— Я получу его, — сказала Марджана ветру, камням и орлу, кружащему высоко в утреннем небе. — Он мой. Он явился на землю для меня.
Враг. Христианин.
— Ифрит для ифриты. Он увидит. Он полюбит меня. А я… — голос ее прервался. — А я полюблю его.
9
Церемония похорон Герейнта была обставлена тихо, и усопший упокоился в сердце своих владений. Тибо умер в Иерусалиме, в ночь накануне собрания Высокого Двора, когда король должен был разослать arriere-ban[6], дабы призвать своих вассалов на войну против неверных. Убийство одного из них, да еще в самом центре города, было не тем предметом, который можно было замолчать или безропотно стерпеть.
Но под громкими фразами и призывами к мести проскальзывал шепоток страха. С простым убийством человек мог встретиться лицом к лицу. Ассасины были сверхъестественны. Это все отдавало колдовством.
Тибо должен был быть похоронен в Аква Белла, в гробнице под часовней, подле Герейнта, который был единственным отцом, которого когда-либо знал мальчик. День уже перевалил за полдень и близился вечер, когда длинная процессия выехала за ворота. Здесь были все, кто мог оставить двор на сутки — довольно много людей, цвет королевства. Похоронные дроги сопровождал почетный караул из рыцарей Господа.
— Ему понравилось бы это, сказала Джоанна.
Они скакали позади дрог, мать и дочь, и Айдан рядом с ними. К несчастью, они находились с подветренной стороны от тамплиеров. Но Айдану уже было все равно, будут ли его порицать за пролитые им слезы — у него уже не осталось гордости, которую надо было бы успокаивать.
Глаза Джоанны были сухими. Айдану не нравилось, как они сверкали. Она держалась слишком спокойно, слишком сдержанно, слишком бесстрастно.
Джоанна махнула рукой в сторону процессии — она была численностью в целую армию, и даже везла с собой обоз: иначе в Аква Белла не смогли бы ни накормить, ни разместить их всех. В знак почтения к смерти процессия двигалась в небывалой тишине, монотонно и негромко пели псалмы монахи, и кроме этого слышались лишь перестук копыт, перезвон сбруи, ржание боевых коней, и негромкие перешептывания тут и там.
— Видите, — сказала Джоанна, — королевский эскорт, словно в песне. Он был бы горд, если бы знал, что все это для него.
— Он знает, — отозвалась Маргарет.
Возможно, так и было. Айдан не знал. Он никогда не беседовал со смертью накоротке.
Айдан пришпорил коня. Тот был очень рад возможности перейти с тихого чинного шага на более быстрый аллюр и поскакать вдоль колонны. Позади оставались лица тамплиеров — обожженные солнцем, огрубевшие от долгих лет войны, с длинными бородами. Никто не сорвался следом. Айдан миновал авангард королевских рыцарей. Один из них устремился было за ним, но его удерживал на месте долг. И страх. И не только перед ассасинами или разбойниками. Страх перед белым безумным лицом Айдана.
Освободившись от навязанной тесноты процессии, Айдан предоставил волю жеребцу. Тот был из породы боевых коней, созданной ради силы и выносливости, а не для быстроты. Но когда он хотел, то мог передвигаться довольно быстро, и мог скакать без устали целый день. После нескольких минут безумного галопа он выбрал наилучший для себя аллюр. Перед ним тянулась вдаль дорога. Процессия осталась позади.
Завтра они похоронят Тибо, по уже привычному ритуалу, по которому так недавно погребли Герейнта. И днем позже они должны вернуться в Иерусалим, ибо обязанности их не могут ждать долее. И после этого Айдан должен решить, что он будет делать. Он был уверен, что ассасины вернутся снова, за Джоанной. Он мог устроить для них ловушку, но шансов, что она сработает, мало, как это было до этого. Или же он мог проследить убийцу до его логова, зная, что прежде чем он сделает это, Джоанна, возможно, будет мертва. Он не смог бы охранять ее на таком далеком расстоянии, из Масиафа.
Он не смог охранить Тибо, находясь от него на другом конце комнаты.
Айдан вскинул голову и проклял и свои слезы, и жалость к самому себе. Конь споткнулся. Айдан успокоил его с помощью колен, поудобнее уселся в седле и покрепче перехватил поводья. Обоняния его коснулся зеленый запах, пробившийся сквозь пыль и лошадиный пот — предвестье рощ Аква Белла. Замок ожидал их, спокойный и угрюмый. Смерть вошла в его камни и поселилась там. Никакая сила, кроме времени, не смогла бы очистить их от нее.
У Айдана была своя комната: привилегия по рангу, одна из тех, от которых он не пытался отказаться. Это была маленькая келья на верхнем этаже башни, ненамного большая, нежели шкаф. Чтобы попасть в нее, надо было, как он вдруг отчетливо осознал, миновать двери комнат, где обитали Джоанна с ее служанкой, и еще две придворных дамы. Он проходил мимо, поднимаясь к себе, и еще раз, направляясь в гардероб. Дамы уже готовились ко сну, до Айдана доносились разнообразные ароматы и высокие негромкие голоса. Он не слышал голоса Джоанны. Какие-то остатки рассудка удержали его от того, чтобы поискать ее с помощью своей силы. Она была под охраной. А ему нужно узнавать, действовать, и многое другое.
Если свалить вещи на кровать, в комнате оставалось достаточно места для ходьбы. Окно было высоким, но шире, чем обычная бойница, в него можно было высунуться и вдохнуть ночной воздух. Айдан положил руки на подоконник, уронил подбородок на них, и позволил векам опуститься на глаза под их собственным весом. Он мог подремать. Он был уверен, просто кожей чувствовал, что расположение звезд изменилось. Мысли о Тибо, о Джоанне, о скорби, пустоте и внезапном, невероятном сиянии, проносились в его сознании. Немного подремать до того, как он должен будет спуститься, чтобы вместе с несколькими преданными людьми бодрствовать над телом Тибо.
Айдан не знал, что заставило его повернуться. Не было ни звука. Ни ощущения мыслей или тела, человеческого или нечеловеческого, ощущения, вызванного присутствием. Однако она была здесь. Она пригрезилась ему в ночь смерти Тибо, и вот она была здесь, стройная женщина с кошачьими глазами, в белом сиянии, ее волосы цвета темного вина струились за ее плечами. Она смотрела на него с неистовой силой, почти с жаждой.
С жаждой, подобной его собственной. Такая же, как я. Моя.
Видение.
Она покачала головой — легчайшее движение, скорее ощутимое, нежели видимое. Красота ее пронзила его сердце.
— О Боже, — прошептал он. — Так ты настоящая, ты не призрак моего воображения.
Глаза ее горели. Полшага, и он сможет коснуться ее. Еще полшага, и она окажется в его объятиях.
Он чуть сдвинулся с места, начал поднимать руку. Она ждала, вскинув голову. Она была ниже его, но хорошо сложена, тонка и сильна, как индийский клинок. Обоняние его уловило ее запах, исчезающе слабый, словно запах редких пряностей. Он знал, какой должна быть ее кожа. Сливочной, шелковистой и обжигающе-горячей.
Дыхание ее сбилось, вздох был мягким, но отчетливо слышным.
Она вскинула руку. Протестуя. И страстно желая. А потом она исчезла.
Не осталось ни следа, ни даже запаха ее духов. Он снова грезил ею, этим дивным образом. Мечтал о ней потому, что это была не Джоанна.
Быстрым, почти сердитым движением он натянул тунику поверх рубашки и штанов, и отправился в часовню чтобы бодрствовать там над гробом. Он не помедлил, не разрешил себе помедлить у двери Джоанны.
У гроба Тибо собралось множество плакальщиков. Среди них Маргарет казалась каменным изваянием — темный, безмолвный, недвижный силуэт. Тамплиеры и госпитальеры, белые и черные плащи, красные и белые кресты, стояли на страже тела и души усопшего.
Айдан сотворил недолгую молитву, молитву без слов. На него глазели — он чувствовал это спиной. У себя на родине эти любопытные думали о демоне-графине Анжуйской, о Мелюзине Лузиньянской, о дьяволах в монашеских рясах, искушавших святых, дабы увлечь их на вечные муки. Здесь же они чаще слушали сказания неверных: о джиннах и ифритах, духах земли и воздуха, о демонах пустыни, и о других, еще более темных и древних созданиях, богах и демонах, давно забытых благодаря Писанию.
Кто-то сказал им. Вчера на него не глазели; он был всего лишь чужеземным рыцарем, одним из многих, пусть даже и стоящим ближе к королю, нежели большинство. Теперь все они знали. Знали, что он старше, нежели выглядит. Знали, что он брат короля Райаны, которого люди уже называли Король-эльф.
Приступ тоски по дому поднялся в душе Айдана; чувство одиночества было столь острым, что он пошатнулся. Гвидион пребывал в глубинах души Айдана, в самом сердце покоя, и лишить Айдана этого присутствия не могли никакие силы ада или небес. Но во плоти его брат, тот, с кем они некогда пребывали в едином чреве, находился неизмеримо далеко. Айдану до боли хотелось вновь увидеть это лицо, бывшее словно бы отражением его собственного, ощутить тепло и силу, это спокойствие, которое не в силах была поколебать никакая буря.
Айдан выпрямился. Он должен быть независимым. Он должен быть самостоятельным, должен научиться хранить спокойствие, подобное спокойствию Гвидиона. Истинное спокойствие, а не ту маску, которую он надевал, когда они с братом менялись местами и именами, и Айдан некоторое время играл роль короля, а брат его тешил душу теми или иными рыцарскими подвигами. Трубадуром в Каркассоне был Айдан, верно. А вот трувером в Пуату был его царственный брат.
И часто среди грандиозных рыцарских подвигов у Айдана не оставалось ни времени, ни места для Гвидиона. Им обоим было нелегко перенести это. Айдан мог бы задержаться еще на десять лет, если бы Гвидион решительно не отослал его прочь. Из них двоих Гвидион был более предусмотрителен и с большим мужеством шел навстречу боли.
Вот он никогда не утратил бы бдительности, не стал бы мучиться из-за женщины; если и не по другим соображениям, то хотя бы потому, что у него была своя королева: Маура из племени белых волков. Она любила их обоих, и они оба любили ее, но она предпочла выбрать воду, а не огонь. Это был мудрый выбор, Айдан осознал это теперь, когда все осталось далеко в прошлом. Ей нужен был свой дом и муж, который не стремился бы вечно улететь неведомо куда.