Ее губы сжались. Она покачала головой, рванулась.
— Прошу тебя, госпожа моя. Твое имя. Только это.
Она вырвалась из его хватки, повернулась. Потом бросила через плечо одно-единственное слово:
— Марджана.
Воздух был пуст. Сердце Айдана кричало, не в силах вынести эту пустоту.
Марджана.
Она была живым созданием. Она не была мечтой, не была даже полночным призраком. И все же, эта ее возможность, быть здесь, а потом исчезать…
Айдан повторил ее имя среди ночного безмолвия:
— Марджана.
Сарацинское имя, сарацинские черты лица, проступающие сквозь облик его расы. Его тянуло к ней, но в глубине души он боялся ее. В ней было что-то неистовое, великая древняя сила. Он был наполовину смертным человеком. В ней не было ничего от человеческого рода.
Быть может, его мать была безумной, но даже она не была столь безумной, как эта женщина. Это ли истинная древняя кровь? Наполовину безумица, наполовину демон: дух воздуха и огня.
Как ни напрягал Айдан свои силы, он не мог найти даже следа ее. Она исчезла, словно ее никогда не было. Это могущество, и более великое, чем его собственное.
Он дрожал на своей лежанке подле шатра Джоанны, и не только от холода пустынной ночи. Раньше он думал, что достиг в чародействе предела возможного. Но перед этой женщиной он был не более чем ребенком, слабым недоучкой, играющим в могущество.
И она тоже играла с ним, изображая робость, притворяясь призраком. И теперь она, конечно же, смеялась над ним. Народ афаритов был холоден и вероломен. Их честь была честью демонов.
Но как же она была прекрасна!
Айдан вздрогнул. Кто-то стоял возле него. Какое-то мгновение он надеялся, боялся…
Нет. Запах был человеческим запахом, резким и острым. И в нем всегда присутствовал намек на увядание, привкус смертности, хотя этот привкус редко был достаточно сильным, чтобы безошибочно выделить его. Но сегодня от него першило в горле.
Джоанна присела возле него на корточки, ее лицо было смутным пятном, лишенным всякой красоты, волосы выбились из-под капюшона. Она была абсолютно человеком, абсолютно смертной.
— Я не могу уснуть, — сказала она. Грубый, немузыкальный, чертовски человеческий голос. — Я разбудила вас?
— Нет.
— Хорошо. — Она опустилась на пятки. Суставы ее хрустнули; она засмеялась — смех был похож на кашель — и пристроилась на краешке его матраца. — Наверное, я кажусь вам ужасно неуклюжей?
— Нет, — ответил он. Это была правда. Она не была неуклюжей, она внушала нежность. Словно жеребенок или щенок волкодава.
— Я не изящная дама. Я жирная франкская корова.
Айдан приподнялся на локте.
— Кто так говорит?
— Я говорю. — Она отбросила волосы с лица. — Это действительно так. Тибо унаследовал всю красоту. Я же родилась похожей на норманнских пиратов. Я должна была родиться мужчиной.
— Я все же рад, что вы не мужчина.
— Сегодня ночью вам не нужно быть вежливым. Я могу выдержать правду.
— Это правда. — Он помолчал. — Меня не тянет к мужчинам. И даже к красивым мальчикам.
— Я надеюсь, что нет.
Джоанна не могла видеть в темноте выражение его лица, но для него темнота была преградой не большей, нежели легкие сумерки. И то, что он видел, заставило его притянуть ее к себе. Он сделал это словно бы помимо своей воли.
И так же, помимо своей воли, она подчинилась ему, словно ища прибежища. Она была теплой и большой, почти столь же высокой, как он, и никак не меньше него в обхвате. В Райане сказали бы, что у этой женщины чудесная фигура.
Они лежали обнявшись, словно дети, наслаждаясь просто ощущением присутствия, теплом тела другого. Джоанна гладила бороду Айдана, играла с ней, испытывая удовольствие от прикосновения волос к ладони. В душе Айдана это удовольствие порождало трепет, даже больший, чем дрожь от прикосновения ее руки к его щеке.
Она засмеялась, пряча лицо у него на плече:
— Ты мурлычешь!
— Да. — Он был удивлен. — Я не знал, что умею это.
Он считал, что не умеет. Она устроилась поудобнее, мягкие округлости ее тела словно заполняли предназначавшиеся для них места на его теле. Это было изумительно, насколько совершенно мужчина и женщина были созданы друг для друга.
Но не он для нее. Айдан прекрасно знал это. В глазах Бога и человека она принадлежала Ранульфу.
Сейчас, под покровом ночи, было так трудно удержаться. Джоанна изумилась бы, узнав, как близок он был к полной невинности; как редко он желал женщину настолько, чтобы сделать то, что делают мужчины и женщины. Принадлежавшие к его народу воспламенялись медленно. Но стоило им зажечься…
— Мы должны… — попытался он возразить. — Мы не должны…
Ее глаза, большие серо-голубые глаза смертной женщины, впитали его слова, опустошив его мысли. Айдан и Джоанна уже не лежали, а стояли, обнявшись. Он не помнил, как они встали.
Джоанна поцеловала его в щеку, туда, где прежде лежала ее ладонь, и поцелуй был целомудренным, словно сестринский. Он безмолвно смотрел на нее, а она повернулась и вошла в шатер. Мудрая женщина.
Более мудрая, чем он. Он не смог бы стоять в ее шатре во весь рост. Она могла, но едва-едва.
Ее служанки в шатре не было. Случайность? Заранее продуманный план? Айдан сомневался, что Джоанна знает ответ.
— Это безумие, — прошептал он.
Она кивнула. Плащ ее упал с плеч, она осталась в одной сорочке.
Чудесная женская фигура. Не девичья, уже не девичья. Зрелое тело; оно потеряло твердость, взамен обретя привлекательность. Ни одна женщина из его расы не могла быть такой — в полном расцвете преходящего лета, хранящего свежесть весны и омраченного тенью от тени грядущей зимы.
Она дрожала. Айдан привлек ее к себе, чтобы согреть. Сердце ее неистово колотилось. Она отшатнулась; она прижалась к нему.
— Здесь, — прошептала она, — здесь, проклятье… Мы должны… прекрати… Обними меня!
Он был ее рыцарем. Он не мог сделать ничего — только повиноваться ей.
— Мне все равно, — шептала она, словно в горячке. — Мне все равно. — Она откинула голову и посмотрела в лицо Айдану. — Ты презираешь меня?
— Я… — Он с трудом сглотнул комок в горле. — Я думаю, что люблю тебя.
Она застыла. Но не ее язык.
— Не смейся надо мной. Пощади меня хотя бы в этом.
— Я не лгу. Никогда. И не шучу. По крайней мере, когда люблю.
— Но ты не можешь… Я даже не привлекательна!
— Это имеет значение?
— Ты, — сказала она, подавляя дрожь в голосе, — ты красив так, как не бывают красивы смертные. А я…
— Я просто таков, каким меня сотворили. А ты есть ты и никто более, и я полюбил тебя в тот же миг, как впервые увидел тебя, сердитую и взъерошенную, словно раненая орлица. Госпожа моя, твоя душа — это белое сияние, и моя перед нею — тусклый колеблющийся огонек.
— Ты мог бы приманить птицу с дерева. — Голос ее дразнил и ласкал его. Ее пальцы нащупали узел его пояса. Она хотела видеть. Просто видеть. На самом деле.
И было на что посмотреть. Он знал это; и никогда не стыдился этого. Стыдливость — удел монахов. Он был рожден в королевской семье, и он не был смертным.
Теперь, когда она могла видеть все его тело, он был еще более чужим. И более красивым. В свете лампы его бледность была подобна сиянию, казалось, такая белизна не может принадлежать плоти живого существа, а лишь камню, оживленному чарами: лунному камню, алебастру, мрамору. Грубая человеческая кожа не бывает столь белой и столь гладкой. Эта плоть — словно атлас поверх стали, более гладкая, чем у любого мужчины, но отнюдь не детская. О, нет. Это не ребенок.
Он не был мужчиной из смертного племени, но был достаточно мужественен. И это не ужасало, вопреки всем легендам об ифритах. Он был скроен по человеческим меркам; и возбуждение делало его более похожим на человека. Джоанна смотрела, словно зачарованная. Ранульф никогда не давал ей времени посмотреть. Посмотреть, увидеть, попытаться понять эту загадку, эту вторую половину рода человеческого.
Она зажмурилась. Щеки ее пылали. Господи, что же она делает?
И он ей позволяет.
— Не просто позволяю, — возразил Айдан мягким, восхитительно глубоким голосом. — Желаю.
Горечь наполнила сердце Джоанны.
— Желаете. Какую-нибудь женщину, да? Любую самку человеческого рода.
— Нет.
Она открыла глаза.
— Нет, — повторил Айдан. — Я не желал женщину дольше, чем ты живешь на свете.
Джоанна скривила губы.
Он не был Ранульфом. Он не отступил перед ее презрением.
— Верь мне или не верь. Это ничего не меняет.
Джоанна склонила голову. Половина ее существа была болью. Другая половина — холодным белым гневом.
— О, не надо. Я не нуждаюсь в сладкой лжи. Кто она была, той ночью в Аква Белла? Скрывалась ли под вуалью красота? Доставила ли она вам удовольствие?
Айдан рассмеялся, повергнув ее в немое изумление. Он смеялся долго, а когда смог говорить, то выдохнул:
— Ты… она… Джоанна, любимая, это была не она, а он.
Сердце ее сжалось, словно от мороза. Он видел это. Проклятье, он видел, о чем она думала. Он взял ее за плечи и с силой встряхнул.
— Джоанна! Ты думаешь, это был любовник?
— Откуда мне знать, что это не так?
— Твое сердце знает. — Он приподнял ее подбородок пальцем. — Моя милая Джоанна, то, что видела твоя доверенная подруга — это маленький детский розыгрыш. Тот, кого она видела — не любовник ни мне, ни кому-либо из смертных. Это был король.
Джоанна приоткрыла рот от изумления, щеки ее вспыхнули. Руки Айдана легко лежали на ее плечах, но она не могла вырваться, как будто они были железными оковами.
Он поцеловал ее, легко и быстро. И, вопреки всем его уверениям, очень умело.
Она смотрела на него с чувством, близким к отчаянию. В этом она была не более искусна, чем во всем остальном. Она желала его, всего его; но его было так много! Она была словно дитя. Словно маленькая девочка, которая хочет съесть все конфеты в вазе, и объедается ими, и болеет от этого, и плачет, потому что конфет так много, а она такая маленькая!