От леса в сторону Толика двигались селянки, жали пшеницу серпами и вязали в снопы. И как они ловко, подумал Толик, делают эту перевязь из пучка колосьев, скручивая их в тугой жгут, не выпуская из рук серпа. Отчего они серпами-то жнут, удивился было Толик, неужели не все еще комбайнами убирают и тут остался вот такой вот ручной труд? Но думать об этом не хотелось, да и как он, городской житель, мог об этом рассуждать?
Селянки заметили Толика издалека, и одна из них, разогнувшись, посмотрела на него, прикрыв глаза от солнца ладонью, а потом что-то сказала остальным и те засмеялись: эхо их смеха Толик хорошо слышал и почувствовал, как краснеет, но и это не было неудобно – просто слегка волновало.
Высоко в небе, чуть в стороне от солнца висела какая-то птица, и отсюда казалось, что она абсолютно неподвижна, будто подвешена на веревочке. Наверное, это коршун, подумал Толик, мышей высматривает или зайцев. Но в птицах, так же как и в сельском труде, разбирался он плохо. Даже если бы эта птица опустилась и села у его ног, попросив закурить, отличить коршуна от сокола или от ястреба он бы точно не смог.
Жницы были уже совсем близко, они бросили свое занятие и вовсю рассматривали Толика, улыбаясь ему искренне и задорно. И именно поэтому, а еще потому, что это было поле пшеницы, а не городская улица, Толика ничуть не смущали их взгляды – здесь это выходило естественно и у них, и у него: сам он тоже вовсю пялился на этих разномастных женщин и искренне рад был их видеть.
– А кто это такой видный наше жито топчет? – заговорила та, которая увидела его первой.
– Я Анатолий. В отпуск приехал к другу.
– А издалеча ли?
– С Севера. Я моряк – видите? – И Толик показал на РБ, в котором он гулял по полю, и даже усмехнулся – надо же, видят, что я в РБ, и не знают, что это значит. Вот это глушь, вот это я понимаю!
– Моря-я-як? – Кто-то из женщин даже присвистнул. – Ну надо же, бабоньки, вот это дела-а-а! Моряков-то в наши края отродясь и не заносило! Все олени да трактористы кругом!
Восхищаются – это хорошо, подумал Толик. Нет, ну и смеются, конечно, но это тоже хорошо, потому что и восхищаются тоже. А чего я в РБ-то в поле поперся? И зачем я вообще с собой в отпуск его брал?
– Попить бы, – улыбнулся Толик всеми своими двадцатью четырьмя зубами, – водички не найдется у вас?
– Да что водички? Даже переночевать где найдем! – Все опять дружно прыснули смехом.
– Пошли! – Та, что первая, сняла косынку с головы и, широко размахнувшись, закинула ее себе на плечо. – У нас в лесу припасы, чтоб не спеклись. Напою тебя, морячок!
– Ишь ты, Зойка, глянь, коза, уже и морячка себе подобрала!
– А потому, что одна я у вас холостая! Оттого право и имею! – И Зойка показала товаркам язык, на что они опять дружно рассмеялись.
– Смотри, морячок, об Зойку глаза-то не намозоль!
– Да ладно глаза, кабы чего другого не намозолил!
И опять дружный хохот; Зойка шла чуть впереди Толика и не обращала на это внимания. Толик старался на Зойку не пялиться во все глаза, но рассматривал исподтишка: бабой Зойка была дородной – Толик никогда не употреблял этого слова, но тут оно легло прямо как на свое место. Рослая, почти с Толика ростом, в теле, что видно было даже в просторных одеждах, но не грузная – шла мягко, плавно, будто плыла.
В лесу и правда было прохладно: только вступили в него, так тут же и пахнуло свежестью и звуки сразу стали другими – звонкими и сочными, хотя было почти так же тихо, как и в поле, разве что где-то вдруг застучит дятел или сосны зашепчутся меж собой кронами.
– Вон там у нас провиант, – показала Зойка на стайку березок у края небольшой полянки. – А вы надолго к нам?
– Не знаю еще, не решил. Как пойдет. Вчера только приехал. А давай на «ты», может? Чего мы выкать будем?
– Давай. А сколько у вас моряков, отпуска? По месяцу небось?
– Да не, что ты, больше – три.
– Три?
– Ага.
– Три месяца?
– Да.
– Надо же, вот это диво, конечно. Мы тут про такие отпуска и не слыхали. А за что это вам так?
– Ну за вредность. Север же.
– Холодно?
– Не то слово. Зимой солнца нет, еще и края дикие – безлюдные. Еще месяц добавляют на санаторное лечение.
– И что ж ты не в санатории?
– А наши санатории летом кем-то вечно заняты, только с ноября по апрель туда и можно попасть. Да и скучно там, нечего делать.
– А тут?
– Тут не знаю еще. Чем вы тут занимаетесь вообще?
– Мы-то? Работаем в основном да по хозяйству.
– А развлекаетесь как?
– Ну, танцы бывают. Кино иногда в клуб привозят. Пришли.
Зойка плюхнулась в траву и дернула шнурок на кофте – кофта распахнула ворот, и Толик увидел капельки пота меж пухлых Зойкиных грудей и подумал: вот лизнуть бы. А подумав, покраснел, словно Зойка могла читать его мысли. А она прыснула, будто и правда прочитала, подмигнула Толику и протянула кувшин:
– Пей, морячок!
А и лизну ведь наверняка, подумал Толик, чего: раз она холостая и я теперь тоже не при делах…
Мерзко и нагло затрещал телефон над головой. Толик вылупил глаза и вскочил: сон отпускать не хотелось, а хотелось схватить его за хвост и удержать. Но как, если телефон продолжал трезвонить, а маленькая лампочка в секретере отражалась в зеркале и не очень четко, но привычно рисовала очертания его крошечной каютки на корабле?
– Тьфу ты, черт! – чертыхнулся Толик и взял трубку. – Алло.
– Толян?
– Ну.
– Тебя командир в центральный вызывает.
– Прямо сейчас?
– Нет, завтра после обеда. Бегом давай.
Толик сунул ноги в тапочки, наскоро сполоснул лицо, накинул куртку от РБ и побрел в центральный. На лодке было тихо и безлюдно, только привычные звуки пустого, но живого корабля. Ночь, что ли, не понял Толик. Так чего бы ночью командиру меня вызывать, больно я важная птица…
В центральном командир сидел в своем кресле: шинель расстегнута, каракулевая шапка, еще мокрая от снега, лежит на столе. Рядом со столом переминается зам – этот не раздевался и шинели не расстегивал, только сдвинул шапку со лба, чтоб не так жарко было. Дежурный в ватнике и рядом подсменный верхний с гюйсом. Ага, значит скоро подъем флага. Ну ладно, хоть во времени сориентировались.
– Анатолий?
– Тащ командир, по вашему приказанию!
– Чего мятый-то такой, будто жевал тебя кто?
– Спал, тащ командир!
– Только бы спать вам…
– Так ночь же, тащ командир, ночью же все… ну… люди…
– Люди. Так то – люди! А с чего ты на корабле спал-то?
– Гидравлику вчера грузили чуть не до полночи, куда уже было домой идти?
– Допустим. А почему не брит? Пугаешь тут погоду рожей своей щетинистой и оскорбляешь мое чувство прекрасного!
– Тащ командир, так я же, ну… с дежурства вчера только сменился, и сразу – гидравлика… Когда мне было…
– Да? А вот пить тебе было когда, чувствую по амбре! Почему пил на боевом корабле?
– Я?
– Ну не я же!
Отпираться было бессмысленно, да и не красиво – не лейтенант же уже давно, чтоб суетиться.
– Да мы и не пили-то, считай. Как гидравлику погрузили, так для расслабления мышц… по пять капель.
– Блядь, когда вы напрягаться-то успеваете так, как пьете? А? С кем пил?
– Один, тащ командир!
– Ага. Выгораживает еще. Нет, зам, ты видел, да? А чего тогда во множественном числе говоришь?
– Так это я с зеркалом чокался. Не алкаш же, в одно лицо дудонить…
– Не алкаш, угу. Заместителю командира дивизии почему дерзил вчера?
– Да я не дерзил, тащ командир!
– А он говорит, что дерзил. Вот с утра прямо отловил меня в штабе и ну мордой моей по паркету своему возить! Из-за тебя все!
– Нет, так а что из-за меня? Ну катим мы бочку по трапу, так как я ему дам пройти? Двести кило на плечи и взлечу?
– Нет. Но мог бы сказать, что виноват?
– Был бы виноват, сказал бы, а так в чем я виноват? Что бербаза гидравлику вовремя привезти не может? А куда мы ее на пирсе бросим – мороз же! Она потом вязкая и в горловины не льется. Ну что я, для себя?
– На все у тебя отговорки, Толик! Вот нормальный ты офицер вроде, а?
– Не знаю. Вам виднее.
– Документация почему твоя на проверке штабом всплыла? Ну тяжело было даты сверить? Ведь знал же, что внезапная проверка будет, я же предупреждал!
Совсем уже растаяли в Толиковом мозгу поле с пшеницей и неизвестная птица та в вышине, и Зойка, с сожалением пожав плечами, уходила туда, откуда взялась, – в небытие. И опять кругом железо, железо, железо… и документация вот всплыла.
– Тащ командир, я не успел просто. Я объяснял флагманскому, что холодилку мы делали. Ну в море раз идти, то где продукты хранить – в документации? Я говорил ему, что день и я ему принесу в штаб, предъявлю все, а он…
– А он что? Не пошел у тебя на поводу? Вот же гад, ну ты подумай! Сам-то ты небось как флагманский станешь, что родной отец будешь этим, на кораблях которые?
– Я, тащ командир, не планирую.
– Да ты вообще что планируешь? Ты нормальный же офицер мог бы быть, если бы не твое это все… Витаешь где-то, хуй тебя знает. Соберись! Волю в кулак, что там, нервы в узду! Пошел служить, так служи, а не нигилизм мне разводи вот этот вот на боевом корабле! Ишь ты, фифа, заместитель командира дивизии посмел ему замечание сделать! Ну надо же, нахал какой! Вот ты себе думаешь, что так это все…
Командир завелся. Толик молчал. Командир, он знал, немного погорячится, да забудет. И не со зла же, а явно потому, что мудак этот нажаловался с утра. Конечно, обидели флотоводца! Ну и ладно, эх, ну что бы минут на десять позже меня не разбудить, а? Ну хоть бы на пять: во сне да через пять минут я уже Зойку под березами тискал бы… А тут – меня и без берез. Это надо же, даже во сне и по полю в РБ ходил… Нет, ну нормально это вообще?
– …и не говори потом, что я тебя не предупреждал! Понял?
– Так точно!
– «Так точно». Вот так вчера и надо было с начальством разговаривать! «Так точно» и «никак нет». Чего в бутылку-то лезть?