ьно его недорогой инструмент прозвучал в «Железнодорожной воде», текст которой был написан в декабре 1980 года, незадолго до начала сессии.
Фантасмагоричный образ «железнодорожной воды» как инородной жидкости, состоявшей из элементов, не предусмотренных таблицей Менделеева, Гребенщиков подсмотрел в тускловатом мерцании фонарей на рельсах Финляндского вокзала. Сама же песня, начинавшаяся с привокзальных шумов, стала продолжением акустических экспериментов периода альбома «Все братья — сёстры». В целом вся подборка, записанная зимой 1981 года, напоминала, по рассказам поэта, «смесь обломков старого и наступившего нового».
«Песню «Молодая шпана» я написал мрачной осенью, когда у меня семейная жизнь разлетелась, да и вообще всё разлетелось, — признавался мне Борис. — «Электрический пёс» родился под впечатлением от ностальгических кухонных разговоров, и это было просто чудовищно. Представьте себе — на дворе 1980 год, ещё ничего в жизни не произошло, а меня уже достали эти воспоминания на тему «как же раньше всё было хорошо». И прорвалась злобная тирада в адрес людей, которые всё время живут прошлым».
Показательно, что на этой сессии «пионеры ленинградского регги» музицировали при минимальном вмешательстве своего звукорежиссёра, отпустившего пиратский корабль «Аквариума» свободно плыть по течению. Проглотив таблетку аспирина и запив её чаем из термоса, Тропилло обязательно наливал стопарик водки «для злых духов», после чего нажимал на магнитофоне «Тембр» вожделенную кнопку «запись».
«Я успел сыграть лишь в «Плоскости», — с сожалением вспоминал Гаккель. — У Тропилло образовалась цифровая «динаккордовская» примочка, которой никто не умел пользоваться. И когда я играл в этой песне, Боб самозабвенно крутил ручки — и получилась чистая психоделия. Он в то время находился — и все это видели — в фантастической форме. Из него било фонтаном, он мог один эти альбомы строгать и строчить сколько угодно. Свои песни он всегда пел безупречно точно, и каждая из них была им хорошо написана, сделана и сыграна».
На волне общего вдохновения музыканты сумели изобрести минималистский саунд «Аквариума»: практически без клавиш (кроме композиции «Джа даст нам всё»), с простенькими гитарами, булькающей перкуссией, «митьковской» гармошкой, псевдо-индийскими стилизациями и плейбэками в духе The Beatles. Последним был зафиксирован номер «Странные объекты между светом и звуком», на котором Дюша пытался импровизировать на гитаре в духе Фрэнка Заппы. По легенде, за этим невинным занятием его случайно застукал Борис и... незаметно включил магнитофон. Словно почувствовал, что этот инструментальный набросок жизненно необходим и создаст ощущение законченности всей работы.
«Для меня это был очень важный альбом, поскольку впервые в жизни мы получили возможность сделать именно то, что хотели, — уверял Гребенщиков. — Сделать естественный, натуральный альбом, как оно и положено. Ты включаешь его, и начинается экспириенс длиной в сорок минут. Нам хотелось сделать его очень насыщенным — поэтому тут есть и фонограмма поезда, и Дюшкин инструментал, и многое другое. То есть пластинка должна была быть атмосферной — как открытка из осени в зиму. В ней все композиции оказались связаны с теми событиями, которые с нами тогда происходили».
Для общей завершённости этому циклу песен не хватало высокохудожественного оформления. Как и в случае с альбомом «Все братья — сёстры», фотосессией для обложки с огромным энтузиазмом занялся Вилли Усов.
«Когда я увидел «Аквариум» в действии, то понял, что это нужно как-то задержать в памяти и красиво оформить, — объяснял мне Андрей много лет назад. — Так, чтобы оформление являлось продолжением всего, что находится внутри. Ещё я придумал название лейбла — Los Pills Records, которое было использовано в дизайне обратной стороны».
Усов вспоминает, что съёмки происходили в гостеприимном доме сестёр Липовских, где музыканты любили тусоваться, а Боб вместе с Арменом «Маратом» Айрапетяном сочинили цикл куплетов про Иннокентия.
В тот вечер Вилли решил запечатлеть рок-группу прямо в подъезде — с характерной питерской лестницей и мрачным пролётом. Дюше на грудь был повешен детский барабан — как хочешь, так и понимай этот искромётный юмор...
К сожалению, и на этот раз не обошлось без мистики, связанной с очередной несчастной любовью Липовской, которая к этому времени развелась с Маратом.
«Через несколько дней Ольга упала в пролёт с третьего этажа, прямо на то место, где была фотосессия, — рассказывал Сева Гаккель. — По счастью, наша боевая подруга осталась жива, только повредила позвоночник, в результате чего несколько месяцев провела в больнице».
Гребенщиков с утра и до вечера клеил фотографии «Аквариума» на картонные коробочки с магнитной плёнкой. Торцы он оформлял синей бумагой, взятой из детских наборов для художественного творчества. Поэтому альбом и получился — «Синим».
Стуча зубами от холода на съёмной даче в посёлке Солнечное, Борис бродил по сырой комнате, кутаясь в старую дублёнку и время от времени пробуя растопить печку. Рядом с ним под двумя одеялами тщетно пытался уснуть Дима Гусев. Но, несмотря на пустой холодильник и дикие морозы, на душе у приятелей царил праздник.
«Я хотел тогда, чтобы у нас всё было как у людей, — вспоминал Боб. — Мы логично рассудили, что, если государство не выпускает нашу музыку, значит, нам это надо сделать самим. Я хорошо помню реакцию «Машины времени», когда привёз «Синий альбом» в Москву. Макаревич и Саша Кутиков выскочили из-за ресторанных столиков и обступили эту коробку. Они практически не дышали, и общее впечатление было грандиозным».
Заканчивалась тяжёлая зима, но «пост-тбилисский» 1981 год казался Гребенщикову тёплым и многообещающим. Предчувствия его не обманули — наступало время новых знакомств, перемен и создания главных альбомов «Аквариума».
Для одиночек
Ум — как парашют. Если он не открыт, он не работает.
После скандала в Тбилиси «Аквариум» периодически совершал партизанские вылазки в другие города, подвергая аборигенов изысканной эстетской дефлорации. Особенно ярким получился концерт в Клайпеде, где музыканты вдохновенно сыграли расширенную программу фестиваля «Весенние ритмы», поставив на уши главный городской кинотеатр.
«Зрителя вышибло, как вышибает горячий пар крышку любого сосуда, — с восторгом рассказывал Дюша. — Концерт несло вперёд, без тормозов и привязей, а группа сметала всё на своём пути и, видимо, смела что-то не то. Фагот в свете прожекторов направлял в зал свой чудо-инструмент, и партер стонал в ожидании орудийного залпа. Все вокруг просто свихнулись!»
Говорят, что меломаны били в зале стёкла, а в центре города начались стихийные волнения. Организатор по имени Карлис под шумок попытался скрыться с деньгами (успешно), а пьяный в хлам Женя Губерман решил отцепить от поезда, идущего в Вильнюс, последний вагон (не очень успешно).
Позднее, расстроенный актом железнодорожного вандализма, Борис признавался: «Я продолжаю прекрасно относиться к Губерману, но больше с «Аквариумом» он работать не будет. Какие-то альянсы у нас получаются, а какие-то — нет. Человек выкидывает себя из группы, сам того не замечая. Поэтому мы остаёмся вчетвером: Дюша, Сева, Файнштейн и я».
Тем не менее «Аквариум» выступил с Губерманом ещё несколько раз, шокируя зрителей оголтелым панк-роком, а также чёрным кимоно и позолоченными пуантами на ногах у Гребенщикова. Всё это визуальное великолепие было куплено в магазинчике, торгующем театральной утварью. Этот момент был крайне важен — Борис всегда уделял много внимания концертному облику, дотошно изучая оформление альбомов Дэвида Боуи и, в частности, провокационный имидж «измождённого Белого Герцога».
Я помню, как фри-джазовый саксофонист Сергей Летов рассказывал, что перед одним из концертов заметил в руках у лидера «Аквариума» аккуратный свёрток с джинсами — такими же, какие были надеты на нём. Перехватив удивлённый взгляд столичного авангардиста, Борис пояснил: «Ну не могу же я выходить на сцену в той же одежде, в которой хожу по улице!»
«Самым доступным клавишным инструментом тогда был гэдээровский электроорган Vermona, на котором играли все, поскольку ничего другого не было, — вспоминал в беседе со мной Сева Гаккель. — Особое усердие проявлял Дюша, который, впрочем, делал это зря. Он неплохо играл на рояле, но игра на органе требует другой атаки и определённого навыка. Помню, что, наткнувшись за кулисами какого-нибудь Дома культуры на ненастроенный рояль, Дюша тут же заявлял, что будет на нём играть, и требовал, чтобы его немедленно подзвучили. Зачастую в этом не было ни нужды, ни лишнего микрофона, и вообще это был кромешный ад».
В ту пору немалое количество сейшенов было сыграно группой в малом зале ДК Ленсовета, горном институте и ДК Крупской.
«Практически на всех концертах нам приходилось «биться», — утверждал лидер «Аквариума». — К примеру, Майк со своим «Зоопарком» бился по-своему, а мы бились по-своему. Но это всегда была борьба. И она всегда приводила к очень хорошим результатам, потому что, во-первых, возникала боевая закалка, а во-вторых, мы были вынуждены подтягиваться и делать что-то всё лучше и лучше».
Начинались восьмидесятые, и Гребенщиков понимал, что помощи в продвижении группы ждать неоткуда. Поэтому отчасти Борис сделал ставку на своих столичных друзей: Троицкого, Липницкого, Макаревича, Агеева, Смирнова. Именно в тот период Борис написал многостраничный манифест, который назвал «Правдивая автобиография Аквариума». По сути, это был первый пресс-релиз в истории отечественного рока. Позднее он был опубликован в машинописном журнале «Зеркало» и сопровождался подзаголовком «История «Аквариума», предвзято изложенная мною (который далее из скромности упоминается как БГ) при боли в зубе (или в вагоне электрички) — посему часто невнятная, но максимально правдоподобная».
Этот документ достоверно запечатлел неровную эволюцию ансамбля — со времён «Искушения святого Аквариума» и до фиксации новейших источников вдохновения. Гребенщиков с безупречной честностью перечислял всех, кто повлиял на музыку группы, — от Лу Рида и Фрэнка Заппы до Боба Дилана и Брайана Ино. Этот эпохальный материал Троицкий дополнил собственной статьёй «Ребята ловят свой кайф» и опубликовал его в одном из номеров «Зеркала».