– Катя?
– Да ебу я?
– Ну Катя, да, была. Мы же даже с ней того… ну…
– Дискутировали по поводу творчества Кьеркегора?
– Какого Кьеркегора?
– Серена, а ты какого еще знаешь?
– Да я совсем не об этом…
– О, да мы краснеем? Выебали даму, едва успев познакомиться?
– Типа того, да.
– Ну дык и заебись – чем не повод для знакомства? Что мешает?
– Да все, слушай, как-то не складывается, то дела, то… опять дела какие-то, то не до этого!
– В общем, я понял. Причины нет. Значит так, записывай рецепт: сегодня же идешь к ней. Цветов не покупай, можешь поставить ее этим в неловкое положение, вдруг она замужем? А так, если что, скажешь, что ошибся дверью, подъездом и домом. А завтра у нас что? Значит сегодня с ней чаю попьете, поговорите, но долго не сиди, очаровал и сразу беги оттуда, типа по делам. Завтра пауза, скажи, что на вахте. А послезавтра сделаем вид, что у меня дэ-эр, возьмешь ее, я свою предупрежу, позовем еще кого и там, в непринужденной обстановке и поможем тебе ее охмурить. Вполне вариант, кстати. Пффф, а неплохо я, непло-о-охо… И вот с этого и начнем, понял меня?
– Ну… понял…
– Смотри! Я проверю!
– Толика нет тут? – В дверь просунулся вахтенный носа. – А, тут, вижу. Механик тебя обыскался уже весь полностью. Бежи в центральный, а то он еще сюда прискачет!
Точно, должны же были работяги с завода прийти перемычку чинить.
– Так, Анатолий, где ты скрываешься от меня постоянно? – Строгость механика была явно напускной.
– Когда где, сейчас в амбулатории был.
– Заболел?
– Не, так…
– Да я и вижу: голова, руки-ноги на месте, значит – здоров! Посиди-ка тут на пульте, а то народу мало, всех в корму заслал на работы.
Механик тут же потерял к Толику всякий интерес и продолжил писать что-то в журнале. Кроме него, в центральном, сидел и старпом, заполняя какой-то из томов своей документации.
Столько писанины вокруг, подумал Толик, усаживаясь в кресло. Явно в море собираемся, верный признак – тут ошибиться практически невозможно.
Ну да, в общем-то доктор прав, Толик еще и не пошел к Кате, а только собрался, но уже чувствовал, что что-то чувствует. И может это, то, что он чувствует, и ничего совсем не значит. Как у гончей – просто тень от запах прошла у носа. Но уже кажется, что жизнь может и наладиться. Шанс-то есть, так почему бы и нет? А вот ни по чему. Каждый человек же достоин ну если и не счастья, то уж смысла в жизни точно. И Толик, никогда не выделяя себя из ряда себе подобных, уж кем-кем, а каждым точно был всегда. Да, библиотека подождет, куда она денется. Сначала попробую поискать смысла в другом месте. Ладно, может и не смысла, а суррогата его, хотя бы на первое время, но почувствую, что я жив, чего-то хочу, что-то планирую и, главное, помню и ощущаю течение времени вокруг.
– Алло.
– Толик, ты?
– Я. Что хотел, Андрюха?
– Мы тут с компрессором закончили в десятом, надо бы запустить да помолотить, посмотреть, что к чему, что у нас там с ВВД?
– Неровно. Давай я пообъединяю перемычки по очереди и потом свистну вам на запуск, заодно и подобьем.
– Давай. Жду.
– Семен Степанович, объявите переключения в системе ВВД…
Вот что в конечном итоге важно, да. Ощущать, как течет жизнь, потому что когда-то она истечет, и в конце судорожно вспоминать начнешь, а вспомнить-то будет и нечего. Родился, в школу пошел, учился, работал, работал – умер. А жил когда? Ну в детстве, а потом? Толик привычно щелкал кнопками на пульте, готовясь объединить систему воздуха с давлением четыреста килограмм на квадратный сантиметр.
– …нахуй!
Толик не понял, когда и как, но за спиной у него торчал старпом и, откинув крышечку, жал кнопку «аварийное закрытие арматуры», а механик что-то орал в его сторону.
– Ты, блядь, глаза-то разуй! Где ты, сука, вообще, в каком космосе?
– Да что?
– Да, нахуй, на пульт свой посмотри, чтокало!
А на пульте висела табличка «Запрещены переключения в системе ВВД! Работают люди!». Прям красными большими буквами, и не заметить ее можно было только с закрытыми глазами. И Толик сообразил, что да, он же потому здесь и сидит, что пришли рабочие и перебирают перемычку в корме, которая в последнее время взяла моду помаленьку подтравливать. В базе это, допустим, мало кому мешало, а вот в море стало бы проблемой. И перемычка у них там сейчас разобрана, и группа баллонов стравлена, а он бы сейчас аккуратненько всех, кто был в корме, через дыры размазал бы ровным слоем до самого центрального.
– Там же полдивизиона! Рабочие с завода!!! Ты щас что, одним ударом! Блядь! Толик!
У Толика мелко задрожали пальцы и выступил пот на спине – футболка прилипла к лопаткам. Надо было что-то говорить, но слов не было совсем, только сухой язык царапал нёбо.
– Ты очнись, вернись к нам обратно! – Механик не мог успокоиться, и кто бы его мог в этом обвинить. – Ты чем занят вообще в голове своей чугунной?
Механик плюхнулся в кресло и шумно выдохнул.
– А на тоненького прошли, да? – хихикнул старпом. – Я могу уже кнопку отпускать?
– Да она разового действия, ее держать не надо. Не то что на тоненького, я вам скажу, а на узенького. Су-у-ука-а-а-а… аж волосы на жопе поседели, я чувствую прямо. Вон, смотри, как руки колотит.
– А я чот не успел испугаться. – Старпом отпустил кнопку, закрыл крышечку, но от Толика не отходил. – Я даже не понимаю, как я у этой кнопки оказался. Смешно, да?
Но никто не засмеялся. Страх, которым так ощутимо пахло минуту назад, развеивался, и на смену ему воздух заполняла неловкость.
– Толик, чо ты полез-то туда вообще к этим перемычкам? Чего не сиделось спокойно?
– Семен Степанович, я задумался просто, простите, мне Андрей позвонил, им компрессор пустить надо, я и подумал, что объединим систему, заодно… и… вот…
– «Простите». Ага. Именно это самое важное сейчас, чтоб я тебя простил, да. Позвони ему, пусть пускают на свою перемычку, а ты за давлением следи. Сможешь?
– Семен Степанович…
– Что, нахуй, Семен Степанович?
– Этого больше не повторится.
– Ну охуеть ты плещешь сожалениями! Аж до слез.
– Семен Степанович…
– Все, Толик, не трогай меня, звони и следи за давлением.
– И руки держи так, чтобы я их видел, – добавил старпом.
А вот когда снег под ногами скрипит, это же снежинки ломаются, думал Толик, они маленькие, и если сломать одну, то не слышно, но под ногами-то их много, не одна сотня, а, может, и тысяча, вот и резонанс тебе. И никому их не жалко, хотя они красивые. И как это я сейчас чуть не угробил людей, вспомнил Толик, и красота снежинок, хрупкость их и недолгая жизнь сразу вернулись на свое место – несущественных вещей, о которых если не думать, то их как бы и нет. И человек, выходит, такой же хрупкий, как эта снежинка: вот живет он своей жизнью, с утра встал, побрился, жену с детишками поцеловал, кофе выпил и на работу, а на работе долбоеб какой-то не ту кнопку нажал потому, что слишком занят собой и таблички полметра на метр не замечает, и все – нет тебя, и даже хрусту, с которым ты сломаешься, никто не порадуется. Ты же не такой чудесный, как снежинка.
Язык скреб сухое нёбо, как наждак, но просить у механика сбегать за чаем было бы не то что нелепо, а настолько бездушно, что Толик решил перетерпеть молча. Главное тут – не представлять, что было бы, если бы он успел, от этого снова начинали дрожать пальцы и по спине тек холодок.
И вот да, люди же – они тоже вначале как снежинки, а потом грубеют, отращивают себе броню, шипы, невосприимчивость к мелочам, и руки у них не дрожат от того, что их девушка бросила. А именно это сейчас Толик и вспоминал, как они с Леной первый раз расстались навсегда, в аккурат перед той историей с проституткой, и тогда, вот ровно как и сейчас, Толик чувствовал, как плохо ему и как нервы вибрируют в голове и звенят, и сухость во рту, и дрожь в пальцах. Второй раз уже было проще, третий и вовсе прошел почти незаметно. И вот, давеча, окончательный – волновал всего несколько минут и грусть какую-то оставил, а вот тревожности уже не было, как и адреналина. Прошло и прошло. А может и не прошло еще даже, судя по прошлым разам.
И плохо это или хорошо? Нет, сейчас-то мне точно плохо, но вот вообще, когда ты грубеешь душой так, что только едва не убив десяток человек, можешь ощутить то, для чего в детстве достаточно было лая соседской собаки или вырвавшейся из рук веревочки от саночек с младшей сестрой? Наверное, плохо. Но с другой стороны, как бы дожил до таких лет, если бы от каждой мелочи впадал в панику?
– Пошли. Покурим, – позвал Толика механик.
– На мостике? – удивился старпом.
– Да что вы, как можно? Вы тут пока побудете за старшего же, да?
– Да я и так старший, командира же нет. А, это вы у меня так разрешения спрашиваете? Побуду, да, идите.
– И я сейчас замполита к вам пришлю, – добавил вслед, когда они уже поднимались по трапику у штурманской рубки и механик сказал «ага», а Толик не понял, зачем им замполит на перекуре, если он и не курит.
– Чаю будешь? – Механик уселся на мостике и вытащил из рукава термос.
– Хотелось бы. – Толик понюхал протянутую чашку. – Чабрец?
– «Арарат». Ну и чабрец тоже, чтоб запах «Арарата» не доминировал.
Толик отхлебнул.
– Вкусно. И послевкусие «Арарата», да.
– Ну, допивай да мне чашку верни. Тоже, знаешь, во рту пересохло.
Закурили. Сидели молча и кутались в воротники курток. Мороз спадать не собирался, и верхний вахтенный на пирсе не торчал в будке, а ходил туда-сюда, притопывая валенками.
– О, чую чайный дух! – На мостик вылез зам и уселся напротив механика. – Чабрец явно, – понюхал он воздух возле Толика, – ну и не спирт, нет, пожалуй, что коньяк!
– А тебя не проведешь! – хмыкнул механик.
– Так столько лет с вами тут… И хотел бы провестись иной раз, но нет, блядь, не с нашим уже сроком службы.