– Ну давай, – механик обернулся к Толику, – рассказывай, а мы послушаем. Стесняться тут некого, сам видишь, только мама твоя военная и я.
– Да нечего и рассказывать-то…
– Опустим вступление, в котором ты стесняешься и отнекиваешься. Что происходит у тебя? Все же видят, кто смотрит.
– Если бы что-то происходило, – вздохнул Толик, – было бы проще, а так… Ничего не происходит и вроде бы и не будет уже никогда происходить, так кажется.
– Слушайте, а мороз-то на улице, да? – Зам поежился. – Бррррр. И зима-то не началась еще, а уже так давит. И каждый год такая вакханалия происходит: только вроде лето началось, и ты думаешь: ну уж в этом-то году я с пользой, эх! И в сопки гулять, природу эту, мать ее, чахоточную осматривать, грибов, ягод запасу. Купаться. Купаться буду в озерах каждый день. И вот только ты это запланировал, а уже опять… катит в глаза. Замечали? Ну так же?
– Точно так, – согласился Толик. – Но не из-за этого ведь только?
– Конечно, нет. Просто не повезло вам, вот в чем дело.
– Кому это «вам»? – не понял механик.
– Да я про них, молодых, я не про нас. С нами-то что, все понятно. Мы-то что, в махровых мечтах о коммунизме воспитаны, партией взрощены, идеологией вскормлены. И о чем нам думать, о завтра? Так все у нас завтра понятно было. Нравилось, не нравилось, но понятно, а у них? От страны осталось не пойми что, и я не про территории, а про все: прошлое вроде как позорное, настоящее – нищее и убогое. А в будущем что?
– Что?
– А вот это вот самое «что» и больше ничего. Вот ты, Анатолий, что здесь делаешь?
– Служу.
– Это понятно, но ты служишь за что? За идею?
– Так… за какую идею?
– За деньги?
– Смешно.
– А за что тогда?
– А я и не знаю. Я, по сути, наверное, и не служу даже, а просто работу свою работаю. Меня же научили и, не знаю, смешно, но она мне нравится. Коллектив, друзья. Я на своем месте себя здесь чувствую… Чувствовал…
– А потом?
– Не думал. Что-то, да будет и потом.
– Но надеешься же на лучшее?
– Да, хотелось бы.
– А веришь?
– Во что?
– В то, на что надеешься?
– Пожалуй, что нет.
– Вот. Оттого оно все так и происходит у тебя. Все забрали у вас, а взамен ничего и не предлагают. Даже надежды. Плюс еще, видишь, и как-то на личном фронте у тебя не клеется, да?
– Да, но… не думаю, что это так уж важно.
– Это в нашем возрасте уже не так уж и важно, – буркнул механик, – а в твоем очень даже и важно.
– Поддерживаю, – согласился зам, – оно кажется так, что не важно. Знаешь, когда есть о ком заботиться… Ну ладно, хорошо, нести ответственность – оно тоже держит в тонусе, поверь.
– Да я верю, верю, но как тут… из снега же себе не вылепишь…
– У моей жены знакомая есть. Разведена. Ну чуть старше тебя, да, но… Дама очень даже приличная, я в смысле наружности… Нет, ну и внутренности тоже хороши. Я про богатый внутренний мир. – Механик жестом остановил зама. – Хочешь познакомлю?
– Это вы так все говорите, потому что больше тут ничего и не придумаешь, верно?
– А кто все?
– Ну вот вы с замом, доктор…
– Не зря, значит, и говорим. Ну а доктор что – предложил кого?
– Да у меня есть.
– …?
– Ну, вроде как есть, надо только сходить да познакомиться толком, да все некогда.
– Ну вот сегодня и иди! А завтра мы с тебя спросим. Да, мех?
– Да, зам. И это…Толик… Зам, давай ты.
– Подойди и поговори, если что, Толик. Мы же не на партсобрании, мы же все тут в одной лодке…
– В прямом смысле этого слова, – поддержал механик.
– …и мы, конечно, не семья, чего уж тут, но мы же товарищи твои. Вот мы – старшие, у нас опыт, знаешь…
– Ум! – добавил механик.
– …мы же вот, между нами только, ты, главное, в себя не уходи, там очень легко заблудиться.
– Ну вы скоро там? – зашипела связь голосом старпома. – Я уже вспотел тут один управлять крейсером и хочу поссать сходить. Давайте уже как-то, я не знаю! Или что, мне еще потерпеть?
– Идем! – крикнул в ответ механик. – В шестнадцать чтоб на борту тебя я не наблюдал, Толик, понято?
– Понято.
К Кате Толик решил идти прямо в форме, не переодеваясь. Надел только носки посвежее и помазал шею одеколоном. Потом подумал, что одеколон выветрится за время пути и пахнуть от него будет все тем же железом, и положил флакон в карман, с целью освежить запах в подъезде. Потом подумал еще, критически оглядел себя в зеркале и одолжил у начхима белое кашне. Что, если подумать, было смешно: будто так он не очень, а в белом кашне вполне себе.
В подъезде у Кати Толик почувствовал робость, и это его удивило, но удивило приятно: он-то думал, что не шел до сих пор к Кате оттого, что черствый сухарь, а оказалось, что просто робел. В подъезде было тихо и холодно и не как во всех остальных, а будто кто-то выстудил его, то ли проветривая, то ли просто забыв закрыть дверь. Пахло чем-то посторонним, но чем – непонятно. А потом Толик облил себя одеколоном, и стало пахнуть им. Ну вот она, дверь. Толик захотел было глубоко вдохнуть, но потом вспомнил, что это вредный совет, от которого мозг, наоборот, впадает в панику – хорошо же, что не все лекции проспал по психологии. Не давая себе времени одуматься, испугаться и убежать, нажал на кнопку звонка и разочаровался – тишина. Нажал еще раз. Тишина. Дверь была обита дерматином, и Толик поискал на ней место, куда можно постучать. Постучал в ручку, постучал в замок, а потом и в косяк. Эхо в квартире было слышно хорошо, а вот кроме него царила абсолютная тишина.
Толик расстроился, хотя, уговаривал он себя, поводов не было – еще же рано и, может, с работы не пришла или просто в магазин вышла, на рынок. Да мало ли куда – к подруге в гости. Хотел оставить записку, но долго не мог расписать ручку, а потом не придумал, что на ней написать. «Это Толик из ресторана»? «Это Толик, с которым ты в подъезде, ну помнишь того»? Одно другого нелепее. Ладно, зайду позже.
А может, сообразил он, уже выходя на улицу, может она и вообще в отпуск уехала и вернется не скоро. А может быть, и совсем не вернется, и вот какой же я дурак, что не пошел сразу, на следующий же день, ведь хотел же! И вот что тогда? Толик не думал, что это возможно, но впереди стало еще больше вакуума, чем было. И оказывается, не осознавая этого вполне, он уже вписал Катю в свою жизнь и сильно на нее надеялся. Не спросив, правда, еще у нее самой, вправе ли он это делать. Но надежды – они же как алхимический эфир: ни пользы, ни вреда никому не наносят, но и приходить им или нет, ни у кого не спрашивают, и спорный вопрос, существуют ли вообще.
Тогда точно в библиотеку. А к Кате буду ходить каждый день после службы и поздно вечером и буду верить в то, что мне повезет.
Так рассуждал Толик, выходя на улицу Ленинского Комсомола и направляясь к библиотеке, когда неожиданно вдалеке, уже за площадью, увидел хвост похоронной процессии и на секунду даже замер: похоронные процессии здесь были редкими. Люди жили здесь и терпели, пока были молодыми, а умирать предпочитали уезжать туда, где не так холодно будет лежать в земле и мягче ее выкапывать.
Процессия, судя по всему, была совсем небольшой, но кого хоронили, было не понять. Единственное, о чем можно было судить по отсутствию оркестра, – это был человек гражданский. Может быть, думал Толик, ему просто некуда было отсюда уехать. Он попал в западню, как и я, с той только разницей, что у меня еще шансы есть, а у него уже все закончились: может в связи со старостью или болезнью. И он, человек этот, наверняка уже старик, лет под пятьдесят, опустил руки, перестал бороться, и все, погас, истаял и хрустнул, как снежинка под чьей-то ногой. Но грустнее Толику не стало, потому как казалось ему сейчас, что со смертью и проблемы все заканчиваются и смысл жизни искать не надо и мучиться от своей неустроенности тоже не обязательно.
Библиотека опять оказалась закрытой. Странно, Толик посмотрел на часы и сверился с расписанием. Еще полчаса рабочего времени и никаких объявлений о переучете, приемке товара, санитарном дне или что там еще бывает в этих библиотеках. Но она точно не закрыта окончательно, Толик опять посмотрел в окна: книги на столе лежали по-другому, чем в прошлый раз, и не было графина с водой на подоконнике, то есть жилая библиотека, рабочая. Фу, ну и воняет от меня одеколоном – даже хорошо, что сегодня Кати не оказалось дома.
Сегодня просто не мой день. Так решил Толик, зайдя по дороге домой на рынок купить себе что-нибудь поесть, может быть даже праздничного – хвост копченой скумбрии, например, или пельменей. Что за праздник, Толик толком не придумал, но решил для себя, что раз он уже сделал первые шаги к своей новой прекрасной жизни, то пусть это и будет праздником. Опять же вот тебе и плюс к жизни одному – не надо искать поводов, чтоб купить себе копченой скумбрии. Захотел и купил. Наверняка же есть и еще плюсы, они только не шли сейчас Толику в голову. Но если на досуге подумать, то не считая тех, что связаны с ленью и некоторым свинством в быту, по-любому можно найти и пяток нормальных. Общечеловеческих.
Крытый рынок построили совсем недавно, и снаружи он был новеньким, гладким и блестящим (хоть и обычным ангаром), но внутри уже насквозь пропах той самой смесью запахов маленького продуктового рынка, которой пахнет любой рыночек, где в одном ряду продают друг за другом рыбу, копченую рыбу, сушеную рыбу и рыбу вяленую, мясо – разное, фрукты, овощи, маринованные овощи, квашеные овощи, соленые овощи, сладости, чаи и кофе, сигареты, а потом еще и какую-то одежду (в приличное общество не наденешь, но по дому ходить вполне годится) и цветы. Зато тут можно уютно чувствовать себя, даже если ты совсем недавно умылся одеколоном, отметил про себя Толик.
Народу на рынке было порядком, как и всегда по вечерам. Не то чтобы тут был большой выбор мест, в которые можно было бы сходить за едой, и Толик, привычно маневрируя так, чтобы не толкать женщин и детей, прошелся по кругу, рассматривая прилавки. Ну нет, вот этой вот скумбрии с тусклыми глазами не хотелось. Капуста квашеная выглядело хорошо, и казалось, что вкусно хрустела даже от взгляда. Но не на сухую же ее употреблять, а водки не хотелось тоже, как и скумбрии. Может еще чего захочется – и Толик пошел на второй круг, но все это изобилие, кое-где даже свисавшее с прилавков, не возбуждало абсолютно никаких желаний, кроме чахоточных «ну вот это можно было бы, но не так хочется, как оно стоит». Ну тогда что? Пельмени – принял волевое решение Толик и увидел Катю.