ушли «Орбита» и «Сайгон»,
Нам остаётся так немного
от наших сказочных времён;
Остались цифры телефонов,
в которых нас не узнают,
Осталось в улицах знакомых
опять искать себе приют...
Но всё ж ночами вижу лица,
и здесь не властен циферблат,
Боюсь проснуться, если снится
тот, кто мне раньше был как брат...
К сожалению, этот текст во многом оказался пророческим. Вскоре в семье у Гребенщикова случилось несчастье: после инфаркта в возрасте сорока восьми лет скончался его отец Борис Александрович.
«Мой муж умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, так и не успев защитить кандидатскую диссертацию, — вспоминала Людмила Харитоновна. — Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, а он был заведующим лабораторией, но без учёной степени и получал тоже мало... Потом, работая на заводе, ему приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набив полный рот лекарств. Он пару лет проработал директором и после двух инфарктов умер».
От такого вселенского негатива здоровье вокалиста «Аквариума» серьёзно пошатнулось. Он съездил на несколько недель в Москву, затем взял академический отпуск и долго лечился. Его настроение скатывалось вниз по спирали, в чёрную яму депрессии.
«Была компания, которая жила вместе, потому что ей это было интересно, — с ностальгией признавался Гребенщиков. — Теперь мне в большей степени интересно одиночество и занятие не музыкой, а чем-то другим».
В те времена Борис частенько коротал вечера у Анатолия «Кита» Ромма, который приходился родственником известному кинорежиссёру Михаилу Ромму. В лице Кита создатель «Аквариума» обнаружил не только обладателя орлиного носа и печатной машинки, но и человека, глубоко разбиравшегося в современной поэзии. Анатолий был ярким представителем «шестидесятников», дружил с Бродским и блестяще читал его стихи с аутентичной интонацией. Каждый вечер в коммунальной квартире Ромма, стены которой были исписаны эпиграммами, собиралась творческая интеллигенция — от экзальтированных театралок до музыкантов, фотохудожников и других деятелей неофициального искусства. Литературные чтения и веселье продолжались всю ночь, а утром, проснувшись на полу, гости знакомились более вдумчиво и отправлялись пить пиво.
Такой богемный образ жизни был близок Гребенщикову. Неслучайно идеолог «Аквариума» позднее неоднократно вспоминал о Ките, выделяя его ключевую роль в формировании собственных взглядов.
«Был такой замечательный человек, его звали «Китаец», — рассказывал Гребенщиков. — Это кличка была такая, потому что он родился в Китае. Он был на несколько лет меня старше и относился к поколению, которое слушало джаз и любило стихи. Благодаря ему я узнал Окуджаву. «Китаец» повлиял на меня сильнее кого бы то ни было, показав пример рыцарского отношения к людям. Кроме того, он меня сильно поддерживал, когда я начинал писать песни. Кит без лишних слов провёл мысль: делай, что делаешь, и никого не слушай. В мире есть вещи, которые нельзя назвать словами. Это как у Борхеса — в загадке про шахматы не должно быть слова «шахматы». В 1977 году Кита убили, то ли кагэбэшники, то ли менты — неизвестно».
Потрясённый Борис часто начинал концерты «Блюзом для Кита», в котором были следующие строки:
Ты бросил всех, кто брал твою кровь,
их горе безмерно,
Ты бросил всех, ты бросил их вновь,
ища перемены,
И пусть им будет сладко во мгле,
Не верю я, что долго земле
Ты будешь верен...
В этот непростой период Гребенщиков начал ещё сильнее налегать на чтение — от трудов по индийской философии до фолиантов Толкина в оригинале.
«До Lord of the Rings я воспринимал произведения литературы как интересную, забавную, трогательную, но совершенно постороннюю вещь, — признавался Боб. — А тут я столкнулся с книгой, которая описывает меня самого — и не просто описывает, а обо мне напрямую говорит. В Толкине меня потрясло отсутствие декоративности, там всё, как я это понимаю. Вопросы благородства, чести, долга стоят так, как они стоят для меня в реальной жизни. Поэтому эта книга говорит про тот мир, в котором я живу».
К началу весны 1975 года Борис немного оттаял и написал несколько песен: «Время любви пришло», «Манежный блюз», «Хвала Шри-Кришне», а также композиции «Боги» и «Стань поп-звездой», посвящённые беседам и дискуссиям с Горошевским.
«Я помню, году в семьдесят пятом мы шли по Московскому проспекту вместе с Бобом, — вспоминал Горошевский. — Я спросил у него: “Чего ты боишься больше всего на свете?” А он ответил: “Старости”».
Так случилось, что вскоре в блокноте у идеолога «Аквариума» появились ещё несколько произведений — в частности «Мозговые рыбаки» и странные стихи про графа Диффузора. Кроме того, он начал исполнять в акустике абсурдистскую притчу «Мой муравей», написанную на древний текст Гуницкого и вошедшую спустя несколько лет в легендарный альбом «Треугольник».
В скобках заметим, что к тому времени неунывающий Джордж устроился работать лифтёром и с головой погрузился в театральную среду.
«Я ушёл из медицинского института и, чтобы закосить от армии, сымитировал сотрясение мозга, — утверждал Гуницкий. — В те годы это было сделать элементарно. Прикладываешь к голове мокрый платок и бьёшь по одному и тому же месту ложкой сам себя. Потом едешь на комиссию. Гребенщиков помог придумать тупейшую версию — на репетиции упал и головой ударился о барабанную стойку. Вот и всё».
Любопытно, что после ухода из группы Джордж по-прежнему продолжал общаться с друзьями из «Аквариума». Внешне казалось, что никакой трагедии не произошло, и многие годы этот миф успешно поддерживался его участниками. На самом деле Бориса эти странные отношения напрягали, и он посвятил Гуницкому хлёсткую эпиграмму, написанную с небольшой оглядкой на Пушкина:
Наш Джордж, он был, по мненью многих
Торчков глухих, но в торче строгих,
Неслабый малый, но педант.
Имел он ломовой талант
Долбаться «Сопалсом» без меры,
Любую дрянь со смаком пил
И вызывал облом у дам
Остротой в стиле «а-ля хам».
Оставшись в итоге без барабанщика, «Аквариум» оказался в непростой ситуации. Никакой замены Джорджу на горизонте не наблюдалось, и ситуация казалась безвыходной. «Мы ожидаем, что ударника нам пришлёт Бог, Карма или Дао», — невесело шутил Боб на редких репетициях.
«При мне «Аквариум» сменил нескольких ударников, а акустическая программа игралась вообще без них, ко всеобщему удовольствию, — вспоминал Марат. — Самым ужасным был, конечно, Джордж. Талантливый человек во всём, кроме музыки, он некоторое время честно пытался усовершенствоваться — к примеру часами стучал по мягкому сиденью от стула... Затем он начал собирать коллекцию конгов — любых предметов цилиндрической формы, один из торцов у которых отсутствовал, а по второму можно было бить пальцами. Поскольку лучше всего под это подходили урны для бумаг, а Джордж был всеобщим любимцем, вскоре помещение для репетиций от обилия подаренных урн стало похожим на крематорий».
В те же дни Андрей Романов, который буквально разрывался между театром и «Аквариумом», с небывалым азартом продолжал осваивать флейту. Поддерживаемый музыкантами из группы ZA, он переписал аранжировки для «Аббатской дороги» и «Мозговых рыбаков», заменив фортепианные оркестровки на новый инструмент. Похоже, что таким причудливым образом и рождался саунд раннего «Аквариума».
«Мы записали новый альбом «Притчи графа Диффузора» через неделю после того, как Дюша взял в руки флейту, — рассказывал Гребенщиков. — А там половина альбома — это флейта, и произошло это всё мгновенно... И мы, не имея возможности записывать электрические песни, фиксировали на плёнку сорок минут акустических композиций, худшие из которых приближались к нормальной советской эстраде, а лучшие — к характерному абсурду».
Мне вспомнилось, как на одном из бутлегов я наткнулся на редкое интервью The Doors, которое музыканты дали после выхода дебютного альбома. В один голос Моррисон с Манзареком заявили радиоведущему, что их следующая запись будет совершенно другой. И подробно объяснили почему. Мол, в тот раз они оказались в студии впервые, не имея понятия о работе саундпродюсера. Теперь же, получив минимальный опыт, они твёрдо знали, чего именно делать не надо.
Судя по всему, нечто подобное произошло и с Гребенщиковым. После записи «Искушения» он освоился в университетской каморке, отчётливо представляя, как пользоваться микшерным пультом и где можно одолжить комбик для бас-гитары. Кроме того, Боб научился играть на гармошке и, наслушавшись Марка Болана, запел «о том, что накопилось на душе», — конечно же, не без привкуса стёба.
Стоит заметить, что эта запись оказалась первым релизом «Аквариума», в котором участвовали Дюша и Фан, что добавило ансамблю необходимой свежести. А зафиксированные на плёнку «Время любви пришло», «Манежный блюз», «Мой муравей» и «Прощание с “Аббатской дорогой”» позднее всплывали в репертуаре «Аквариума» — как на концертах, так и в студии.
«Во время записи мне было безумно интересно, потому что всё оказалось внове, — признавался Миша Файнштейн. — Никакой аппаратуры, никаких обязательств ни перед кем. Всё абсолютно честно».
Эта сессия стартовала весной 1975 года, но, как следует из найденного недавно рукописного «Дневника “Аквариума”», композиция «Мозговые рыбаки» была записана немного раньше — ещё в декабре, в процессе дружеских предновогодних возлияний.
«Аппарат на записи у нас стоял практически тот же, но инструментов заметно добавилось: гармошка, клавиши, флейта и бас, — объяснял Армен Айрапетян. — В отличие от «Искушения», Джорджа на альбоме не было — он был накрепко связан с театром Горошевского, а там на деятельность «Аквариума» смотрели косо. Впрочем, качество от этого только выиграло — вместо Гуницкого появились сильный по технике Фан, который отвечал за бас и перкуссию, и музыкально образованный Дюшка. Вокал у Гребенщикова стал похож на вокал, да и сам Борька порядком усилился, перестав пугать в