– Пошли-ка перекурим за кустами. Бойцы, тут дежурьте.
– Дурак ты, – выдохнул первую затяжку офицер. – Но поступил правильно, – выдохнул вторую.
– А почему тогда дурак?
– Потому что тяжело тебе дальше будет жить с такой чувствительностью.
– А почему правильно поступил?
– Да потому что я такой же, потому и правильно. Но это, понимаешь, мое субъективное мнение и в жизни оно тебе ничем не поможет.
– А вам?
– Что мне?
– Помогло?
– Нет. Но привык уже. И ты привыкнешь. Если, конечно, раньше не сопьешься.
– Да я не особо…
– Ага. Остальные-то все – особо, ты думаешь, да? Тебе вот, видишь, эгоизм не понравился, а кому-то не нравится марксизм или, например, капитализм, а деваться-то куда от реальности? Или привыкать надо, или чем-то компенсировать. Но я мало знаю таких, кто просто привык.
– А вы?
– Мне повезло. Удалось привыкнуть. Давай ладно, топай, не зевай только – там дальше комендантская машина стоит и они с тобой, сам понимаешь, рассусоливать про любовь не будут.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Разрешите идти?
– Разрешаю. Бойцов ко мне пришли – пойдем по темным местам пройдемся.
И все может стать не так в один момент и по причине, описать которую почти невозможно. Толик понял это, когда стоял на корме катера: так же ласково шлепали внизу волны и так же стояночные огни кораблей плыли по воде, и пахло тем же морем, и так же ласково трепал ветер, а все стало не то и не так. И хотелось напиться, – в те годы казалось, что любая мало-мальская неприятность ведет если и не к краху всех надежд и мечтаний, то к началу их заката точно.
Но это и хорошо, рассуждал Толик, идя по тропе со службы, когда маленькие неприятности кажутся большими проблемами – тогда больших проблем не замечаешь совсем, они просто не попадают в поле твоего зрения. Или если и попадают, ты не можешь охватить их своим детским мозгом и понять, что смотри, дурачок, вот это важно, а вот это, по поводу чего ты собираешься страдать, пройдет быстрее, чем фаза луны обернется по полному циклу. А вот в шестьдесят, если я доживу, о том, что у меня сейчас, я буду рассуждать так же, или сейчас я уже достаточно взрослый, чтоб понимать, по какому поводу мне нужно страдать, а по какому просто чихать и отворачиваться. И Толик решил запомнить этот момент, а то и записать его в какую-нибудь записную книжку, чтоб потом и ответить на этот вопрос.
Мороз стал еще крепче и, будто мало того мороза, начинало вьюжить – пока еще несмело и аккуратно, вдоль земли над сугробами, но везде, куда хватало глаз, снежная целина двигалась будто живая и вращалась вихрями. К ночи, пожалуй, совсем разыграется.
На площадке у квартиры валялись обрезки проводов и какой-то еще мусор, Толик обрадовался, и не зря – свет дома был, значит, соседка не подвела. А жизнь-то налаживается, легко уговорил себя Толик: дома со светом было приятно и даже начинало казаться, что уютно, хотя это был, пожалуй, первый раз за все время, когда Толик задумался о том, что в квартире может быть уютно, и не обязательно считать домом подводную лодку, и домой можно приходить не только для того, чтоб переодеться и переночевать, а еще и для того, чтобы в нем жить.
Он походил по квартире и представил, что в ней живет Катя (интересно, есть ли у нее дети), и как она ходит из комнаты в кухню и обратно, и как встречает его со службы, а дома вкусно пахнет едой и женщиной. И еще представил, где и как они будут заниматься сексом, и поискал регенеративный патрон, чтоб почистить ванну, потому что в ванной же тоже будут. Патрона не нашел, хотя помнил, что он у него оставался с прошлого раза. Но это ничего страшного – возьмет завтра у начхима. Мысли эти Толика грели, и хотя он не понимал еще, нашел ли свой смысл в жизни, но точно чувствовал, что жизнь его теперь станет как минимум выносимой. А что такое счастье, он не знал и никогда об этом не думал. Но когда жизнь хотя бы выносима, то почему бы и не считать это счастьем? Конечно, всегда можно желать чего-то большего, и мало того, что желать, этого нужно хотеть. Но если ты не мечешься, как язык колокола, и не бьешься о стенки, то и жаловаться не на что, потому что от чего стало Толику так плохо и в какой момент так сильно ухудшилось, Толик не знал, но понимал теперь, что хуже может стать в любой момент, и причин для этого искать не нужно – они найдут тебя сами.
Толик взял под мышку банку с лещами, в руку три шоколадки и вспомнил, что забыл попросить икры у интенданта. Ну да ладно – решил, что занесет позже.
– О, привет, сосед! – Соседка будто бы даже обрадовалась его приходу. – На ужин к нам? Понравилось вчера? Ой, да ладно, не велика и забота была, пожалуйста, в общем! Нам это? О, дети, вам добрый дядя шоколада принес! А это что? Лещи? Алкашу моему к пиву? Да мы сухари эти не очень. Вкусные, говоришь, и жирненькие? Ну ладно, попробую и я. Так что ты, зайдешь? А чего ты? Раз сам сказал, что вкусно. Не потому, что стесняешься, я надеюсь, а то знаю я вас, морских офицеров. Ну смотри сам, мое дело предложить! Так что там про подругу мою – подумал ты? Ну, мало ли, что ты вчера ответил, я-то своему тоже, знаешь, не сразу «да» сказала. Нет, ну я-то сразу, но в теории могла же и не сразу. Так что тут дело такое, второпях решение важное не принимают. Ты сомневаешься, что она тебе понравится, вот что я думаю. Но этот вопрос я уже решила – у младшего день рождения послезавтра, так ты приходи, по-соседски. И она придет, я ее уже пригласила и ей ничего про тебя не рассказывала, я же не дура, спугну еще. Да при чем тут она – тебя… Так что приходи: посидим, туда-сюда, шампанского, потанчим, домой ее проводить вызовешься, я остальных заранее предупрежу, чтоб не вызывались. А там, глядишь, «ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала» и все прочее. Детишек с ней настругаете. У нее папа, кстати, в штабе флота уже и шишка там какая-то. Тоже, знаешь, по службе пригодится. Ну или просто приходи, познакомимся поближе, а то что мы, живем, а как незнакомцы, считай. Приходи, скажи, если не надо, я не буду затевать все это со сводничеством, а там посмотришь сам и, если что, я затею. Обещаешь? Смотри, а то затоплю твою квартиру, я женщина горячая, обид не спускаю! Да пожалуйста и тебе еще раз – обращайся!
Нет, она определенно милая, но решительно непонятно, как можно все время говорить и, главное, как можно все время это слушать. Хотя тут тоже не следует спешить с выводами, рассуждал Толик, может она и правда рада, что мы с ней познакомились, и просто показывает это.
Выйдя на улицу, Толик пожалел, что забыл перчатки – мороз пощипывал запястья, а ветер поднимался уже от земли и из поземки превращался в метель. Ну ничего, до Кати и до библиотеки недалеко (а, впрочем, здесь все недалеко) – добегу и так, а возвращаться плохая же примета, если опять не получится, то сам же буду и виноват. Будто, когда что-то не получается, важнее не то, что не получилось, а то, кто в этом виноват.
Кати дома опять не было: за дверью тишина, звонок не работает, на стук отвечает только эхо, но зато библиотека была открыта!
– Здравствуйте! А можно ли к вам записаться?
– Да, конечно. Есть документы с собой?
– А как же, вот они, пожалуйста!
Толик улыбался и всячески старался показать свою дружелюбность, разве что не подмигивал и не лез обниматься, но пожилая библиотекарь выглядела усталой и вялой, с красноватыми глазами, опухшим лицом, двигалась медленно и на Толика внимания вроде как и не обращала совсем.
Не все обязаны любить свою работу до умопомрачения, оправдал ее мысленно Толик. Опять же, даже если и да, то человек может, в конце концов, просто заболеть или чувствовать себя плохо. Имеет на это полное право, будь он хоть министром обороны, хоть библиотекарем в городе Заозерске. И, пока она заполняла библиотечную карточку на Толика, Толик рассматривал библиотеку и примерялся к стеллажам с книгами.
Библиотека располагалась в трехкомнатной квартире со слегка переделанной планировкой. На входе вешалка, и чуть вперед стол с каталогами и длинными ящичками читательских карточек. Стол обыкновенный, с конторкой, какой и ожидаешь увидеть в библиотеке. На столе, спиной к Толику, стояла фотография. Наверное, ее семья, подумал Толик про библиотекаря. Сама библиотекарь, полноватая женщина средних лет (хоть понятие это довольно растяжимо, к ней как определение возраста подходило вполне), одета была в серую вязаную кофту, застегнутую под горло, синие джинсы, и на плечах ее, полных и покатых, лежала черная шаль с красно-зеленым узором. Толик незаметно рассмотрел ее лицо: рыхлое, с припухшими веками и губами без помады, выглядело оно вполне обычным, может быть только излишне равнодушным.
– Что-то конкретное ищете? – Она закончила заполнять карточку, вернула удостоверение и наконец посмотрела на него.
– Нет, ничего конкретного. Почитать что-нибудь. Может быть, кого-то из классиков и что есть из свежего.
– Не больше трех книг в одни руки. Там стоят классики, а современное у меня за спиной и налево, нужна будет помощь – обращайтесь.
Ну наконец-то. Толик так давно не выбирал книг, что даже немного разволновался. Прошел к стеллажам с классиками, погладил корешки и по очереди взял в руки несколько книг. Ну и как тут можно выбрать только три, если они тут все стоят рядком и смотрят на тебя сурово? Ну не последний же раз я здесь, оправдался Толик перед классиками, взял томик с рассказами Чехова, потому что его все время же читаешь как в первый раз, и, кивнув на прощание остальным корешкам, перешел в раздел с современной литературой.
Стеллаж современной литературы стоял у окна и пестрел незнакомыми аляповатыми названиями, кричащими фамилиями авторов и кислотными цветами обложек. С большинства обложек смотрели герои американских боевиков, одетые кто во что – от лат до формы десантника, и полуголые красавицы. Ну как красавицы – по задумке они точно должны были быть красавицами. Даже как-то неудобно, засомневался Толик, это же надо в руки взять и той строгой тетеньке отнести, чтоб она в карточку записала, и вот что оно обо мне подумает? А, блин, не обязательно, есть же Стивен Кинг еще, наверняка же что-то новенькое уже вышло.