Серёга был старшим лейтенантом, и его перевели к нам в ракетную часть с какого-то надводного крейсера для того, чтобы уволить с флота. В чём была проблема уволить его с надводного корабля, я точно не помню. Но то ли командир наш кому-то услугу оказал, то ли ещё чего – Серёга пришёл к нам в экипаж с чемоданом и твёрдым решением уволиться в запас. Хитрый ход со стороны его начальства, стоит заметить!
– Я буду увольняться! – решительно заявил Серёга, хмуря брови от страха перед Сан Сеичем.
– Да мне по хуй, у меня ракетчиков – как говна за баней! Но вот тебе зачётный лист на допуск к самостоятельному управлению, или живи на пирсе. Дуралекс сед лекс у нас на подводных лодках, товарищ неподводник!
– А можно покурить с вами? – подошёл к нам Серёга на пирсе после этого.
– Отчего же нельзя? Кури, солдат, мы добрые!
– Ага, и командир у вас такой добрый, я в шоке прямо до самых кончиков ногтей!
– А с чего ты сделал такие правильные выводы?
– Ну я ему сказал, мол, служить не хочу, буду увольняться. А он – да велкам, какие траблы вообще!
– Ну, правильно, у нас ракетчиков – как говна за баней, чего горевать-то?
– Ага, вот именно так он и сказал!
– Ну дык так и есть патамушта. Только ты ракетчикам это не говори, а то они у нас с тонкой душевной организацией все как на подбор, могут и рожу набить.
– Кому?
– Дедушке Фому! Ну не командиру же или механикам. Понятно, что тебе!
Серёга очень быстро освоился в экипаже и начал влюбляться в подводную службу быстрее, чем подросток в сиськи Памелы Андерсон, и это было совсем не удивительно. Его восхищало всё абсолютно: и как у нас всё уютно и нет решёток, за которыми нужно сидеть, и не нужно носить военную форму, а можно ходить в РБ, футболках и тапочках, прямо как в санатории на лечении, и все такие дружные, и даже механики его не чморят, а угощают чаем и сигаретами, на рыбалку можно ходить, за грибами, и отпускают на берег, когда захочешь, если ты не стоишь на вахте, и для этого даже не нужно испрашивать разрешения у помощника командира. «Первый раз, – говорил Серёга, – офицером себя почувствовал с тех пор, как училище закончил». А тут ещё ему сказали, что капитана дадут. По возрасту-то он давно уже переходил, а должностей старлейских на лодке-то и нет.
– Да на хуй мне увольняться! – горячился Серёга на очередных посиделках. – Да я там арсеналом заведовал, за решёткой с тремя замками службу нёс, с корабля два раза в месяц сходил при самом удачном раскладе! А тут! А у вас! Да я! Да вы! Да ё!
Сначала хотели дать ему кличку Клинт Иствуд (ну из-за арсенала), но потом подумали, что «Серёга» для него и есть самая подходящая кличка. У некоторых людей, если вы замечали, родители очень удачно угадывают с именами: бывает, например, Вася, у которого кличка Енот, а бывает Вася такой Вася, что Вася и есть самая его лучшая кличка. Замечали же? Ну, вот и я о чём.
И случился во время той стоянки день рождения у Борисыча. Не у того, который трюмный с топором, саночками и Чужими, а у того, который управленец. Как и трюмного Борисыча, Борисыча-управленца любили все, включая бродячих собак. Несмотря на то, что он носил запорожские усы (не, ну скажите мне честно, что такого должно произойти в жизни человека, чтоб он решил отпустить себе усы?), был он необычайно добрым и привозил всё время из отпуска папиросы «Запорожские», которыми угощал всех налево и направо. И так их вкусно было курить с ним на пару, стоя на мостике чёрной ночью с чёрным кофе в кружке, что прямо вот палец бы отдал на руке, чтоб хоть раз повторить. Хотя курить вредно, и вы должны об этом чётко помнить.
Электрики подогнали Борисычу рыбы, интендант – тушёнки, механик – «шила», и праздник начался не очень поздним вечерочком. Как водится, выпили за именинника, за родителей, за тех, кто в море, и за дам. Потом повторили за дам, ещё раз за дам и опять же за них и обнаружили, что дам-то и нет в компании. Да и душа, опять же, затребовала приключений на жопу. Поэтому после недолгого оперативного совещания всего-то на три-четыре тоста решили ехать в Гаджиево в «Морское собрание» для продолжения банкета. И чтоб лимон на стол порезали там наконец-то! Ну офицеры же тут или кто?!
– А ты, Михаил, больше не пьёшь! – подытожил Борисыч, накрыв Мишин стакан ладонью.
– С хуя ли гости понаехали? – удивился Миша, решая, делать ли ему вид, что он обиделся.
– Ну а кто нас в Гаджиево повезёт на белой «четвёрке»? Так шта давай трезвей!
Ну, посидели ещё полчасика, повыпивали, поглядели, как трезвеет грустный Миша, и решили, что пора выдвигаться.
– Товарищи офицеры! – объявил старший на банкете, то есть Борисыч. – Всем переодеваться в парадную форму и чистить зубы! Сбор на пирсе через десять минут!
Вышли все в белых рубашках, тужурках и фуражках, только Серёга в тапочках с дырочками.
– Серёга! Ты охуел?
– Не, ну а чё? Они такие удобные, какая в жопу разница?
– Чё? Через плечо в ухе горячо! Шагом марш переодеваться в нормальные ботинки! Позор, сука, флота! Это же «Морское собрание»!!!
Бывал я потом уже в том «Собрании» – банальнейший кабак, кроме названия ничего величественного. Не то что в тапочках – в трусах приходить можно было, но тогда-то офицеры этого не знали. И то, что они этого не знали и отправили Серёгу переобуваться, и решило дальнейшую судьбу вечера. Пока Серёга бегал, все начали жалеть вздыхающего Мишу с понурыми плечами. Подводники – они и так добрые, а пьяные так вообще что ваш Дед Мороз. А тут боевой товарищ лишается части удовольствия от получения алкогольной интоксикации просто из-за того, что ему не повезло обладать машиной.
– Несправедливо это, – решил Борисыч, – ну его, это «собрание»! Пошли в ковбойский бар! Дружба – она важнее собраний всяких! Да, брат?
– Да-а-а! – радостно заулыбался Миша, которому ну вот совсем не светило пилить до Гаджиева, сидеть с минералкой в кабаке до утра, потом грузить тела в машину и пилить обратно до Оленьей.
– Кхм-кхм. Позвольте вмешаться! – вмешался помощник командира, который в отмечании участия не принимал, а просто вышел покурить.
– Тока быстро, – разрешил добрый и пьяный Борисыч.
– Сегодня в бар пошли командир с заместителем командира дивизии и пожелали настойчиво, чтоб там не было мичманов и младших офицеров!
Борисыч обвёл стремительно мутнеющим взглядом свою бригаду из шести (седьмой переобувался) абсолютно младших офицеров:
– Не понял. А кто тут младший? Тут в каво ни плюнь, сплошь уважаемые и ценные кадры. Ну кроме Серёги, но Серёга с нами, значит, можно!
– Не, да я-то что… Я-то ничего!
Хитрый помощник у нас был, да.
– Борисыч, – решил вступить и я, – а ещё вы вчера сильно повздорили с Кунгаровым, если помнишь, и как бы в конфронтации сейчас.
Я стоял дежурным по кораблю и через это трагическое событие участия во всеобщем механическом веселье не принимал.
– Притормозил бы ты, Борисыч, а?
– Тормоза придумал трус! – Борисыч натянул мне пилотку на нос. – Береги тут наш крейсер, не смыкая глаз, пока мы в отлучке, и не ссы!
– Есть не ссать!
– Справишься хоть без нас-то?
– Ой, всё – валите уже!
Вышел Серёга в ботинках и с пузырём:
– От ракетчиков просили передать!
– А чо так мало?
Серёга заморгал глазами:
– Пойти спросить?
– Нет – срочно разлить по стаканам! Спрямимся!
Спрямились и сильным противоторпедным зигзагом двинулись в бар. А в баре их встретила «ааахтмосфэра» (именно так рассказывал Миша, единственный, который вернулся оттуда почти в сознании). Ахтмосфэра состояла в основном из стойкого запаха алкоголя и отплясывающих мичманских тел с родного корабля в сизых клубах табачного дыма под композицию «Донт спик» ВИА «Но даубт».
– Душевно-то как, да?! – проорал Борисыч в ухо Мише.
– Ну! Как у мамы в утробе!
И тут они почувствовали, что их кто-то сверлит, пока только глазами: в углу за столиком сидели мрачные, как волны на картине Айвазовского, командир и Кунгаров. А между ними, и это было самым поразительным видением в этом рассаднике порока, сидела женщина в красном платье до пят и красных перчатках чуть не до плеч. И удивительным было даже не то, что там сидела женщина. Они в некотором количестве водились в Оленьей Губе и встречались в живой природе. Но вот в красном платье в пол и перчатках можно ожидать увидеть женщину в театре города Санкт-Петербург, например, или в «Морском собрании» города Гаджиево (до тех пор, пока ты там не побывал), но никак не в этом вертепе, если вы понимаете, о чём я. Никто уже не помнит, как эта женщина выглядела вообще и была ли она привлекательной внешне или просто, может, работала библиотекарем и зашла пообщаться со старшими офицерами насчет позднего периода творчества Пастернака. Но вот красное платье и возбуждённые им события помнят все детально.
Компания с именинником уселась в другом углу бара. Заказав водки с арахисом, принялась срочно заливать смущение под хмурые взгляды командиров.
– Слушай, – шептал Борисыч на ухо Мише, – они так хмурятся, что, боюсь, брови себе переломают! Надо их развеселить как-то!
Ледяные пальцы нехорошего предчувствия пробежались крещендо по Мишиному позвоночнику, и короткий ёжик волос на голове попытался встать дыбом. А Миша, как вы помните, был не из робкого десятка.
– Борисыч, я тебя умоляю. Не на-до.
– Слышь, а тётенька красная эта ничего такая, да. Правда, плохо видать отсюдова. Надо бы сходить познакомиться, как думаешь?
– Я думаю, что когда поэты придумывали понятие «вселенская тоска», то они вот это вот моё состояние теперешнее имели в виду.
– А не ударить ли нам по шампаньскому вину, для куража? Официант! Шампанского!
– Борисыч, здесь нет официантов.
– Знаю, но должен же я был это крикнуть, чтоб все видели, каков я гусар!
Принесли шампанского. Потом ещё. А потом зашёл Крис де Бург и начал петь песню про лунный свет и водку. Не, ну а кто бы устоял? Пусть тот первым бросит в меня камень, так я вам скажу.