По воспоминаниям Марата, сессия происходила самым сюрреалистическим образом. В центре поляны, непосредственно под небом голубым, стоял табурет, к которому был прикреплён массивный микрофон. Звук писали с воздуха, чтобы избежать «эффекта закрытой акустики», который, по признанию музыкантов, их дико раздражал. В итоге Гребенщиков пел, допустим, «Дорогу 21», а Армен Айрапетян отгонял с лужайки случайного пса и любопытных прохожих. Кроме того, он неистово молился, чтобы вопреки метеорологическим прогнозам не начался июньский дождь.
Любопытно, что большинство композиций имело блюзовую основу и тексты, написанные под неслабым влиянием поэзии Боба Дилана. Борис мастерски освоил метод интуитивного перевода и вскоре Knockin’ on Heaven’s Door стала песней «Стучаться в двери травы», Shelter from the Storm превратилась в «Ключи от моих дверей», а Highway 61 Revisited — в «Дорогу 21».
«Как-то я зашёл к Бобу, и он, сидя на кухне, спел мне весь новый цикл, который потом получил ярлык «дилановского», — прокомментировал ситуацию Гаккель. — Мне всегда нравились песни Гребенщикова, и завораживал его голос, но невероятная мощь нового материала меня попросту поразила. Каждое слово проникало в плоть. Я увидел реально состоявшегося матёрого Артиста».
В целом «Все братья — сёстры» получился на удивление живым и доступным для восприятия альбомом. В отличие от абсурдистских опусов раннего «Аквариума» это было не концептуальное творчество, а реальные боевики, которые активно исполнялись на концертах: «Блюз простого человека», «Сталь» и «Укравший дождь»:
Ты жил, продавая девственницам
Свой портрет по рублю в полчаса —
Тот, что я написал с тебя позавчера...
Здесь необходимо сказать несколько слов о драматургии альбома. Она состояла в том, что артисты чередовались между собой — сохраняя тонус, свой и слушателей. Науменко подпевал Гребенщикову в «Блюзе простого человека» и вставлял реплики в других песнях. Борис подыгрывал Майку на гитаре и гармошке в композициях «Прощай, детка!», «Седьмая глава», «Баллада о Кроки» и «Звезда рок-н-ролла». Последней была зафиксирована композиция «Дочь», посвящённая рождению у Бориса дочери Алисы. Запись состоялась в сопровождении хора пьяных друзей на следующий день после знаменательного события и датируется 13 июня 1978 года.
Через неделю вдохновлённый Андрей Усов принёс фотоаппарат «ФЭД» и принялся снимать музыкантов в разнообразных живописных позах. Потом из этих фотографий участники сессии смастерили обложку, и получился настоящий магнитофонный альбом. В аннотации было написано, что «Все братья — сёстры» посвящаются Новой Акустической Дочери (Алисе) и Великому Белому Чуду. Под «белым чудом» подразумевался Боб Дилан, знаменитый бутлег которого назывался Great White Wоnder. Кроме того, на фотографии, украшавшей обратную сторону катушки, счастливый отец держит в руках томик будущего лауреата Нобелевской премии, случайно купленный в «Академкниге» на Литейном проспекте.
Много лет спустя, отвечая на мои вопросы о влиянии Дилана и технике «наивного перевода», лидер «Аквариума» вздохнул, отложил в сторону журнал Mojo и предложил расставить все точки над i.
«Единственное, что я могу сказать в окончание всех споров, что общий принцип был простым, — терпеливо объяснял Гребенщиков. — Я слушал Дилана и думал:
«Блин, он описывает какие-то вещи, которые нам очень хорошо известны». Затем мной брался какой-нибудь крючок, — например последняя строчка в припеве, и всё это перенасыщалось нашей реальностью, радикально противоположной тому, о чём поёт Дилан. Он пел про Нью-Йорк и про свою жизнь, а мы отражали в текстах свой Петербург.
Возможно, суть построения песни «Ключи от твоих дверей» была такой же, как в Shelter from the Storm... Но всё остальное — это как прогноз погоды там и здесь».
В конце семидесятых этот мезозойский артефакт распространялся на редких концертах. Например, когда «Аквариум» играл в одном из институтов, Гребенщиков со сцены радостно объявил в микрофон: «Недавно мы с Майком записали альбом «Все братья — сёстры». Кто хочет приобрести его, может подойти после выступления!» Звучало это достаточно дерзко, поскольку слово «приобрести» фактически значило «купить» — со всеми вытекающими последствиями. Всем желающим Борис оставлял номер телефона, а затем продавал катушку с записью. По его признанию, за несколько лет ему удалось реализовать три или четыре экземпляра...
Подводя итоги этого романтичного периода, хочется отметить, что, несмотря на полное отсутствие инфраструктуры, денег и каких-либо перспектив, Гребенщиков продолжал играть концерты, издавать «Рокси» и записывать альбомы.
«После так называемой оттепели все, кто мог, свалили из страны, — комментировал эту эпоху Гребенщиков в одном из наших интервью. — А те, кто понимал, что им не свалить никуда, оторвались и организовали своё государство в государстве. И мне очень повезло в том смысле, что когда я был юношей, то попал прямо в самую гущу событий. И надо сказать, что наша партизанская культура была, с моей точки зрения, гораздо более интересная, чем, скажем, битники в Америке. И вся тогдашняя музыка была гораздо интереснее — просто ввиду отсутствия общего знаменателя... Правил игры не было вообще. Если ты что-то записал и тебе это нравится — всё, отлично. Поэтому современная музыка мне представляется абсолютно униформенной по отношению к тому времени, когда каждый из нас был волен безумствовать, как хотел».
В этом контексте мне показалось важным узнать мнение друзей Гребенщикова, которые в то время были равноправными членами одной большой семьи. Оказалось, что в отношении идеалов и приоритетов выбор приятелей во многом совпадал.
«Боб всегда был уверен, что всё у него получится, даже в этой неритмичной стране, — утверждал Марат. — Музыканты других ансамблей считали, что единственная открытая дорога — это та, которую впоследствии выбрали Андрей Макаревич и «Машина времени», — тарификация и пение эстрады вместе с Софией Ротару. Может быть, именно поэтому Горошевский в своё время так легко сманил людей в театр обещаниями будущей легализации. Гребенщиков же проявил недюжинный характер и не поддался всеобщему соблазну. Он упрямо продолжал делать своё дело — сначала в одиночку, а потом — вместе с Гаккелем и новыми друзьями. И судьба наградила его за это».
Часть II. Между мифом и реальностью (1979–1983)
В Тбилиси
В эти дни столица советской Грузии была охвачена музыкальной лихорадкой...
После окончания университета «вечный студент» Борис Гребенщиков наконец-то интегрировался в социум, найдя удобную работу невдалеке от места бывшей учёбы.
«Директор научно-исследовательского института, в котором я трудилась, написал запрос на Борю, чтобы его устроили в нашу математическую лабораторию, — вспоминала Людмила Харитоновна. — С этим документом я пошла к своему приятелю — проректору ЛГУ по кадрам. Тот позвонил декану примата, который активно возражал и говорил, что Боря — плохой математик. «Именно такой нам и нужен», — жёстко ответил ему проректор. Так Борис пришёл к нам, сидел по вечерам за ЭВМ и обрабатывал статистическую информацию».
Если с социальным статусом у лидера «Аквариума» появилась некоторая стабильность, то с личной жизнью всё оказалось сложнее. Здесь крайне остро стоял жилищный вопрос: вначале молодожёны жили у Гаккеля, затем — в квартире на улице Марата, куда в конце семидесятых переехала семья Гребенщикова. Но места всем не хватало, и вскоре супруги переселились к родителям Наташи. Там они продержались несколько месяцев, но после серии баталий с тёщей Боб ушёл в «свободное плавание».
Оставшись без жилья, основатель «Аквариума» снял комнату в деревянной избушке, где обитал его приятель-филолог и блестящий переводчик Андрей Фалалеев. Этот теремок до сих пор стоит в центре Каменного острова, в молчаливом окружении бывших партийных дач.
«Дед Фалалеева Виктор Николаевич Плансон был адвокатом, который оказал когда-то неоценимую услугу Ленину, — рассказывал Гаккель. — И вождь мирового пролетариата подписал мандат, согласно которому дом на Каменном острове навечно оставался за этой семьёй... Он отапливался дровами, и в комнате, которую снимал Борис, всегда было холодно. Гребенщиков занимался растопкой неохотно, поэтому, пока не потеплело, мы там редко бывали. Но к весне все постепенно перекочевали туда, и жизнь активизировалась».
Со временем это гостеприимное жилище превратилось в «кипящий аквариум, где вся рыба круглосуточно хохотала». Каждый вечер Боб встречал Майка, Фана, Севу и Марата традиционной фразой: «Ну что, может, чаю выпьем?», после чего начиналось бурное общение, сопровождавшееся хаотическими репетициями, курением и последующим выходом в астрал. Иногда музыканты играли в «военный фрисби» с лучезарными американскими девушками, которые учились на журфаке ЛГУ и снабжали «Аквариум» свежими записями.
«Боря тогда подарил мне диск Bat Out of Hell, — писал мне Армен Айрапетян. — Я часто оставался на Каменном острове ночевать, надевал наушники и по многу раз слушал Meat Loaf. В итоге я довёл альбом до такого скотского состояния, что выбор был крайне прост — или подарить пластинку мне, или просто её выкинуть».
«Борис был солнечным, — вспоминала студентка Наоми Маркус. — Он играл на гитаре и был похож на Дэвида Боуи. Сева был торжественен и внешне напоминал Христа. Дюша казался больше джентльменом, чем солдатом. Он играл на флейте в «Аквариуме» и в военном оркестре, где проходил службу. Фан играл на басу, а Женя Губерман садился за ударные. В 1979 году им всем исполнилось по 25 лет, они были преданы друг другу, «битлам», без идеологии, денег и претензий».
Любопытно, что однажды Наоми удалось организовать концерт Бориса в аудитории, где выступали Евгений Клячкин и Юрий Кукин. После мероприятия Гребенщиков обстоятельно отвечал на вопросы корреспондентов «Ленинградского университета». Возможно, это было его первое официальное интервью.