувствую удачу в своих руках! Прямо вот тут она у меня! А Лера-то, да? Скажите, ну? Ну да же?
– Ну да, Валера, конечно ну да. Что тут говорить-то… Вообще никто не ожидал, что ты из «е-два» и сразу в «е-восемь».
– Только бы все не испортить, а? Хоть бы, хоть бы!
– Ах, вот вы где, – на площадку выглянула Галя, – пьете!
– Что вы, что вы, Галина! – Мичман потряс полупустой бутылкой. – Это я употребляю от собственной никчемности, а они просто стоят со мной! С наступающим вас!
– И вас. Ну-ка все домой! Быстро! За стол садимся.
За столом Валера и правда не пил. Вел себя предельно галантно, ухаживал за Лерой изо всех сил. А она молодец: сначала издалека выводила Валеру на односложные ответы «да» и «нет», а потом постепенно довела его до того, что он объяснял ей правило расхождения судов в море «правый галс», иллюстрируя рассказ вилками вместо парусников и ножом вместо ветра.
«А кто она по образованию-то?» – шепотом пытали мы Лену. Думали, ну, наверняка врач какой-то, клинический психиатр, например. А оказалось нет – учитель младших классов. Лена сразу поняла, кто тут нужен. А то больно уж мы высокого о себе мнения – психиатра им подавай! Вон, видали, как уроки отвечает? И без психиатра. Учитесь, салапеты.
Долго не расходились. И только когда дети, съев все мандарины, стали откровенно клевать носами, засобирались по домам…
Позже потом уже, через год почти, захожу за Валерой на какое-то торжественное собрание флотилии, куда подводников обычно сгоняют для массовки и чтоб было кому в ладоши хлопать, когда штабные там друг друга грамотами и медалями награждают. А Валера перед зеркалом стоит, в белой рубахе, парадной тужурке, Лера его щеткой чистит, чтоб глаз было вообще не оторвать. А дома уют уже такой, настоящий. Сразу же видно, когда в доме заводится женщина, даже толстый Спок доволен – перебрался из-под дивана на книжную полку, а то небось совсем там отчаялся уже от своей продолжительной половой жизни. Валера довольный стоит, торжественный, туалетной водой брызгается везде и говорит Лере:
– Слышь, малая, если вдруг приду не один, а с женщиной – ты же не бузи, скажи, что моя сестра.
– Конечно, мой господин, – отвечает Лера, а живот у нее уже видно, хотя никому еще не говорили (ну она по секрету Лене только рассказала, что беременна, то есть все равно все знали).
И мы там тогда после торжественной части посидели так… хорошо, что Валеру домой я почти принес. Раздели его, спать уложили. Лера говорит: ну пойдем чаю хоть попьем, холод-то вон какой на улице. Я ее и спрашиваю, пока мы одни, ну вот если так, прямо как на духу: влюбилась ты в Валеру тогда или просто… ну… как вот это произошло у вас? Интересно же, как оно у людей случается, что вот у одних людей искры, искры, а потом раз – и пламя, а у других чуть заискрило, и все, будто электрик пришел и щетки поменял… А внешне – все одинаково. Сразу-то – нет, говорит. Да, интересный мужчина, ну зажатый какой-то, надо же поближе как-то узнать… А то так просто я уж раз замуж ходила, второй раз-то с умом уже хочется, понимаешь? Вот. Идем мы тогда по тропинке с Мишей, сыном моим, Валера нас провожает. А кругом красиво, сугробы выше головы, пушистые, сверкают от фонарей, сияние началось, да такое – во все небо. Сказка прямо! И Миша мой спрашивает: «Мама, а ангелы бывают?» Я говорю: ну как тебе сказать… А Валера говорит: «Конечно, бывают, смотри!» – и прямо в сугроб навзничь падает и руками и ногами машет. А сам в шинели, в шапке, только что такой серьезный моряк шел… Ложись, говорит, Мишка, рядом, два ангела будут! Ну тот-то рад стараться! Лежат они, в снегу барахтаются, смеются. Иди, кричат, Лера, к нам! Да дура я вам, отвечаю, в дубленке-то новой! Ладно, говорит Валера печальным голосом, ну дай тогда хоть руку, а то сам не встану. И в сугроб меня, гад, я и опомниться не успела! И еще веселее им.
– И тогда ты и влюбилась?
– Нет, тогда я решила, что надо отомстить.
– Выйдя замуж за него?
– Не, ну не так сурово. Потом уже, когда ждала, письма читала, думаю: да хватит тебе, Лерка, в девках ходить, мужик хороший, надо брать!
– А влюбилась-то когда?
– А не знаю когда. Вот не было такого отдельного момента, до которого я не любила, а потом раз – и полюбила. Как-то все само вышло, незаметно.
Лера погладила свой живот и засмущалась, увидев, что я заметил.
– Ой, да ладно, – говорю, – все знают уже, тоже мне секрет.
Тут на кухню заходит Валера в трусах. Оттаял, видимо, в тепле, и к водопою потянуло воробушка.
– А что это, – спрашивает, – вы тут делаете?
– Тише, малой, – говорит Лера и хлопает его по заднице, – не бузи! Скажи, что ты мой брат.
А тогда ушли они первые. И мы на них смотрели в окно. И Лена говорит:
– Видали, стратеги? Вот так надо – чуть что, сразу бежать к женам! А то стараются они, Валере счастье устраивают, а на выходе шиш с маслом только и выходит. То ли мы с Галкой: сели, решили, запланировали, сделали! Все! Считай, готов ваш Валера! Счастлив!
– Да ладно, может и не срастется еще.
– С кем поспорим? Вы же не туда смотрите – надо же за жестами следить, взглядами, позами. Да и какой мужчина сможет отказать женщине, которая сделала ему майонез?
– И кто бы мог подумать – всего лишь майонез!
– Да при чем тут майонез?
– Ну ты же про майонез… только что…
– А я и не про майонез! Шире надо на вещи смотреть, ши-ре.
– Как не про майонез, если сама сказала, что про майонез?
– Бесполезно, Лена, все равно не поймут, – вздохнула Галя. – Так, что стоим? Кого ждем? Посудку быстро со стола собрали и в раковину принесли! Топчутся тут, не в свои дела лезут! Женщины опять за вас все сделали. Расслабьтесь, волчата, и беритесь за то, что вам под силу!
– Нет, ну вы слышали, да? – Дима складывал куриные косточки. – Сама про майонез, а говорит, что майонез тут ни при чем! Как это ни при чем, если ты сама говоришь, что при чем? Ну вот как это?
Что было ему ответить? Так же всегда у них, да? И как, в сущности, хорошо, что так все устроено. А то какая бы беспросветная скука и какие безнадежные перспективы ожидали бы нас с вами за каждым углом жизненного пути, если все наши женщины (мамы, жены, дочери) были бы похожи на нас и совершали бы только те поступки, какие мы от них ожидаем?
Вот кому бы это понравилось?