Толик помолчал, вспомнил, как шли они с Витей и Светой от Северной до Голландии по каким-то темным тропам и пили коньяк из горла и закусывали шоколадками, а над ними сияли звезды, и жизнь текла неспешно тогда и казалась бесконечной и, пожалуй, даже прекрасной.
– Ну чо там дальше-то?
– Ну чо. Привели Свету до КПП, объяснили ей план действий, а сами пошли на теннисный корт ждать ее – обратно же обещали проводить. Лежим с Витей на лавочках, море плещется у ног, наверху белые звезды в черном небе, тополя шумят, жара ушла, такая благодать. И Витя говорит, ну, чувствуешь теперь? Ага, говорю, чувствую. Вот она там ему сейчас сосет и все остальное, а мы с тобой такие, природой наслаждаемся, и он же не узнает никогда, кто его феи, да? А это мы. И вот нам хорошо от того, что у него сейчас жизнь налаживается минут на десять, да? Да, говорит, Витек, жаль только, что ему никто не поверит. А ведь и правда, соглашаюсь, кто ему поверит-то, что все это рассказывают и ни у кого не было, а он рассказывает – и у него было. Прям дух захватывает, да? Да, ну пошли, Толик, Свету обратно поведем. А Света уже ждет нас за воротами, курит и слезы вытирает. Курсантик этот ошалевший на стуле лежит и как рыба на берегу воздух хватает, и глаза такие же, как у рыбы – красота. Чего, говорим, Света, плачешь? Обидел, может? Так мы ему сейчас! Нет, говорит, Света, от того я плачу, что такие вы Атосы, что хоть лилию на плече коли, чтоб вы меня наказали!
– Наказали?
– Ну. И нас потом с утра наказали за то, что мы из увольнения опоздали, потому что Свету всю ночь наказывали. Круговорот наказаний в природе получился.
– И курсантика того вы тоже наказали.
– Это как?
– Ну вот так. Смотри, ему тридцатник уже скоро, и он нет-нет да рассказывает эту историю, так ведь? Ну такое в себе не удержать? И до сих пор ему никто не верит и говорят: Вася, да хватит заливать уже, епта, ну что ты, взрослый мужик, а байки все курсантские травишь! А он-то знает, что у него-то было! Вот у них у всех точно нет, а у него – точно да. Но получается, что раз ему никто не верит, то и у него как бы и нет. И сколько ему будет, сорок? Пятьдесят? Когда он смирится и подумает: ну да, наверняка же и не было, что за память у меня – подсовывает всякое!
– А мы об этом-то и не подумали тогда!
– Ну а так прикольно, да. Мне бы так кто, да в восемнадцать лет!
– И мне бы!
– Ну долго вы там? – В дверь заглянул представитель второй партии. – Мы замерзли уже, давайте быстрее, да за стол уже сядем!
Когда Толик засыпал, сытый, пьяный и распаренный, в голову к нему опять пришла Лена, и вспомнил он, как первый раз пришел к ней домой с педигрипалом. На него просто акция была в ларьке в связи с тем, что он был маленько просрочен, и ни на что больше остатков денег не хватало. А раз Лена попросила цветы не носить, то почему бы и не педигрипал в банке? Так, решил тогда Толик, и за оригинала сойду: вот, мол, Лена, Коню твоему мясные консервы. Ну кто так делал когда? Да, согласилась Лена, думала – стоит ли, но теперь придется тебе отдаться, Анатолий, потому, что все понятно. Последние деньги отдал, так ведь?
А в окно к Лене кто-то стучал снаружи – не то жук, не то шмель. И Толик, дрожащими пальцами пытаясь расстегнуть застежку на бюстгальтере Лены, думал: как странно, что он стучится снаружи, я-то думал, что они стучатся только изнутри, пытаясь улететь на свободу. И чего это он забыл тут, внутри? Но на окне были задернуты шторы, и даже определить, жук это или шмель, было невозможно. Но точно не муха или пчела – бумкало редко, но солидно. Подожди, Толик, дай я сама, потом потренеруешься расстегивать на ощупь, не глядя. Лена отвернулась, а Толик встал и заглянул за штору: на подоконнике рос огромный цветок с ярко-красными цветами, а в окно стучал шмель и теперь можно было спокойно сосредоточиться на том, что у Толика случалось в жизни первый раз, если брать в расчет объективную реальность, а не ночные рассказы в парно-пожарном дозоре или в караулке, когда не можешь уснуть, потому что не привык еще спать в ботинках. И легко было подумать, что надо сосредоточиться, но сосредоточиться не получилось, и кончил Толик едва ли не быстрее, чем начал, но Лена сделала вид, что ей и так хорошо. Толик едва успел подумать, что надо бы обязательно повторить, только водички бы сходить попить на кухню, как хлопнула входная дверь и кто-то затопал в прихожей. Да не дергайся, успокоила Лена, это отец, он никогда ко мне в комнату не заходит. Но легко сказать не дергайся, когда ты лежишь голым с голой же дочерью отца, который топает по квартире, а вот не дергаться при этом проблематично. Толик выдержал паузу, чтоб показать, что он и не волнуется, что в этом такого-то. Но потом, сославшись на то, что надо попить водички, оделся и пошел на кухню. На кухне Ленин отец как раз доедал педигрипал из банки, ловко орудуя вилкой и отламывая ломти от буханки черного хлеба.
– Здорово, морячок! Меня зовут Гена, будем знакомы!
– А я – Толик, – пожал руку Толик и замешкался, говорить или нет о том, что это собачьи консервы, когда в банке осталось уже меньше половины и человек ест с таким аппетитом.
– Нормального Ленка себя жениха нашла! – Гена насадил на вилку кусок хлеба и макнул его в банку. – Это я понимаю – консервы принес, не то что те, чахоточные, все с пизженными розами из парка ходили! Че там Ленка, занимается?
– Занимается! – охотно подтвердил Толик, не сильно-то и соврав.
– Ну, пусть занимается! Ученье – свет! Скоро мать придет, останешься с нами на ужин?
Ну и правильно, что не сказал, чего человеку кайф обламывать, согласилась Лена. Застегнешь мне лифчик? Конечно, согласился Толик, снимая его обратно, но позже. И второй раз вышел у него на славу. Ну он так подумал, судя по запыхавшейся совсем Лене и времени, большему, чем первый. Могу, значит, надо только больше тренироваться. Ого, подтвердила Лена, аж ноги дрожат, ничего себе ты и не Толик никакой, а Анатолий, как минимум. И они смеялись тихонько, когда опять кто-то пришел и Лена сказала, что вот теперь быстро давай одеваться, это мама, а она помоет руки и зайдет обязательно.
Уж что-что, а быстро одеваться Толик умел и успел даже отдернуть шторы – шмеля уже не было: то ли улетел к другим цветам, а то ли расшиб себе башку, пытаясь опылить именно этот, – когда в комнату вошла мама.
– Тот самый Анатолий? – вроде бы даже обрадовалась она. – Зинаида Степановна, рада познакомиться лично. Через час у нас ужин, накрываю и на вас, да? Лена. Белье если не успела надеть, то хоть под диван его закинула бы.
И мама Лены, кадровик на судоремонтном заводе, и папа ее, бригадир цеха покраски кораблей, людьми оказались в общении простыми, легко идущими на контакт и оттого приятными. И в кого у них вышла такая Лена, думал потом Толик, что с ней так сложно, и не потому, что дурак, а потому что она будто из параллельного мира, где эмоции и чувства нужно обязательно прятать и гордость важнее, чем что бы то ни было. И даже гордость – ну пусть, с этим Толик мог бы еще смириться. Но вот это ее равнодушие, зачастую явно показное, и страсть только в постели выбивали его из колеи напрочь, и что с этим делать, он придумать не мог тогда. А сейчас не мог понять, что он все-таки делал не так и как надо было, и надо ли было вообще.
На первое был борщ, и Гена, едва перед ним поставили тарелку, всыпал туда ложку перца черного, ложку перца красного, пол ложки соли, еще какой-то травы – не то тархуна, не то розмарина, а сверху положил стручок перца «Огонек».
– Как же ты мне надоел! – хлопнула по столу полотенцем Зинаида Степановна. – Готовишь стоишь часами тут, стараешься, а тебе хоть воды тарелку поставь – все одно!
– Ну, виноват я, что двадцать лет корабли крашу и вкусов уже не чувствую?
– А борщ очень вкусный! – Толик решил заступиться.
– Правда?
– Да, только у бабушки такой и ел! Хорошо вы готовите, отлично просто!
– Да ты хоть попробуй сначала, соловей, – шепнула ему на ухо Лена.
А что было на второе, Толик вспомнить не успел, потому что заснул и не просыпался ни на подъем флага, ни на утреннюю постановку задач и еле как встал ближе к обеду: в кои-то веки ничего не снилось такого, что мешало бы спать, и из сна этого выходить наружу не хотелось вовсе.
– А где ты был целый день? – удивился механик, встретив Толика на мостике.
– Документацию исправлял.
– Исправил?
– Да.
– Врешь?
– Да.
– Ну забей уже, через неделю идем в море, план прислали, и никому уже дела нет до твоей документации. Что у тебя по матчасти?
– У меня вообще пучком все, даже удивительно. Вот только перемычка ВВД у нас в корме травила же.
– Это я в курсе. Завтра работяг прислать обещали. А чего ты небритый, как мохамет какой?
– Да я не помню уже, когда с корабля уходил. Чувствую уже, как дичаю, и боюсь даже покинуть родное железо.
– Это хорошо. На железе лишний офицер под рукой никогда не лишний. А как дышал-то, как дышал про библиотеку свою!
– Пойду сегодня!
– Свежо питание…
– Да век на лодке не кататься!
– Да верю я, верю, чо ты божишься тут прямо.
Но не в таком же виде, потер Толик свою щетину дома в ванной у зеркала, идти в библиотеку. Там же наверняка не мичман книги выдает, а вполне себе гражданская женщина. Да и вообще – пускают ли в библиотеку в таком виде? Может там у них тоже уже фейс-контроль, как в приличном ресторане, и такие вышибалы: а куда это мы, батенька, в таком виде? За Достоевским? Нет? Тогда будьте любезны привести себя в подобающий вид. И Толик, пока брился, представлял себе этих библиотечных вышибал: здоровых – вышибалы же, но прилично одетых и непременно в пенсне. И было смешно, но Толик не смеялся, а просто занимал этими образами мозг, чтоб не думать опять о том, что же ему делать-то дальше с этим, будь он неладен, смыслом и где его искать и надо ли искать, а когда найдешь, то подойдет ли он к текущей жизни или станет еще хуже, чем сейчас? И тогда вот что делать?