– Заходите, – закричал Саша в ответ на звонок, – мне некогда к дверям подходить!
А занят был Саша тем, что сидел на кухне и смотрел в гудящую микроволновку.
– Ужин готовишь?
– Не-а. Носки сушу. Одни остались целые, и те мокрые. Представляешь?
– А зачем тебе целые на ночь глядя?
– Ну сам как думаешь? Если одинокому мужчине, в самом расцвете сил, на ночь понадобились чистые носки, то для чего? Чем пахнет?
Толик понюхал.
– Яичницей вроде.
– Дурак ты, Толик, и не лечишься! Самкой! Пахнет сам-кой. Друганы твои посыльного прислали из эсэса: ты же их кинул, и их там получилось двое против четверых половозрелых особей женского пола. Зовут на подмогу, чтоб в компании был хоть один умный и красивый – то есть ваш покорный слуга. Ты тоже, кстати, идешь со мной, раз попался.
– Да я как-то… ну… настроения нет.
– А ты что, рояль, чтоб настраивать тебя в кабак идти? Ничего, расстроенным посидишь.
– Да я и одет… ну, в домашнее почти.
– Джинсы и свитер? А я, по-твоему, костюм-тройку сейчас напялю? Сюртук с цилиндром? Все, давай тут не спорь с дядей доктором. А то мы, доктора, знаешь какие мстительные!
Дзынькнула микроволновка.
– Та-а-а-ак, что тут у нас? Ну ты смотри – почти сухие! Надо же, чудо техники какое, а я все думал, зачем же я ее себе купил?! Ладно, досохнут на ногах, во время знойных танцев! За мной, мой юный друг! В царство похоти, разврата и низменных инстинктов!
– А ты чего с ними сразу не пошел? – любопытничал Саша по дороге.
– Да не хотелось как-то общения и всего… вот этого.
– А дома тогда чего не остался?
– Одному как-то тоже не хотелось.
– Брат, да тебе к доктору надо, нет?
– Так ты же доктор.
– Ну как доктор. Я – хирург. И не знаю, что это у тебя, но могу попытаться что-нибудь отрезать, чтобы это прошло.
– Все тебе только резать бы!
– Так я же говорю – профессия такая!
В царстве похоти, разврата и низменных инстинктов, на вывеске которого за неимением более подходящего слова в русском языке было написано слово «ресторан» и название «Северное сияние», оказалось пустовато и явно не хватало мужчин. И это выглядело странно: в городе-то мужчин!
– Повезло, – резюмировал Саша. – Редкая удача оглянется на нас с тобой, мой младший брат, но вот видишь – оглянулась! Пошли к нашим, там уже женщины подогретые и размятые!
– Здравствуйте, дамы! – Саша разгладил пышные усы, которых у него не было. – Ваш вечер спасен: теперь у вас есть я. Ну и еще Толик. Очень приятно. Александр. Врач. Александр. Вообще-то хирург, но мы, морские врачи, знаете, довольно широкого профиля личности! Александр. Да, конечно, косметология – это мой конек! Александр. Ну и вам привет, военные! Вы чего сидите оба как в гостях – штрафные нам с Толиком наливайте, а то как мы вас догонять будем?
А вот и правильно, что пошел, подумал Толик. Здесь так все… театрально, что ли, не по-настоящему, что вполне можно быть одному, но не в одиночестве. Машинально выпил и присел на свободный стул. Так себе развлечение, но если жизнь состоит в основном из железа и службы, то любое, что не железо и служба, – уже развлечение.
– А вас как зовут, я не расслышала? – наклонилась к нему одна из девушек.
– Толик, а вас? – спросил больше для приличия.
– А я – Катя.
– Очень приятно.
Помолчали. Толик о своей жизни, Катя неизвестно о чем. Были бы вдвоем – стало бы неловко. А так, в компании, молчание их не угнетало: в общем гомоне его было почти не слышно.
Так называемое веселье проходило как всегда и не то чтобы очень весело: все что-то выпивали, закусывая салатами, состоявшими в основном из майонеза и каких-то еще ингредиентов, но майонез был таким кислым и его было так много, что определить остальной состав можно было только по буквам в меню. О чем-то говорили, плясали и к концу даже начали петь. Делали вид, что веселятся, и рассказывали друг другу истории, рассказанные уже по сто раз, но рассказывали-то их для дам, только делали вид, что друг для друга. Толик в основном молчал, иногда отвечал, и когда невпопад, то все над ним смеялись и Толик смеялся и сам. Катя что-то ему рассказывала отдельно от общей беседы, о чем-то спрашивала и сама звала его танцевать. Нормально, братан, шептал ему доктор, все в твоих руках, смотри, даже ты кому-то нравишься. А как твои носки, спрашивал в ответ Толик, досохли? Без понятия, хочешь проверить? Да ну тебя. Да ну тебя туда же.
Расходились уже за полночь. Проводишь, спросила Катя, ну а как же, вдруг белый медведь, конечно же провожу. А пошли ко мне зайдем, сказал доктор, у меня в холодильнике есть арбуз. А откуда у тебя в ноябре арбуз, а надо было на доктора учиться, знал бы тогда. Пока дамы прихорашивались у зеркала в гардеробе, что в шубах, дубленках, шапках и шарфах выглядело не то мило, не то глупо, не то одновременно и мило и глупо, доктор спросил: ну как у тебя, братан, клеится что? А что клеится, не понял Толик, который вот именно в данный момент вспомнил о чае, который ждал его дома, и жалел, что чай уже остыл и греть его будет невкусно и холодным пить его тоже невкусно, а заново заваривать неохота. Ну как что, именно то, ради чего все это и проводится в данных местах, – соитие. Да я об этом как-то и не думал даже, искренне удивился Толик, я же так, за компанию пришел, чтоб не страдать от тщетности бытия, при чем тут соитие? А что тут при чем? Ну, я не знаю, книги, может, вспомнил Толик про библиотеку. Да, братан, тебе бы и правда доктору показаться, но не суть, слушай, моя-то чо-то похоже не особо настроена, если что, я твою попробую – ты не против? Попробуешь? Ну склонить к соитию! Не-е-ет, кольнула Толика ревность, я против – это же моя! Так ты ведь сам только что сказал, что тебе в библиотеку! Ну не сейчас же, и вообще – это как-то немного нетактично по отношению к дамам, Александр, ну так джентльмены не поступают! То есть нет? Однозначно нет!
А еще отчего-то стало жалко Катю. Может и показалось, но Толик подумал, что она не такая, просто пришла с подругами за компанию, хотя вслух этого не сказал. И он заметил, что у нее красивая длинная шея и густые волосы, собранные в прическу на затылке, а если их распустить, то они станут длинными и их наверняка будет приятно гладить.
– Давай не пойдем на арбуз, – незаметно шепнул он ей.
– Давай, – нисколько и не удивилась Катя, будто только этого и ждала.
Шли по протоптанной на тротуаре тропинке редко рядышком, а в основном друг за другом – тропинка все время худела и петляла.
– Не люблю ноябрь, – оборачивалась к Толику Катя, чтоб ему было лучше слышно. – Самый нелепый месяц. Что здесь, что на родине моей.
– Почему?
– Ну, потому что все в нем не так, все неправильно.
– Тоска?
– Да тоска-то ладно бы. Пустота. Тут уже снег и холод, хотя осень же еще… И замечал, только началась зима недавно, а кажется, что она всегда была, есть и будет…
– …Есть.
– Что?
– Да так – шучу.
– Ну да, а что еще остается? А там, где снега нет, все голое сейчас и серое, я же помню: и небо, и земля, и люди, и морось с неба – и та серая. И серость эта такая, основательная, как хозяйка, по-свойски устраивается, и будто все вокруг ее. Даже звуки не те становятся, а тоже пустые, глухие и серые. Замечал?
– Не помню уже. Тут-то такого не бывает почти: зеленое-красное и сразу белое. Только жизнь тоскливая, это да, есть такое.
Толик закурил. В ресторане еще держался, а сейчас на воздухе повело – немного перебрал.
– Но в жизни тоскливой не мы ли сами и виноваты? Как думаете, Анатолий?
– Так да, а кто же еще? Все у нас состоит из условностей каких-то и обязательств. А на круг выходит, что ты обязан почти всем, а вот тебе – мало кто. И то редко.
– А это глубокая мысль, Анатолий!
– Могу, да.
– А почему мы к доктору вашему не пошли, скажешь?
– А он на тебя глаз положил.
– А ты?
– А что я?
– Положил на меня глаз?
– Честно?
– Желательно бы.
Дверь в Катин подъезд не закрывалась до конца, упираясь в наледь. Струйки снега, кружась вихрями, нет-нет да и залетали в тепло, и за дверью виден был небольшой сугробчик до первой ступеньки.
– Не знаю, Катя. Я и не думал об этом. Скорее нет. Но не потому, что ты мне не понравилась, а просто потому, что… настроение такое… не такое, понимаешь? Состояние души…
– Понимаю. Отчего же не понимать. Так не зайдешь ко мне?
– На чай?
– На секс. Но можно и чаю попить.
– Да отчего бы и не зайти… Зайду.
Но зайти не удалось: между вторым и третьим этажами в темноте Катя споткнулась, и Толик словил ее, и так вышло, что неловкий странный и неудобный секс случился у них прямо в подъезде, и они больше смеялись и ойкали, чем ебались: пока путались в полах дубленки Кати, замке куртки Толика, пока добирались друг до друга, а потом Толику приходилось держать и свою откинутую за спину куртку, и Катину заброшенную ей на спину дубленку. Но что-то, наверное, вышло, хотя спроси кто у обоих, понравилось им или нет, наверняка они и не ответили бы или удивились тому, что что-то у них там случилось вообще – Толик больше думал о том, что Катя упирается в ступеньки и потом же у нее будут грязные ладошки.
После они сидели на этих самых ступеньках (которые Катя уже вытерла ладонями, думал Толик) и Толик курил (и старался не смотреть на Катины ладошки), а Катя спрашивала, всегда ли он курит после секса, на что Толик отвечал, что нет, он просто курит, а если бы он курил только после секса, то давно бы уже бросил. Это шутка такая, понимаешь? Ну, конечно, я же не дура, а если и дура, то не настолько. Катины волосы выбились из пучка на затылке и висели прядками, и Толик подумал, что Катя красивая. Сейчас-то ее видно плохо, но в ресторане было видно хорошо, просто Толик тогда не смотрел.
Слушай, Толик, ну нет же смысла говорить, что вообще я не та… Нет, Катя, даже не начинай, зачем это, чтоб помнить потом только об оправданиях? А зачем? Мне, например, понравилось, хотя я не совсем понял, что это было. Мы же взрослые, да? Да, Толик, а мы еще увидимся? Ну а как мы можем не увидеться в этой деревне, попытался пошутить Толик, но шутка не вышла – ведь раньше мы не виделись, парировала Катя. Раньше мы может и виделись, не согласился Толик, да не знали о том, что видимся, мы же каждый в своем мире живем и миры наши раньше не пересекались просто, и когда ты скользишь взглядом по чужому миру, ты же не оставляешь в себе его следов? Ну вот. Я пойду, Катя, ладно? Тут уже точно белых медведей не будет, они же выше первого этажа не заходят. В одиннадцатой я живу, ну если вдруг, Толик, да?