Также в этой сессии принял участие барабанщик Александр Кондрашкин, которого Борис увидел на джазовом концерте в ДК Ленсовета. Поскольку Женю Губермана и Майкла Кордюкова вычислить не удалось, то Кондрашкина тут же пригласили на запись.
«В разгар сессии Курёхин играл на фортепиано, Кондрашкин — на барабанах, Фан импровизировал на басу, находясь в другой комнате в наушниках, включенных прямо в пульт, — раскрывал детали записи «Мочалкиного блюза» Гребенщиков. — Я пел и вился ужом вокруг микрофона... Рядом стоял пухлый пионер с отвисшей челюстью и смотрел, как взрослый дядя ведет себя словно Мик Джаггер на кислоте. Зрелище было незабываемым, в особенности — в глазах школьника, который учился у Тропилло на звукорежиссёра. Звали его — Алёша Вишня».
Основная часть работы проходила в состоянии эйфории от неожиданных находок. Между разными по характеру композициями музыканты вставляли отбракованные инструментальные фрагменты или взятые с учебных пластинок пулемётные очереди, раскаты грома и голоса животных. Из раздробленных номеров складывался несколько странный, но идеальный в своей вычурности альбом. При прослушивании смысл песен иногда оставался красивой загадкой, но было в этом какое-то абсурдистское очарование.
«Понятие концептуальности присутствовало во всех ранних работах «Аквариума» — начиная с «Притч графа Диффузора», — комментировал происходившее в студии Дюша Романов. — Именно в них зарыта природа «Треугольника» и более поздних альбомов. Именно оттуда это идёт и используется».
Говоря о многогранности «Треугольника», необходимо отметить два трека, красноречиво свидетельствующих об источниках вдохновения. Музыкальная фактура песни «Сергей Ильич» представляла собой переработку мелодии Марка Болана Cat Black, а сочинённая Дюшей и Фаготом композиция «Гиневер» была навеяна кельтским эпосом — в частности циклом легенд о Короле Артуре и рыцарях Круглого стола.
«Перефразируя известную поговорку, мы использовали всё, что движется, — весело объяснял Дюша. — Как только в голову приходила идея, нам сразу же хотелось посмотреть, что из неё получится. Мы постоянно находились в состоянии эксперимента».
Так, в процессе работы над песней «Миша из города скрипящих статуй», посвящённой одиозному персонажу Мише Шишкову, музыканты изобрели оригинальный способ имитации ветра. Флейта направлялась внутрь рояля, у которого была нажата педаль и ослаблены струны. В результате возникала реверберация и струны начинали активно резонировать, создавая специфический гул.
«При мне записывался опус «Поэзия», — рассказывал Андрей Усов. — Больше хохотали, чем работали. Просто надрывались от смеха. Гребенщиков что-то бряцал на рояле и торжественным голосом читал старое стихотворение Джорджа: «Финская баня, где ты сгоришь? / Глупый царевич, зря ты хрипишь, / Я ненавижу город Париж — скоро, о скоро ты, баня, сгоришь...» Потом плёнка переклеивалась задом наперед и финская баня «горела» наоборот. После чего все сидели и слушали: «арокс, штёр, арокс...» И это было здорово».
По духу это была самая лёгкая, свежая и непредсказуемая запись раннего «Аквариума». Она создавала ощущение отвязного театрального «капустника», психоделического мюзик-холла и весёлой мистики — когда и святые маршируют, и мёртвые с косами стоят. Неудивительно, что именно «Мочалкин блюз» и манерный «Старик Козлодоев» позднее впечатлили режиссёра Сергея Соловьёва и были перезаписаны на «Мосфильме» — для постмодернистского саундтрека к фильму «Асса». Любопытно, что вокальные партии в них исполнил скрипач «Последнего шанса» Сергей Рыженко, который, по слухам, являлся одним из прообразов героя песни «Сергей Ильич».
Вскоре после завершения сессии Гребенщиков задумался об оформлении альбома. Первоначально эту концептуальную работу планировали назвать «Инцест», но позднее в просветлённом сознании Бориса возник образ треугольника — исключительно в качестве символа. Что же касается обложки, то рассматривалось несколько вариантов оформления, воплощение которых было сомнительным из-за отсутствия денег. Например, идеолог «Аквариума» мечтал провести фотосессию на развалинах бревенчатого дома, где все музыканты стояли бы с лорнетами и в пенсне. Этот проект долго обсуждался, но всё закончилось съёмками в соседнем дворе, а также — непосредственно в самой студии.
«Сева Гаккель залез за шторку на подоконнике, а Гребенщиков надел на голову сломанный рефлектор и начал медленно двигаться по направлению к окну, — описывал безумие, происходившее в Доме юного техника Андрей Усов. — Потом, прикинув, как это может выглядеть через объектив, Борис сказал: “Давайте снимать!” Примерно так и родилась лицевая сторона обложки “Треугольника”».
В сентябре 1981 года картонные коробки с альбомом были розданы участникам сессии и ближайшим друзьям. В это же время Майк в письме родственникам упомянул о том, что «“Аквариум” выпустил новый LP “Треугольник”».
А в октябре Гребенщиков «с трепещущим сердцем» привёз десять экземпляров самодельного альбома в Москву. Запись была прослушана Троицким на даче у Саши Липницкого, и явно — со смешанными эмоциями. После чего Артемий заявил, что всё это, конечно, концептуально и замечательно, но в столице такой бред слушать не будут никогда. А редактор «Зеркала» Илья Смирнов вернул Борису девять плёнок из десяти, сказав, что одну оставляет себе «на память», а остальные надо забрать. Поскольку никто из его друзей этот альбом не купит.
«Это был сильный удар, — признавался Борис. — Мне не на что было возвращаться в Ленинград и нечем было отдавать долги. Но вместе с тем я был счастлив, что выпустил этот альбом. Поскольку хорошо понимал, что именно мы сделали».
Праздники непослушания
Пусть свержение старого мира будет запечатлено на ладонях ваших рук.
Хорошо помню, что мой интерес к «Аквариуму» начался именно с «Треугольника». Оригинал магнитоальбома я выменял у известного критика Сергея Гурьева, отдав ему взамен зимнюю шапку-ушанку. Визуально «Треугольник» представлял собой картонную коробочку, оформленную в чёрно-белой эстетике. Внутри находилась завёрнутая в целлофан магнитофонная бобина, а все песни оказались разделены на две части: «сторона жести» и «сторона бронзы». Непостижимости добавляла загадочная надпись на развороте альбома, выполненная эльфийским шрифтом. Это был «самый писк».
Уже спустя много лет, после переиздания альбома на компакт-дисках, автор этой книги решился на неочевидный поступок. «У каждой вещи должен быть свой хозяин», — подумал я и во время очередного интервью подарил оригинальный магнитоальбом Гребенщикову. Идеолог «Аквариума» отнёсся к этому жесту по-философски. Судя по его взгляду, эта прошедшая через десятки жизней плёнка своё предназначение давно выполнила. Теперь обладание старинным артефактом не имело для Бориса Борисовича принципиального значения.
Теперь перенесёмся обратно в 1981 год. Как гласит легенда, это было время сплошных чудес и совпадений. Как-то под вечер к возвращавшимся с концерта в Петергофе Борису и Севе подсели в электричке два парня. Одного из них звали Виктор Цой, второго — Лёша Рыбин. Они попросили гитару и прямо в вагоне спели несколько композиций, в частности, «Мои друзья».
«Когда слышишь правильную и нужную песню, всегда есть такая дрожь первооткрывателя, который нашёл драгоценный камень или старинную амфору, — вспоминал позднее ту встречу Гребенщиков. — И когда двадцатилетний Цой пел такие песни, это было похоже на чудо, так как это было настоящее. Подобные моменты в жизни случаются очень редко, и я их хорошо помню и ценю».
Как известно, незадолго до этого знакомства Цой учился на резчика по дереву в художественном ПТУ. Училище давало освобождение от армии и массу свободного времени, необходимого для написания песен. Поработав резчиком, реставратором и спасателем на пляже, Виктор устроился кочегаром в котельную, находившуюся на пустыре, заваленном деревянными ящиками. В центре стоял сарай, в котором жил сторож, карауливший эту бесценную тару. Цой рассказывал Борису, что долгое время топил котёл теми самыми ящиками, которые сторож охранял. Так незатейливым образом был изобретён «вечный двигатель», а также сочинены первые боевики группы, у которой даже не было названия.
Огромный потенциал композиций Цоя был виден Гребенщикову даже без микроскопа. Поэтому Борису легко удалось убедить Тропилло впустить музыкантов в Дом юного техника — для записи дебютного альбома под названием «45».
«Попав в настоящую студию, мы слушали Тропилло как Бога-отца, а Гребенщикова как Бога-сына, — говорил мне Лёша Рыбин. — Мы выглядели послушными и боязливыми и были счастливы уже от того, что у нас есть возможность записываться».
Поскольку группа состояла всего из двух музыкантов, аранжировки их песен отличались значительным аскетизмом. Скажем честно — иногда их не было вовсе. В этой непростой ситуации Борис нашёл спасительный выход, пригласив на запись Севу, Фана и Дюшу. В беседах с автором Файнштейн вспоминал: «Первый альбом они репетировали у меня дома как «Гарин и гиперболоиды». Это название им придумал Майк, а Рыба с Виктором любили играть на квартирниках его «Пригородный блюз»... Помню, что Цой выглядел мягким интеллигентным человеком и всегда был крайне вежлив. Мне очень нравился его образ Дон Кихота и странные песни про алюминиевые огурцы, совершенно ни на что не похожие».
Непосредственно в студии Фан играл на перкуссии и помогал осваивать Лёше и Виктору нехитрую драм-машинку «Электроника». Барабанщиков у «Аквариума» по-прежнему не было, и ритм-бокс применялся частично от безысходности, а частично — под влиянием «новой волны». Никто не мог предположить, что эта анархическая акустика с годами трансформируется в мрачную неоромантику «Кино», которая будет собирать стадионы.
Стоит заметить, что на записи альбома «45» Гребенщиков выступил в роли саундпродюсера — к слову, впервые в жизни.
«Я думаю, что Цою хотелось, вероятно, не совсем того, что получилось, — пояснял Борис. — Скорее всего, он мечтал о прямом рок-н-ролльном звуке, который появился у него впоследствии. Но из-за нехватки музыкантов, из-за их неумения объяснить и моего неумения сделать то, что они хотят, у нас получился альбом “45”».