Расплющенный носик лампы-блина внезапно разжался с глухим хлопком, и из него повалил сизый дымок, сначала как-то неуверенно, а потом все сильнее и сильнее.
Впечатлительный Саид вновь хлопнулся в обморок там, где стоял.
Ахмед застыл в витрине невозмутимой статуей Будды, лишь стекла тихонько позвякивали, выдавая его испуг.
Ала ад-Дин, как человек, который ничего плохого в жизни не сделал, спокойно, но с изрядной долей любопытства взирал на сгущающееся над полом облако дыма, по которому то и дело пробегали разряды молний.
Максим, кряхтя, оторвал от пола кувалду, но потом решил, что от нее слишком мало проку и опять опустил на пол.
Между тем величественное грозовое облако отрастило себе смерчевидный хвостик, две руки, выдавило вверх голову, на которой затрепетали, задымились два остроконечных уха, и джинн распахнул глаза – два черных бездонных провала.
– Смертный, что ты натворил? – громыхнуло облако звучным басом, от которого задрожали стекла витрин и Ахмед (в смысле, еще сильнее), а у Максима волосы зашевелились на голове, но он постарался сохранить внешне невозмутимый вид.
– А можно не так громко? – поморщился он, опираясь на кувалду.
– Что-о?! – удивился джинн. – Да знаешь ли ты, червяк, кто я такой?
– Знаю, и незачем так орать. Посмотри, что ты натворил, – повел рукой Максим. – Один в полной отключке, а второй ни жив ни мертв. Про Ала ад-Дина я вообще молчу.
– Но…
– И сделай глаза попроще. Мне нравятся фиалковые, если что. Как у твоего подшефного Каззана.
– Ты… – негодующе начал распухать джинн.
– Да, ты прав, это я раздолбал твой уютный домик. Дом, милый дом! У меня тоже он когда-то был.
– Ты… – замахал мускулистыми лапищами джинн, загребая ими воздух.
– Виноват, прости, дяденька, засранца, больше не буду.
– Ты… – глаза у джинна и вправду внезапно стали фиалковыми.
– Слышь, мужик, ну я же извинился. Замяли базар, сменили тему, – предложил Максим, преданно глядя джинну в огромные лучистые глаза-блюдца.
– Ты, смертный… – наконец смог продолжить начатую фразу джинн.
– Да, увы, – развел руками Максим, – ты прав, но что я могу поделать – все мы смертны.
– Ты… – Джинн начинал медленно косеть. Один его глаз налился пурпуром, а другой стал пронзительно зеленый с переливами.
– Удивительно богатый словарный запас. Слышь, Ахмед?.. Не слышит. Вот что ты с ним будешь делать? – всплеснул руками Максим и, изображая крайнюю неловкость, пару раз легонько хлопнул в ладоши. – Ладно, если тебе больше нечего сказать, то я пошел? – указал Максим на выход.
– Стой, смертный! – пришел в себя джинн.
– Стою, – замер Максим на полушаге. – О, а ты сердитый дядька, как я погляжу! – шутливо погрозил он пальцем джинну.
– Зачем ты это сделал, отвечай?! – навис над ним джинн.
– Как тебе сказать? Честно говоря, я и сам не знаю, – Максим почесал затылок и виноватым взглядом уставился в глаза джинну. – Прозрение, что ли, нашло. В смысле помутнение.
– Не знаешь? Помутнение? – еще больше распух джинн то ли от неподдельного удивления, то ли от подобной наглости. – Ты издеваешься надо мной?!
– И в мыслях не было. А все Каззан, будь он неладен.
– Какой еще казан? – взревел джинн, всплывая к самому потолку пещеры.
– Уф-ф, как я устал. Да не казан, а Каззан, с двумя «з». Возьмет же себе имя, а я мучайся потом.
– Значит, это он тебя надоумил? – как-то уж очень ласково осведомился джинн.
– Ни-ни, – протестующе замахал руками Максим. – Он всего лишь вывел меня из себя: то нельзя, это не так, это не получится, там закрыто. И… вот результат, – указал Максим обеими руками на блин с носиком.
– А при чем здесь моя лампа, смертный?
– Я решил тебя освободить! – выпятил грудь колесом Максим. – Одним махом, так сказать.
– Э-э… не понял, смертный, – честно признался джинн.
– Ну как же: кувалда – бац; лампа – в лепешку; джинн фьюить, – присвистнул Максим, повертев пальцами, – свободен. Все довольны и счастливы, музыка, занавес, литавры, последний аккорд. Кстати, не стоит благодарности.
– Ты – сумасшедший? – догадался джинн.
– Нет, я Максим.
– Махмус? – опять надвинулся на Максима джинн, и его клубящиеся брови взлетели высоко вверх.
– Можно и так. Некоторые при этом еще добавляют Грозный, но я не настаиваю, – скромно добавил он.
– Так это тебя рекомендовал бестолковый проходимец Каззан?
– Знаешь, я не в курсе, кто кого и куда рекомендовал – меня на вашей сходке не было, – но что меня сюда приволокли без моего ведома – это, знаешь ли…
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать: зеваю в накопителе, жду вылета, никого не трогаю, а потом – бац! – и я, как последний нищий оборванец, сижу под стенами какого-то Гулябада.
– Гульканда, – поправил дотошный Ахмед-«невидимка» из своей витрины.
– Один хрен! – отмахнулся Максим. – Это как, по-твоему, называется?
– Я не знаю, смертный, – растерянно похлопал теперь уже желтыми глазами джинн. – Каззан говорил…
– Да, да, знаю: дух Сим-сим рекомендовал, трали-вали, пять рублей украли. А то, что я вообще не из вашей деревни, так оно побоку, да?
– Какой еще деревни? – спросил джинн, у которого уже путались извилины в дымной голове.
– В смысле, не из вашего мира.
– Впервые слышу о том.
– Интересно девки пляшут, – хмыкнул Максим.
– Какие еще девки? – огляделся вокруг джинн в поисках неведомых плясуний.
– Всякие. Ты тему-то не переводи – девок ему приспичило. Отвечай, почему я домой попасть не могу?
– Разве Каззан не сказал тебе? – все еще оглядываясь, спросил джинн.
– Сказал, но разве я сильно смахиваю на того, кто может даровать джиннам свободу?
– Совсем не смахиваешь, – вынужден был признать очевидное джинн, сделав пару кругов вокруг Максима и повнимательнее приглядевшись к нему. – Никак.
– В таком случае отправляй меня домой!
– Не могу, о Махсум, – развел руками джинн.
– Эт-то еще почему?
– Договор: освободишь всех джиннов – вернешься домой.
– А разве я подписывал какой-то договор?
– В том нет необходимости, смертный. Такие договора заключаются на высшем уровне.
– Ух ты, круто! Значит, без меня меня женили… Хорошо… – Максим подергал пальцами нижнюю губу. – Я правильно тебя понял: нужно освободить джиннов?
– Да.
– Всех?
– До единого.
– Серьезно?
– Серьезнее не бывает, – чуть повысил голос джинн, начиная терять терпение.
– Кстати, как тебя зовут?
– Саджиз, – похлопал глазами сбитый с толку джинн.
– Так вот, Саджиз: это нам пара пустяков!
– Правда? – обрадовался джинн, не веря ушам.
– Как два пальца! – Максим деловито поплевал на ладони и схватился за кувалду. – А ну-ка, уйди в сторонку, ради Аллаха…
Городская баня по случаю желания принцессы посетить ее, была отмыта и отдраена не только изнутри, но и снаружи. Теперь она светилась и переливалась в лучах десятков факелов пузырями плохо смытой с ее стен мыльной пены, что придавало ей лоска, ибо само по себе здание являло из себя довольно грубую постройку из саманного кирпича и никак не было рассчитано на лицезрение его царственнорождеными особами.
У входа в баню выстроилась семья ее владельца, которая непрестанно кланялась, расточая похвалы султану и его несравненной дочери.
– Какая прелесть! – Принцесса, не вытерпев, все же высунула головку из носилок и загляделась на искрящееся в ночи, переливающееся всеми цветами радуги небольшое здание. – А вы, отец, говорили, недостойное место.
– Мы говорили? Ну да, говорили. Мы и сейчас это говорим!
– Да-да, я поняла. А вот им, – пальчик принцессы уперся в семью банщика, – вы непременно должны отрубить головы.
– О принцесса! – Ноги банщика подкосились, и он рухнул на колени. Многочисленные его дети прыснули в стороны, и лишь его полноватая жена, вывалив язык, продолжала пялиться на султана, принцессу и их богатую свиту. – За что такая немилость? Чем мы провинились перед вами?
– Разве вы не слышали, как кричал глашатай: всякому, кто посмеет увидеть…
– Дочь наша, – поморщился султан, воротя лицо, – к чему омрачать столь светлый день…
– Ночь, – поправила Будур.
– Да-да, столь светлую ночь…
– А разве ночь бывает светлой, отец?
– Э-э, дочь наша, не путай нас! Темный, светлый – какая разница? – раздраженно произнес султан. – Главное, он счастливый!
– Для кого?
– Для всех! И иди уже мыться, просим тебя, – застонал султан, закрывая нос тряпицей. – Сил наших больше нет обонять этот смрад!
– Слушаю и повинуюсь, отец, – смиренно потупила глазки Будур.
Четверо рабов подняли носилки принцессы и понесли ко входу в баню.
– Все ли у тебя готово, э-э… банщик! – лично поинтересовался султан у хозяина бани, решив показать дочери, какой он заботливый отец.
– Меня зовут Шухрат, о великий и славный султан! – подполз тот к самым носилкам, протирая штаны на коленях, но двое стражей схватили его подмышки и отбросили на должное расстояние.
– Разве мы спрашивали, как тебя зовут? – Султан скосил нижнюю челюсть влево и грозным взглядом уставился на банщика.
– Нет, о солнцеподобный! – ткнулся головой в землю банщик.
– О чем же тебя спрашивали, презренный раб?
– Вы… я… я забыл, о великий, – простонал банщик в пыль.
– Ай-яй, нам кажется, тебе все-таки придется отрубить голову, чтобы твоя память улучшилась.
– Пощадите, о великий султан! – вскричал перепуганный банщик. – Что я такого сделал?
– Ты не ответил на наш вопрос!
– Но я забыл его. Когда ваши стражники изволили толкнуть меня, о блистательный, у меня в голове все перепуталось! Молю вас, спросите еще раз, и я обязательно вам отвечу.
– Ну, смотри у нас. Я спросил… э-э, – Султан пощелкал пальцами. – Что мы у него спрашивали? Вот ты! – указал он на одного из стражников. – Что мы спросили?
– Вы, о пресветлый султан, – низко склонился стражник, – спросили, все ли у него готово.