Выезжая из дворика, Алиенора оглянулась. Разглядев мужа в одном из окон, она махнула ему рукой, но ответа не дождалась…
…И вот теперь они терялись с Раймундом в предместьях Антиохии — двумя стрелами пронзая пространство, путая следы, оставляя за собой только легкий, сравнимый с дымкой на ветру цокот копыт.
— Ты прогнал всех — никого не пощадил? — на скаку, оборачиваясь к Раймунду, выкрикнула она.
— Если было бы нужно, я бы переселил жителей в горы! Только бы нас оставили вдвоем! Только бы угодить тебе, моя королева!
Она пришпорила коня, и они полетели еще быстрее. Алиенора наслаждалась — наслаждалась скачкой, этой прекрасной мартовской землей, так похожей на Аквитанию в мае, зеленой и пахнущей пряно, с бесконечными оливами; наслаждалась близостью этого мужчины и тем, что сейчас они были вдвоем — одни на белом свете.
— Раймунд, я счастлива! — выкрикнула она. — Слышишь меня?
— Да, моя королева! — откликнулся он, нагоняя ее и обходя в маневре. — И я счастлив!
Он был дорог ей всегда, сколько она себя помнила; в ту ночь, в Бордо, особенно. И когда он уехал, а она, обиженная, не вышла попрощаться, Алиенора думала, что жизнь ее закончилась и теперь она умрет. Долгие годы Раймунд казался ей призраком, лишь воспоминанием. Иногда она думала, что его и нет вовсе. Как и нет той части света, за морями, о которой столько говорили, но которую она никогда не видела и могла уже не увидеть. Но мир перевернулся, и, минуя кровь и смерть многих, она оказалась на другой части земли. Долгожданной земли, обетованной. И теперь Раймунд был единственной реальностью, которая существовала в этом мире и была значима для нее.
За кипарисовым лесом неожиданно вырос крохотный дворец из розового мрамора в греко-мавританском стиле — с арочными террасами и колоннами.
— Господи, что это? — воскликнула она.
— Мой маленький домик, где нас ждет вино, хлеб и немного дичи! — ответил он.
Через пять минут они спешились у этого роскошного произведения архитектуры, Раймунд привязал коней к лимонному деревцу и взял Алиенору за руку:
— Идем?
Королева с улыбкой пожала плечами:
— Идем.
Они поднялись по мраморным ступеням. Раймунд смело распахнул двери, подтолкнул племянницу вперед. Над головой Алиеноры открылся расписной купол, стены украшали мозаичные картины. И какие! Кудлатые фавны с гигантскими фаллосами догоняли на картинах голых вакханок, чтобы повалить их в траву и совокупляться с ними до изнеможения. А где-то за лесом пил вино Пан, окруженный своей свитой…
— Ты себе позволяешь много, — лицо Алиеноры против воли залил румянец. — Ой, как много! — Она обернулась к нему с улыбкой. — Бернара Клервоского на тебя не хватает! Он быстренько бы заставил тебя собственноручно сколоть эти картинки!
— Обойдемся без него на этот раз, моя королева, — сказал Раймунд, нежно беря ее сзади за плечи.
— И то правда, — вновь улыбнулась она.
В арочные окна ярко вливался полуденный свет и горел на мраморных плитах. Они пересекли круглую центральную залу и вошли еще в одни двери. В этой комнате горели дрова в камине, точно растопленном невидимыми призраками; шкуры, покрывала и подушки были наложены на таком расстоянии от него, чтобы искры не подпалили их. Низкие окна были занавешены прозрачными шелковыми шторами, и ветер то и дело шевелил их, вдувал в комнату. Тут стоял низкий столик, накрытый для легкой трапезы. Немного дичи на серебряных блюдах, сладости — фундук в сахаре и миндаль, финики и мед. Немного фруктов — виноград, яблоки и сливы. Вино в серебряных кувшинах и два кубка.
— Да это сказка, — тихо проговорила Алиенора.
— Восточная сказка, — поправил ее Раймунд. — Уголок рая.
— И что за волшебник устроил для нас этот привал? — спросила Алиенора. — Он точно… для двух влюбленных.
— Этот волшебник — я, — честно признался Раймунд. — Я твой Мерлин, твой Артур. — Когда они играли в детстве, то часто давали себе имена легендарных героев. — Твой Ланселот и Роланд.
Алиенора расстегнула пряжку и сбросила плащ.
— Мой Раймунд, — в пику другим названным именам негромко сказала она, подошла к окну и отдернула шелковую занавесь. — Как в сказке, — повторила Алиенора, глядя на зеленеющую округу. Королева присела на раму окна. — У меня устали ноги — сапожки жмут, — тихо сказала она и вытянула правую ногу вперед.
Князь встал перед ней на одно колено и стал стягивать с венценосной племянницы сапожки.
— Прислуги здесь нет, поэтому нам придется все делать самим.
— Я не против, — глядя на него сверху вниз, откликнулась Алиенора.
Что-то тяготило Раймунда, несмотря на всю нежность, которой он был пронизан, и это бросалось в глаза.
— Ты думаешь о Людовике? — очень просто спросила она.
— Да, о твоем муже, — подчеркнул он последние два слова. — Мне говорили, что вы в ссоре?
Алиенора расстегнула несколько застежек на груди.
— Мы рассорились еще в горах, не дойдя до Анталии. Но вчера я взяла его сердце в ладони, и оно оттаяло — теперь он счастлив.
— Ты была вчера с ним? — Раймунд распрямился, вырос перед ней одной скалой. Такую не обойти. — Впрочем, что я спрашиваю, — ты его жена…
— Да, я была с ним, — глядя ему в глаза, ответила Алиенора. — И я была такой, какой умею быть. Но только затем, чтобы его голова и сердце сегодня были заняты войной. Чтобы он не думал о нас…
Раймунд взял ее руку, обнял королеву за талию, притянул к себе.
— Я все еще не верю, что мы приехали сюда ради этого, — сказал он.
Алиенора подняла на него глаза:
— Но ведь именно за этим ты вез меня сюда — в свой уголок рая. Для этого твои слуги разложили фрукты и растопили камин. И все исчезли. Разве не так?
— И все же — не верю…
— А ты поверь, Раймунд, поверь так же, как поверила в это я, — всем сердцем.
Он заглянул в глаза молодой женщины. Но ее взгляд сейчас был упрямым и жестким.
— Да, мы — грешники, — сказала она. — Мой отец, твой брат, первым бы проклял нас. Я знаю: за это нам гореть в аду. Ты можешь отказаться, если боишься. Но я уже не боюсь. В сравнении с тем, что я делала прежде, сколько посеяла бед и принесла несчастий, это не самый худший поступок. Тем более что я… люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, — прижимая ее к себе, тихо проговорил он. — Всегда любил.
— И я всегда — всегда любила тебя, — откликнулась она. — Хорошо, что мы признались друг другу. Теперь мне уже ничего не страшно…
Капля пота, набухшая на его светлой брови, упала на губы Алиеноры. Она, с пылавшим лицом, не сразу подхватила ее языком, устало закрыла глаза.
— Господи, у меня никогда не было такого с ним, — легко и счастливо проговорила она. — Никогда…
Раймунд, только что отдавший женщине всю свою нежность и силу, лег рядом, но, не желая отпускать ее, сгреб рукой, горячо прижал к себе.
— Налей мне вина, — чуть позже сказала королева.
Раймунд выполнил ее просьбу — разлил вино по кубкам, и они утолили жажду.
— У тебя много было женщин за эти годы? — спросила она.
— Тебе сказать честно или соврать? — ответил он вопросом на вопрос.
Обнаженный светлокудрый гигант, нутром похожий на тех фавнов с бесстыдных фресок, он точно смеялся над ней.
— Скажи честно, — попросила она.
— Очень много, — улыбнулся он.
— А что же Констанция?
— Она искренне любит меня и делает вид, что не замечает измен.
Алиенора завораживала любовника красотой линий — кошкой она тонула в этих шкурах, покрывалах и подушках, одну из них зацепив коленями.
— Ты возишь их сюда — в этот дворец?
— И сюда тоже, он — лучший. Для избранных.
Она рассмеялась:
— Наглец! — Алиенора дотянулась и шлепнула его по голой икре. — Какой же ты наглец!
— Больше я никого не приведу сюда, — глядя в ее глаза, сказал он. — Никого и никогда, кроме тебя. А когда ты уедешь, а рано или поздно ты уедешь, здесь будет твоя тень. Твоя светлая тень. И я, загрустив навсегда, стану приезжать сюда один. В этом я могу поклясться тебе сейчас.
— Поцелуй меня, — попросила она.
Он обнял с той нежностью, на которую только был способен. В его сильных руках, привыкших к двуручному мечу и топору, копью и молоту, она чувствовала себя в безопасности. Они целовались до тех пор, пока желание не охватило обоих, и уже не могли разорвать объятий.
— Да, милый, да, мой любимый, — шептала она ему на ухо и оплетала его ногами, льня к нему, врастая в него, еще раз и еще впиваясь губами в его губы…
…Далекий рог протрубил три раза. Раймунд оторвал голову от подушек — это трубил Карл де Мозе. Он давал понять, что хозяину и его гостье пора собираться в обратный путь. Как видно, Пайян де Фе привез какую-то весть из города. Но как не хотелось оставлять ту частичку рая, которую они так неожиданно обрели! Раймунд даже боялся пошевелиться. На его мускулистой загорелой руке лежала голова Алиеноры — ее золотисто-каштановые волосы были убраны в аккуратную прическу, пронизанную золотыми и серебряными нитями. Но эта аккуратная прическа, маленький шедевр, созданный для повседневного появления королевы перед своими подданными, так не шла сейчас к обнаженному телу молодой женщины, утомленному и прекрасному. Из всей одежды — золотая цепочка, перетекавшая по ключице, с распятием, да приглушенно горевшие малиновым и васильковым светом перстни на пальцах неподвижных рук, крепко обхвативших его, чтобы не отпускать подольше, оставить рядом. Как родное древо, крепость, надежду. Так соблазнительна и открыта была она сейчас! И конечно, ей куда больше пошли бы теперь распущенные волосы, но кто их будет заплетать? Этого толком не умела ни сама Алиенора, ни тем более Раймунд Антиохийский. Для такого искусства нужна была целая армия камеристок! Им, любовникам, точно двум ворам, нагрянувшим в дом в отсутствие хозяина, приходилось торопиться. И все для этих вот минут — перед тревожным воем охотничьего рога. Для минут счастья — долгожданного, упоительного, безмерного. Она спала, перебросив правую ногу через него, и по круглому колену и широкому округлому бедру сейчас перетекала полоска уже вечернего света, падавшего в окно комнаты.