– То, что вы рассказываете тут, подтверждает, что журналист – вовсе не христианская профессия, – назидательно промолвил Моклер.
Габриэль понял, что, дав волю фантазии и языку, чрезмерно увлекся и подал врагу повод для нападения. Тут с маленьким фотографом случилось то, что случалось вообще-то довольно редко, – он обозлился.
– Интересно, а кто решает, какая профессия достойна быть христианской, а какая – нет? – вызывающе спросил он. – Может быть, сам Христос говорил что-нибудь дурное о журналистах? Покажете место в Библии, где он это утверждает?
Отповедь получилась чрезмерно резкой, и Габриэль сразу же понял, что переборщил. С некоторой опаской он покосился на хозяев, но Эрве, который при всем своем уважении к кюре не слишком его жаловал, вовсе не выглядел недовольным, и по его тонким губам скользнуло подобие улыбки. А Бланш, казалось, только сейчас включилась в разговор и смотрела на Габриэля широко распахнутыми глазами.
– Вы, молодежь… – начал кюре, пытаясь сохранить лицо.
– А вот и десерт, – перебил его Эрве, который вовсе не желал перепалки за столом. – Как вы относитесь к грушам, мсье Форе?
– Плохо, – мрачно ответил фотограф. – Я их съедаю.
– Ну, тогда у вас будет повод отдать им должное, – засмеялся хозяин замка. – В этих краях растет видимо-невидимо груш, мы просто не знаем, что с ними делать.
– Ее гости, помнится, сломали самую старую грушу в саду, – сказала Бланш, ковыряя свой десерт ложечкой.
– Чьи гости?
– Лили Понс.
– Я и забыл, – признался брат.
Тут кюре решил перейти в наступление.
– Скажите, – начал он, обращаясь к Габриэлю, – зачем вам все это? Вы являетесь туда, где вас не ждут, тревожите покой почтенной семьи, не даете господину графу заниматься делами…
Господин граф Эрве де Поршер де Нобле де Вивонн нахмурился. Чего он не выносил, так это когда за него начинали говорить, словно он все еще маленький и сам не способен за себя постоять.
– Резонный вопрос, – к удивлению Бланш, заметил Габриэль. – Дело в том, что мой редактор, – он усмехнулся, представив, как баронесса Корф в качестве редактора сидит за огромным столом красного дерева и, куря одну папиросу за другой, правит тексты сотрудников, причем ухитряется одновременно отвечать на дюжины звонков и просьбы посетителей, – так вот, мой редактор считает, что Лили Понс вовсе не покончила с собой.
– Простите? – вытаращил глаза Моклер.
– Редактор думает, что ее убили. И кое-какие основания для этого имеются.
Брат и сестра обменялись ошеломленным взглядом.
– Это одна из ваших выдумок? – недоверчиво спросил кюре. Но в голосе его уже не было прежнего напора.
– Нет, но, согласитесь, все выглядит как-то странно. Дама не слишком горевала, когда потеряла мужа и сына, – об этом в один голос говорят все, кого я успел опросить. И тут ни с того ни с сего она кончает с собой. Кстати, откуда взялся револьвер?
Эрве слегка поморщился.
– Это был револьвер моего отца, – ответил он. – Мы забыли о нем… Он лежал в ящике комода.
– Заряженный?
– Э… Насколько я помню, нет.
– Получается, Лили Понс умела заряжать револьверы, – подытожил Габриэль, – тогда как в ее биографии ничто на это не указывает. Патроны лежали рядом?
– В другом ящике комода.
– Допустим, что в жизни Лили Понс произошло нечто экстраординарное, и поэтому она после сочельника ушла к себе наверх, достала револьвер, нашла патроны, зарядила его и выстрелила себе в голову. Но самое поразительное, что все гости сбежали, не дождавшись похорон. Словно они чего-то испугались.
– Не говорите вздор, молодой человек, – с неудовольствием пробурчал кюре. – Эта распущенная особа покончила с собой. Я понимаю ваше желание любой ценой привлечь внимание к той старой истории, но…
– Я всего лишь скромный журналист, месье, – возразил Габриэль, – и я нахожусь тут только потому, что получил задание. Мои желания совершенно ничего не значат, поверьте. Кроме того, если бы все было так ясно и просто, я бы написал обычный очерк о жизни девушки из Ниццы, которая стала звездой и плохо кончила. Самоубийство, если вы не в курсе, ценится публикой так же высоко, как и убийство, и нам нет нужды ничего выдумывать. Но есть еще одна проблема, – он поколебался, стоит ли выдавать главный козырь, и, поглядев на напряженное лицо Эрве, решился. – Люди, которые в день ее гибели находились в замке, стали умирать один за другим.
– О! – вырвалось у Бланш.
– При загадочных обстоятельствах, – добавил Габриэль, верный себе. – И редактор думает, что это каким-то образом может быть связано с тем, что произошло здесь в 1915 году.
– Это все ваши выдумки, – заявил упрямый кюре.
– А кто умер? – спросил Эрве.
– Адвокат Гийо и Оноре Парни, владелец мюзик-холла.
– Надо же, – пробормотала Бланш, – как странно… Когда я прочитала об их смерти в газетах, я тоже вспомнила, что они были среди гостей.
– А вы знали гостей? Вы были тогда в замке?
– Мы уехали к троюродной тетке, но потом ее дом попал под обстрел. Мы вернулись сюда и какое-то время жили у кюре, – сказал Эрве. – В замок не заходили, но видели издали и мадам, и ее гостей. – В его серых глазах мелькнули непонятные огонечки. – И вы совершенно правы – она ничуть в те дни не убивалась. Только и было слышно, что ее смех и громкий голос. И в трауре она не была – носила светлые наряды и красилась ярко-красной помадой.
– У нее были потрясающие платья, – мечтательно промолвила Бланш. – И шляпки – ах, какие шляпки!
Эрве поглядел на свою сестру с ласковой насмешкой.
– Похоже, моя сестра придерживается вашего мнения, – объявил он. – Дама, у которой такие платья, не стала бы сводить счеты с жизнью.
– Глупости ты говоришь, – решительно ответила Бланш, краснея. – Она могла бы наложить на себя руки от отчаяния, не знаю, или если бы ее предал кто-то, кому она доверяла. Но стреляться… – она поежилась. – Мне кажется, если бы это было самоубийство, Лили Понс не стала бы так себя уродовать. Выстрел в голову, брр! Можно было отравиться, в конце концов… чтобы… ну… все выглядело не так ужасно…
Она спохватилась, что позволяет себе говорить совершенно немыслимые вещи, покраснела еще гуще и уставилась в тарелку.
– Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, – заметил Эрве. – Я помню еще ее фотографии в журналах. Она была не красавица, конечно, но с хорошей фигурой, с выразительными глазами…
– Очень элегантно носила самые простые вещи, – подхватила Бланш. – По-моему, она первая ввела в моду короткие волосы.
– Нет, – ответил Габриэль, – первой была актриса Ева Ларжильер.
– Ну, неважно. Словом… с таким стилем… с таким вкусом… Я хочу сказать, такое самоубийство как-то не в стиле Лили Понс. Вы не находите? Вся кровать была залита кровью…
Эрве деликатно кашлянул, словно напоминая, что они как-никак ужинают, а за едой о таких вещах говорить не принято.
– Откуда вам это известно? – спросил Габриэль.
– Савини говорила.
– Жена Жозефа Рошара?
– Хм, – сказал Эрве с неподражаемой интонацией. – Скорее уж он был ее муж. Савини заправляла всем хозяйством и делала это прекрасно. Не скрою, нам до сих пор ее не хватает.
– Рошары ушли от вас вскоре после того, как…
– Нет, не сразу. Где-то полгода прошло, по-моему.
– Меньше, – вставил кюре. – Месяца четыре.
– И как они обосновали свой уход?
– Сказали, что им тяжело находиться в доме, где произошло такое.
– Вы хорошо им заплатили?
– Только то, что им причиталось. – В голосе кюре прозвенели металлические нотки, и Габриэль понял, что тот определенно не имел привычки баловать слуг.
– Этих денег хватило бы на покупку кафе в Ницце, к примеру?
– Вероятно. Если бы кафе было для зябликов и соответствующих размеров. – Судя по всему, кюре Моклеру было не чуждо чувство юмора.
– Однако в Ниццу они приехали с большими деньгами, – настаивал Габриэль. – Может быть, кто-нибудь из них незадолго до увольнения получил наследство?
– От кого? Их родители давно умерли, а если бы речь шла о других родственниках, я бы знал. Да и не было у них близких родственников, только совсем дальние, которым они даже открыток на Рождество не посылали. А почему вы спрашиваете? – подозрительно осведомился Моклер.
– Так, – уклончиво ответил Габриэль. – Значит, Лили Понс любила ярко-красную помаду?
– Да, – ответила Бланш. – Обычно женщины выглядят довольно вульгарно, когда используют такой цвет, но у нее было интересное лицо, и ей шло. Я в те дни даже немножко ей завидовала…
Кюре открыл рот, хотел что-то сказать, но посмотрел на Эрве и, насупившись, стал шумно мешать ложкой кофе в чашке – так, словно напиток был его злейшим врагом.
Телеграмма Габриэля, посланная Амалии Корф.
ЛИЛИ ПОНС ЛЮБИЛА КРАСНУЮ ПОМАДУ ТЧК РОШАРЫ НЕ ПОЛУЧАЛИ НИКАКОГО НАСЛЕДСТВА ТЧК ХОЗЯЕВА РАЗРЕШИЛИ СДЕЛАТЬ ФОТО МЕСТА ТЧК ГАБРИЭЛЬГлава 9Место преступления
– Честно говоря, я немного волнуюсь, – призналась Бланш.
Держа в руках ключи, она стояла возле двери в ту самую спальню, в которой семь лет назад произошло самоубийство, а может быть, и куда более серьезное преступление. И хотя Эрве находился совсем рядом с ней, девушка обращалась преимущественно не к нему, а к Габриэлю Форе, который явился со своим фотоаппаратом и прочими приспособлениями для съемки.
Откроем маленький секрет – Бланш волновалась не только из-за того, что ей предстоит переступить порог комнаты, которая – выражаясь языком бульварных романов – хранила зловещую тайну. Куда больше девушка переживала из-за своего бледно-розового платья, которое еще вчера числилось среди выходных нарядов, а уже сегодня казалось ей старомодным, непритязательным и уж, во всяком случае, недостойным того, чтобы привлечь внимание гостя, который занимал ее мысли. И еще она, набравшись смелости, немножко напудрилась и теперь переживала, что пудра может осыпаться.