«Не знаю, не знаю, но по вторичным признакам выходит, что даже чрезмерно круто».
Стараясь не сильно беспокоить бутылку пива в сумке на плече и вместе с тем выглядеть солидно, Рома ломанулся к КПП города Полярный. Последний затяжной подъём дался с трудом – тяжело дышалось и стучал в виски мозг, но позволить себя опоздать на выход в море Рома не мог. При любом внешнем распиздяйстве и, может быть, даже внутреннем отвращении к службе у любого офицера есть какие-то вещи, которые он называет святыми. Не проёбывать выходы в море – одна из них.
На КПП скучающий повелитель трёх стихий (в простонародье – морпех) первого года службы (что всегда видно по торчащим ушам, мятой форме и бледности щёк) делал вид, что метёт асфальт. Метлой, как ни странно, хотя что тут странного – было же лето, и это зимой у них черенок от метлы торчал заместо ствола из БМП, что стояла для устрашения нарушителей пропускного режима, а летом они вставляли туда черенок от лопаты. Увидев бегущего офицера, морпех было насторожился, но, разглядев жёлтые просветы на погонах, успокоился. Мало того что успокоился, так и решил ещё послужить матушке Родине по прямому своему предназначению?
– Ваш пропуск!
– Какой, блядь, пропуск?
– В ЗАТО Полярный!
– Я. Иду. Из. Из Полярного. Так не логичнее ли было бы потребовать у меня пропуск из Полярного, а не в Полярный? Русский язык называется. Алоэ, ты завис, что ли?
– Ну так это… пропуск же… нужен же…
– Чтобы выйти из Полярного?
– Чтобы войти…
– Я вхожу?
– Эмммм… нет… (Служить матушке Родине оказалось не так легко, как представлялось вначале). Но вы же как-то вошли.
– Пачку сигарет тебе дал и вошёл, делов-то!
Это был даже не блеф – никакой пачки сигарет Рома на входе не давал, а если и давал, то всё равно не помнил этого, но на всех КПП все морпехи вели себя всегда одинаково (видимо, обучаясь этому во время КМБ) – жалостливо смотрели в глаза и стреляли сигареты. Морпех с готовностью покраснел и потупил глазоньки – крыть было нечем.
– Что тут с машинами? – решил вывести его из неловкого положения Рома. – Есть движение какое?
– Глухо пока, часа через полтора-два начнётся.
«Странно, – подумал Рома, – чего это так?» – Ладно, дай мне сигаретку, и я пошёл!
«Не, ну а чо, – ободрял себя Рома, пыхтя папироской и баюкая заветную бутылочку, – сколько тут? Километров десять? Да как два пальца о косяк! Я же что, офицер! Один раз даже в марш-броске до посёлка Фруктовый участвовал! И обратно! Ноги-то помнят! Дойду вовремя, хули тут! Для бешеной собаки семь вёрст не крюк!»
Очень хотелось пива. Да чего уж там – пива хотелось больше, чем… всего остального на свете, но нет: что за офицер будет идти вдоль оживлённой трассы и лакать пиво прямо из дула?
«Терпеть, Рома, терпеть! Терпение и труд всё перетрут! Будет досуг, когда вон понесут! А не, это же не подходит. Есть терпение – будет и умение, во. Странно, отчего так пустынна эта обычно оживлённая трасса?»
Но в общем-то, знаете что я думаю: когда странностей слишком много и они накапливаются, то наименее странные странности мозг отмечает как ничего особенного и относит на третий план, чтоб не перегружать себя работой. Поэтому и не удивительно, что пустая трасса просто проскочила по краешку сознания, не пустив в нём корни сомнений.
Вскоре идти стало жарко – как ни бесполезно летнее солнце, а черную тужурку нагревает оно прилично. Сняв её и аккуратно скатав в сумку к пиву, Рома красиво подвернул рукава на рубашке и позволил себе пару минут полюбоваться на открывающиеся виды. Не то чтобы до захватывания духа, но бухта города Полярного и правда красива. На самом деле называется она губа Пала, но позвольте я для красоты слога буду называть её бухтой? Сами вот попробуйте произнести вслух слово «бухта»: слышите? Сразу заскрипели ванты и запахло смолой и ромом, так ведь? А теперь скажите вслух «губа» – никакой романтики, правда?
И как ни надоела мне серостью и беспросветностью жизнь в этих мелких городах (то одном, то другом), но тут я с Ромой вынужден полностью согласиться. С сопки, на которой дорога делает петлю в сторону Снежногорска, бухта открывается взгляду полностью и лежит внизу, бесстыдно раскинувшись от берега до берега. Почти всегда спокойная вода (сейчас как зеркало), с двух сторон запертая пологими сопками и выходящая прямо в Кольский залив третьей (самой дальней сейчас от вас) стороной. Маленькие островки то там, то тут, плавдоки и остовы ржавых кораблей, щедрой рукой разбросанные по водной глади. А что может лучше напомнить о бренности бытия, чем ржавый, торчащий боком из воды корпус некогда гордого (пусть и маленького) покорителя морей? А что может быть лучше в растрёпанном состоянии духа, чем вспомнить о бренности бытия? Будете в тех краях – обязательно проверьте и убедитесь, что я (опять) прав.
«Чем, вот интересно было бы ещё узнать, занимается в это время спортивная медицина? Думает ли она о том, как человеку открывать второе дыхание по своей собственной надобности, а не по капризу организма? Вот бы мне сейчас это знание ох как и пригодилось бы!» – думал между тем Рома, преодолевая затяжные подъёмы и спуски дороги. А в тех местах сопки срывать не стали (не то деньги закончились, не то ещё что), и дорога, петляя слева направо, ещё всё время петляет сверху вниз и обратно, прямо как лента у профессиональной гимнастки, выходя на более-менее прямой отрезок только у развилки на Оленью Губу.
«С одной стороны, ползти в гору уныло и тяжело, это да, но с другой стороны, как потом приятно катиться вниз! А всё время вниз катиться нельзя же, правильно? Конечно, правильно, если идти всё время вниз, то и в ад притопать недолго. То есть если тебе нравится идти вниз, потому что это легче и приятнее, но в ад ты прийти не планируешь, а хочешь попасть на свой пароход, то вынужден мириться и с подъёмами вверх. Надо же, и тут дуализм работает, ну ты подумай! Ну Декарт, ну сукин же сын, а? Да?»
А вот, кстати, и развилка на Оленью, и первое транспортное средство (автобус) ползёт от неё навстречу уже прихрамывающему Роме. И чьё-то подозрительно знакомое лицо даже машет Роме из автобуса кулаком и вращает глазами.
«Надо же, командир мой родненький! Признал блудного сына своего – вон как радуется, только что из форточки не вываливается от удовольствия меня видеть. И куда это он шпилит за час до выхода?»
На КПП в Оленью Губу морпехов не хватило и несли на ней вахту матросы откуда ни попадя – где ни отловят матроса, так сразу же на КПП его и поставят. Родину, так сказать, стеречь от несанкционированных проникновений внутрь её интимных мест.
– Ваш пропуск, товарищ старший лейтенант! – поздоровался матрос с Ромой.
– Изыди, чорт. – Уставший от марш-броска и уже чующий запах родного борта, Рома не стал даже миндальничать: не, ну ту пару сотен человек, которая служит в Оленьей Губе, ну можно же и в лицо узнавать!
Перекрестив матроса двумя крупными мазками, а потом сообразив, что не в ту сторону, перекрестив ещё раз, но уже в ту (или всё-таки не в ту? как у них там: зеркально отображается или нет?). Рома, уже сбавив темп, двинул по полупустынной Оленьке (что не было удивительным: в те годы она уже была такой всегда) в сторону родненького пирса. Точно уже успевал, куда спешить? Сесть вот тут на лавочку и наконец утолить душевную жажду пивом? Ну так оно тёплое уже, а кто в здравом уме станет утолять жажду тёплым пивом? Разве что безумец, но совсем уж откровенных безумцев от флота отсеивали медкомиссиями в те времена.
Родной пирс был странно пуст: ни швартовых команд, ни береговых искрожопых на снятие концов питания, ни оркестра – только один верхний вахтенный уныло дремал у трапа. Две чайки лениво прохаживались по корме, сетуя на Дарвина за то, что не отрастили себе рук и приходится ждать, что кто-нибудь из двуногих догадается вытащить им краболовку.
– Не спи – замёрзнешь!
– Я не сплю, я вас видел, тащ!
– Ага, видел, как же. Кто дежурным стоит?
– Штурман. Вы не докладывайте ему, тащ, что я спал, а? Тем более, что я и не спал же.
– Разберёмся. Не спал он. Смотри у меня!
«Вот какой же я молодец и ответственный воин. – Спускаясь в центральный, Рома вспомнил, что сегодня ещё ни за что себя не хвалил. – Хотел ведь узнать, что за царство подозрительного спокойствия, а вместо этого воспитательную работу среди матроса провёл!»
Штурман, почему-то в военной форме, а не в РБ, нервно сидел в центральном на краешке кресла механика и нервно крутил обороты турбине.
– Что, карандаш, зависть к судьбе механической гложет?
– Рома! Рома, блядь! Как я рад тебя видеть, брат! Кто бы мог подумать! На вот, держи: вот тебе пистолет, вот тебе повязка, давай додежурь тут за меня по кораблю. Мне очень срочно надо! – орал он уже от трапа.
– Погодь-ка, штурмания! А выход в море-то! А? Что тут вообще происходит?!
– В двадцать ноль-ноль же, я успею!
– Так уже без пятнадцати же!
Штурман даже спустился вниз, несмотря на то, что так ужасно торопился.
– Рома. Вот отчего вы, механики, такие небрежные к деталям? А?
– В смысле?
– И без смысла тоже. Выход в двадцать ноль-ноль, а сейчас семь часов и сорок пять минут. Ты разницы не улавливаешь? Нет?
И тут всё встало на свои места: все осколки калейдоскопа с головокружительной скоростью сложились в чёткую и ясную картину Роминого ротозейства, и хотя картина засияла во всей своей нелепой красе, Рома не выдержал и спросил:
– Так сейчас утро? Что ли?
– Рома. А когда ещё может быть семь часов и сорок пять минут? В обед, может, или поздно ночью? Как вы мне все дороги. Нет, однозначно надо комиссоваться, пока не поздно: вдруг это окажется заразным?
«Надо же, как бывает в жизни, ну ты подумай, – рассуждал Рома, переодеваясь, – торопишься, спешишь и думаешь, что всё пропало, а в итоге мало того, что не пропало, так вот ещё и штурмана выручил, и здоровью пользу принёс марш-броском! Механик, правда, строго наказывал всем в четверг вечером явиться, но это мелочи – самого, как пить дать, ночью на корабль принесли!»