В кабинете наступило молчание.
– За что я люблю Ренуара, – пробормотал Жером, глядя на портрет так, словно он один мог его спасти, – так это за то, что его работы пропитаны солнцем. Даже когда он рисует пасмурный день – вспомните «Зонтики», к примеру, – его картина все равно излучает свет. – Он вздохнул. – Хотел бы я знать, о чем думала прекрасная незнакомка с красным веером, когда он ее рисовал. За это полотно я выдержал настоящее сражение…
Амалия ослепительно улыбнулась и поднялась с места.
– Это не незнакомка, месье. Это я, – сообщила Амалия. Одетта открыла рот и недоверчиво уставилась на нее. – И могу вам сразу же сказать, что на последних сеансах я так устала, что уже ни о чем не думала… Полагаю, мне не надо говорить, что если вы найдете в почте письмо, похожее на то, которое получил Лами, вам лучше незамедлительно связаться с комиссаром. Всего доброго, мадам, и вам, месье.
И, посмеиваясь про себя, она вышла с высоко поднятой головой.
Глава 17Леон Жерве
– У вас довольный вид, – заметил Анри, когда Амалия села в машину. – Удалось узнать что-нибудь? Это все-таки Жан Майен?
– Это может быть Жан Майен, – поправила его Амалия. – Но у меня сложилось впечатление, что на самом деле никто толком не знает, что там произошло.
– Как можно находиться в доме, где произошло убийство, и ничего не знать? – проворчал Бюсси.
– Могут быть разные обстоятельства, – Амалия поморщилась. – Пока факты таковы: едва услышав о Жане Майене, все начинают нервничать, Бернара Клемана никто даже не упоминает, Антуана Лами, судя по всему, считают вполне способным на преступление… что еще? Да, и никто особо не отрицает, что имело место убийство, а не самоубийство. У министра Майена много врагов?
– Он чрезвычайно изворотлив, – подумав, ответил Бюсси. – И ухитряется всем быть полезным. Неделю назад он произнес сочувственную речь с левых позиций, а в прошлом месяце был настолько правым, что даже неловко становилось.
– Вы имеете в виду, – вмешался Анри, – что пока Майен на своем посту, нам не дадут расследовать дело?
– По-моему, это очевидно, – сказала Амалия. – Ладно, будем пока действовать по обстоятельствам. Во-первых, нужно попытаться разговорить доктора Анрио. Это значит, что кому-то придется ехать в Дижон. Затем Клеман – если одержимый еще не добрался до него, нужно его найти. Кроме того, не забываем Жанну Понс, Жака Бросса и Леона Жерве. Если все вещи Лили попали к сводной сестре, надо уточнить, не пропали ли какие-то ценности. Жак Бросс вряд ли что-то видел в ту ночь, учитывая его состояние, но, может быть, он слышал что-нибудь полезное для нас. Леон Жерве – жених Лили, посмотрим, какого он мнения о происшедшем. Если Мари Флато объявится, ее тоже надо будет допросить. И самое главное – хорошо бы найти мстителя до того, как он прикончит следующего свидетеля. Если он доберется до Жана Майена раньше нас, возможно, мы вообще никогда не узнаем правды. Хотя…
Она умолкла и задумалась о чем-то, хмуря тонкие выгнутые брови.
– Боюсь, я не могу сейчас отлучиться из Парижа, – промолвил комиссар извиняющимся тоном.
– Я могу поехать в Дижон, – подал голос Анри. – Но мне нужны полномочия.
– Они у тебя будут, – отозвался Бюсси. – А я пока продолжу работу здесь.
Молодому инспектору не понравилось, что комиссар выразился в единственном числе, словно Амалии тут не было и она не принимала в расследовании никакого участия. Однако он ничего не сказал и стал смотреть в окно на пролетающие мимо дома.
На ближайшем перекрестке машину остановил полицейский и, отдав честь, сообщил, что префект везде ищет комиссара Бюсси и срочно хотел бы с ним поговорить.
– Черт, – буркнул комиссар, морщась. – Опять начинается. Они готовы на все, лишь бы прикрыть это дело.
– Высадите меня на следующей улице, – попросила Амалия. – Там как раз живет Леон Жерве. Ждать меня не надо, я вернусь домой сама.
Бюсси рассыпался в извинениях. Амалия пожелала ему удачи в беседе с префектом и вышла. Машина уехала, увозя обоих полицейских.
Актер оказался дома, и Амалия написала на своей визитной карточке несколько строк о том, по какому делу желала бы с ним встретиться. Горничная удалилась, и Амалия получила возможность беспрепятственно осмотреться. Гостиная была обставлена резной черной мебелью, которая кому-то могла показаться оригинальной, но гостья сочла ее попросту гнетущей. Амалия всегда считала, что по вещам можно многое сказать об их хозяине, и то, что она видела, позволяло предположить, что Леон Жерве принадлежит к людям, которые стремятся выделиться любой ценой, не очень думая о том, что порой это производит странноватое впечатление. На столах, комодах и стенах красовалось множество фотографий и портретов знаменитого актера в разных ролях, а также в повседневной одежде. Среди улыбающихся, позирующих и неотразимых Леонов Жерве почти затерялись две чужие карточки с автографами – один от Сары Бернар, другой от Режан[6]. Помимо них, в комнате имелись японские шкатулки, китайские вазы, севрский фарфор и шкаф, набитый книгами в дорогих переплетах. Но тут Амалия уловила, что она в комнате больше не одна, и быстро обернулась.
В дверном проеме стоял хозяин апартаментов – симпатичный черноглазый брюнет, излучающий типично актерское профессиональное обаяние. Амалия никогда прежде не видела, чтобы мужчина носил по два-три кольца на каждом пальце и на обеих руках. Только большие пальцы были свободны от украшений, прочие сверкали бриллиантами, сапфирами, рубинами и дорогими печатками. Костюм Леона мог показаться безупречным, если бы не галстук кричащих тонов с булавкой таких громадных размеров, что даже настоящий бриллиант на ней казался неуместной фальшивкой. Весь облик Жерве словно говорил: да, я когда-то был беден, но теперь имею все, что захочу, и намерен ни в чем себе отказывать, нравится вам это или нет.
– Госпожа баронесса? Наслышан, наслышан о вас! Значит, вы тоже расследуете это дело? Ах, бедная Лили! У меня душа не на месте всякий раз, когда я о ней думаю…
У него была подкупающая улыбка, бархатный голос и взгляд такой глубины и проникновенности, что перед ним не смогла бы устоять ни одна женщина. Амалия знала, что у Леона репутация сердцееда, которую он поддерживает всеми доступными способами, и приготовилась к тому, что разговор выйдет не из легких. Пока он напоминал ей пустоголового павлина, занятого исключительно собой и своим роскошным хвостом, а из таких людей редко выходят хорошие свидетели. Как правило, они эгоистичны, малонаблюдательны и не способны заметить то, что творится у них под носом, если это не имеет отношения к ним лично.
– У меня уже побывала полиция, – добавил Леон, подводя гостью к самому лучшему креслу в комнате. – Потрясающие люди – они считали, что я могу быть причастен к убийству Лами и других… А если бы у меня не было алиби, тогда что?
– Тогда вас бы задержали, – в тон ему ответила Амалия, – и вы бы получили дополнительную рекламу. Первый актер Франции обвиняется в серийном убийстве – что может быть интереснее?
– Сдаюсь, сударыня, вы видите меня насквозь, – вздохнул Леон, принимая смиренный вид. – Ай, ай, ай! Но, к сожалению, я никого не убивал. Хотя, может быть, стоило бы.
– Почему?
– Потому что они все мерзавцы, вот почему, – спокойно ответил актер, не сводя с Амалии испытующего взгляда. – Бьюсь об заклад, вам это известно не хуже меня. Увы, я скучный законопослушный гражданин, который убивает только на сцене по указке автора пьесы. К тому же надо признать, что никакая месть все равно ничего не изменит. Лили убили, и ее уже не воскресить.
– Скажите, как вы познакомились с Евой Ларжильер? – спросила Амалия.
Леон явно удивился. Он склонил голову набок и, растопырив пальцы, задумчиво поглядел на свои кольца. Вид у него в эти мгновения был вдохновенно философский.
– С Евой? Не понимаю, почему это вас интересует… Я выступал в цирке.
– Вы из цирковой семьи?
– Хм. Не совсем. Я найденыш, циркачи меня подобрали и, в общем, усыновили. На одно из наших представлений пришла Ева с каким-то знакомым. Она была в плохом настроении, но наше представление ей понравилось. Потом она зашла за кулисы, и мы с ней разговорились. Вообще она никогда не строила из себя звезду, хотя имела на это право… После пяти минут беседы мне уже казалось, что я знаю ее всю жизнь. Среди прочего она сказала, что в новой пьесе нужны статисты. Оказалось, что выходить надо в те вечера, когда я свободен. Платили, конечно, мало, но все-таки… Так я попал в театр. Потом Ева попросила автора приписать мне пару строк… Если у вас есть хотя бы одна фраза, – пояснил Леон, – вы уже считаетесь актером, и ваше имя ставится на афишу. Самым мелким шрифтом, конечно, но ставится… Так вот, когда я увидел свое имя на театральной афише, я понял, что вот оно, мое призвание. Несколько месяцев я играл маленькие роли, а потом партнер Евы сломал ногу, и я получил его роль. После премьеры я проснулся звездой… то есть так обычно говорят, но, вы знаете, так оно и есть. Вчера ты был один из многих, а сегодня на вершине славы… Эх, да что там говорить!
– То есть все шло хорошо, а потом вы встретили Лили Понс. Так?
Леон, прищурясь, взглянул на свою собеседницу.
– Ну-у… Как вы это произнесли… – Он откинулся на спинку кресла и посерьезнел. Некоторое время актер молчал, покусывая губы. – У нас с Евой было не все очень хорошо, – проговорил он наконец своим завораживающим голосом. – То есть тогда мне так казалось. И дело не только в том, что она была гораздо старше меня. Когда она была в настроении, то держала весь зал, но стоило ей немного распуститься, и все – пиши пропало. Она не любила учить текст и постоянно несла отсебятину. Авторы выходили из себя, актерам приходилось под нее подстраиваться… Потом, ее злило, что люди не считают ее серьезной актрисой. Мы тут во Франции посмеиваемся над Комеди Франсез, пыльная классика и все такое, но ведь лучше театра никто так и не придумал. С Евой вообще было непросто… Помню, однажды на гастролях она сломала зуб, а ее дантист был далеко. Пришлось чуть ли не всю пьесу перекроить, чтобы публика видела ее лицо только с одной стороны. Ну и… Словом, приблизительно в это время я встретил Лили. С ней было гораздо легче, она не устраивала истерик, не страдала перепадами настроения, не кричала по поводу и без повода, что ее жизнь проходит впустую… Мы собирались пожениться, но т