А турбинистам тогда у нас худо пришлось на том выходе. Вышла из строя автоматика управления оборотами турбин, и они неделю в трюмах турбинных отсеков обороты вручную крутили огромными железными колёсами. Влажность там запредельная, температура градусов под сорок – прямо в трусах там и стояли на посту. Интендант им варил компот, охлаждал и носил туда непрерывно. Да, та ещё работёнка.
Ну вот, в общем-то, чтоб вы понимали мои периодические высказывания про минёров. Это совсем не означает, что минёров у нас не любили и были они какими-то неполноценными членами экипажа. Как вы уже знаете, гандонов у нас не было, а если и попадались, то на очень короткий период времени. Минёры были весёлыми, озорными ребятами, отчаянными и наглыми, с хорошей такой придурью в глазах, благородными и честными – в общем, всё, как мы любили. Просто жизнь – это же театр, как говаривал У. Шекспир, и даже в военно-морском флоте. Ну вот такая им у нас досталась роль.
Пакт, который лопнул
– Эдуард, ты спать-то хочешь?
– Антоныч, просто овациями хочется встретить такой искромётный юмор.
Неделю мы, наверное, отплавали, и ещё три оставалось, для сдачи задачи в Арктическом бассейне. Нормальный выход получился, всё время под водой почти. Бегаем, тренируемся, учимся, едим, обслуживаем матчасть. А на задачу если вышли, да ещё с командиром дивизии на борту, то всё – кранты сну полные. Боевой был мужик, задорный и заводной. Плюс ко всему бессонницей страдал. Раз, говорит, нам повезло выйти в море, то нужно как можно больше задач отработать и учений, чтоб не зря атомы урановых ядер расщеплять. Как бы логично со стороны урановых ядер звучит.
– Ну, так я к чему, – продолжает Антоныч, – предлагаю заключить пакт. Я на утренней смене кемарю, а ты – на вечерней.
– Ага, – говорю, – какая тонкая тактическая хитрость. Утром-то спать сильнее хочется!
– А что, может, годковщину на флоте отменили уже? – удивляется Антоныч.
– Да нет, вроде не доводили таких приказов.
– Ну и чё ты тогда начинаешь, карась?
С нами ещё два рулевых на вахте стояли в центральном и вахтенный офицер. Рулевые спали всё время, а когда нужно было курс менять или глубину, их Антоныч в спины пихал.
– Я тоже с вами по очереди спать хочу! – попытался примазаться к нам вахтенный офицер.
– Ну и как мы две смены на троих делить будем? Да и что нам от тебя толку, ты ж тут воду из трюмов качать не будешь? Спи уж так, сиротинушка. – Антоныч был логичен, как логарифмическая линейка.
Установили, значит, мы себе два «триггера». Первый – вахтенный седьмого отсека, который в случае чего шептал в «Лиственницу» тревожным голосом, что комдив/командир/старпом в центральный идут. А второй – гайка, которую мы клали в неустойчивом положении на кремальеру. Если кто в центральный начинал люк переборочный открывать, гайка нас об этом оповещала радостным стуком о палубу. Идеальный план же?
Дня три находимся в полной эйфории от своей хитрожопости. Добреем лицами и наслаждаемся подводным круизом: Антоныч за меня вечером грязнухи и трюма осушает, воду между цистернами гоняет и следит за плавучестью, я за него вечером кручу турбины и ору на вахтенных в отсеках, чтоб не спали (в каждом отсеке есть определённое количество кнопок, которые вахтенный должен понажимать каждые полчаса, тогда в центральном загорается лампочка «отсек осмотрен», если не загорелась, значит, спит, сука). Полная идиллия у нас, в общем, и чувство единения с Вселенной.
Но верёвочке этой суждено было виться недолго.
– Кто у нас сегодня главный? Ты? – выглядывает из штурманской красными глазами штурман Андрюха.
– Ну.
– Что «ну»?
– Ну, я.
– Через пять минут ложимся на курс такой-то и добавляем десять оборотов турбинам.
– Есть на курс такой-то и десять оборотов турбинам.
Через пять минут по отмашке штурмана одной рукой разворачиваю тяжёлый атомный подводный крейсер стратегического назначения, а другой подкручиваю обороты турбинкам. Пьянящее чувство всемогущности на секунду овладевает вибрирующими фибрами моей души. И тут. С перископной площадки спускается командир дивизии. Сука, мало того, что он как-то сквозь вахтенного седьмого проскочил незамеченным, так он ещё и в центральный пошёл обходным путём и явно крался на цыпочках, мягко придерживая все две двери. Ну не гад ли? А ещё контр-адмирал называется!
– Этобля што такое тут происходит?! – орёт комдив своим комдивским баритоном. – Что за нахуй сон-дренаж в подводном, блять, положении?!
Все, конечно, моментально просыпаются и делают тревожные лица. В это время в «Лиственницу» тревожно шепчет вахтенный седьмого:
– Старпом поскакал куда-то!
Мы делаем вид, что не слышим и не понимаем, что это за помехи такие в радиоэфире. Через минуту на палубу звонко шлёпается второй триггер, и в центральный заскакивает старпом с кучей журналов в охапке.
– Тэ-э-эк, бля, выдры хитрожопые! А я думаю, что они, блять, какие-то добрые ходят уже второй день? Где, думаю, я их недоёбываю? Хуй вы наебёте старого контр-адмирала! Ты, Серёга, хули припёрся, я ж тебя спать отправил?
– Не могу, тащ контр-адмирал! Засыпаю от усталости, просыпаюсь от ответственности! А что вы опять тут на моих орлов орёте нижними октавами?
– Серёга! Орлов?! Да они спят у тебя в подводном положении на подводной лодке! Захожу, а тут киповец ОКС управляет крейсером – один за всех!
– Ну, – говорит старпом, – не все же спят. Вахтенного выставили, молодцы. Киповец у нас тёртый, чё бы ему и не поуправлять крейсером?
– Молодцы?! – возмущается комдив, но уже видно, что остывает. – Да в жопу им огурцы, какие они молодцы! Хитрожопые механоидозавры! Надо их как-нибудь наказать, Серёга!
– Ну как мы их в море накажем? От вахты, что ли, отстраним? Так они нас на руках за это носить начнут, а я, например, стесняюсь, когда меня на руках носят.
– Да хер в жопу им!!! Я придумаю сейчас что-нибудь суровое!!!
Думает. Старпом втихаря подсовывает ему журналы на роспись. Тот, не глядя, подмахивает всё подряд – думает же.
– Сука, – говорит, – ну ничего же с ними не сделаешь! Давай, Серёга, хоть стенгазету про них выпустим!! Зови, Эдуард, вашего художника сюда. Немедленно.
А у нас матрос был в дивизионе – Вася. Рисовал очень хорошо. Вызвали Васю.
– Василий! – говорит комдив. – Надо нарисовать стенную газету! Срочно!
– Ну, надо, так нарисую. Говорите, что рисовать.
– Серёга, – комдив дёргает старпома, – давай быстро придумаем!
Начинают быстро думать вслух. В итоге за две минуты выдумывают сценарий пятисерийного художественного фильма, как я один хожу по пустой подводной лодке и всё за всех делаю, попутно спасая мир от ядерной катастрофы. Решают, что Вася до своего дембеля нарисовать всё это не успеет, и начинают сокращать. В итоге останавливаются на том, что я должен в образе Боярского прыгать по командирскому столу и отбиваться от крыс.
– Погодите-ка, – решает уточнить старпом, – у нас же вроде как Эдуард, наоборот, молодец, а чего мы над ним смеёмся-то?
– Серёга, да кому на хуй нужны молодцы в стенгазете? Не тошнит тебя от молодцов с Советского Союза ещё? Надо, чтоб смешно людям было, и всё! А то, что он молодец, мы как-нибудь в тексте напишем. Ну, с подъёбочкой, конечно!
– Тащ контр-адмирал, так а чего мы над ним смеёмся тогда?
– А над кем нам смеяться? Над Антонычем?
– Логично, над Антонычем никто смеятся не осмелится. Даже я.
– Даже я не осмелюсь, хули – ты! Поэтому вариантов тут у нас немного. Всего один сидит.
Я смотрю на них во все свои возмущённые глаза.
– А меня, – говорю, – как насчёт спросить, например?
– Чё скзал, на? Я – контр-адмирал, буду у тебя, каплея, спрашивать разрешения? Антоныч, я что, проебал момент, когда на флоте годковщину отменили?
– Никак нет, – радостно улыбается Антоныч, – не отменили ещё до сих пор, всё действует!!!
– Ну и чё тогда этот карась начинает?
Вот раклы старпёрские. Вася уходит, рисует, приносит. Комдив со старпомом бегут в восьмой и лично вешают стенгазету, довольно похрюкивая. Детский сад, я считаю, и несолидное поведение.
«Газету не воровать» – подписал снизу на листочке старпом. А потом расписался на ней и торжественно вручил мне как поощрение. Вот такая она, морская доля. А газету я берегу до сих пор. Медали юбилейные все подрастерял уже, а газету – храню.
Бодрящий напиток
Большой белый гусь (у нас таких называли бакланами, хотя это были классические чайки) сидел на кнехте и нетерпеливо перебирал лапками. У гуся явно были какие-то срочные дела, и он то и дело собирался взлетать, расправляя могучие крылья с серыми пёрышками, но больно уж интересно было ему наблюдать за тем, как командир инструктировал нас перед выходом в море. Поэтому гусь нервно топтался, махал крыльями, периодически каркал, но ждал окончания представления.
– Товарищи подводники! – Клубы пара вылетали красивыми облачками из командирского рта и растворялись в морозе. – От души вас поздравляю!! Ваши молитвы услышаны вышестоящими штабами, и мы наконец-то покидаем опостылевшие берега и выходим в море на сдачу задачи!
– Кар! – сказал гусь.
– Да, я помню, – ответил ему командир. – К сожалению, выход в море не продолжительный, но на пару недель вы сможете удовлетворить свербящую вас изнутри жажду подвигов! Начиная с этого самого момента приказываю всем напрячься до нереального состояния! Прекратить употреблять алкоголь! Причём всем, даже мичманам-турбинистам! Что не успели украсть с соседних бортов для приведения матчасти в строй – срочно украсть!!! Подделать всю документацию, чтоб комар носа не подточил!!! И не подведите меня!!!
– Кар! – сказал гусь.
– Да я помню, – ответил ему командир. – Старпом, где этот ёбаный помощник?!
Интересно, а почему у командира пар изо рта вылетает, а у гуся – нет? Вот уж тайна мироздания.
Помощник командира опаздывал из краткосрочного отпуска, что было на него совершенно не похоже, ибо море и военную службу он любил больше, чем потребности в своём личном человеческом счастье. От прикомандированного командир категорически отказывался и утверждал, что его пёс не может пропустить выход в море физически.