Остальные закивали, соглашаясь. Говоривший был самым молодым из них, юнец с яркими глазами, едва отпустивший первую бородку, и пыжился он, как и полагается юнцу; но остальные, кажется, считали, что он имеет на это право. Он поднял палец, словно наставник в медресе, и продолжил свои поучения:
— Лучшие клинки приходят из Индии или из Кх'итая. У них там есть особые ремесла, секреты которых в течение долгих веков передавались от мастера к подмастерью. Некоторые говорят, что они применяют магию. Наверняка существует некая сила, при помощи которой выплавляют чудесную сталь, и потом эта сила поселяется в самой стали, наделяя клинок собственной жизнью.
— Они действительно пользуются магией при работе? — спросил Айдан.
Маска торжественности соскользнула с лица мальчишки; он усмехнулся.
— Разве я не сказал, что это секрет?
— Я слышал рассказы, — промолвил другой парень, чуть постарше, — что частью таинства является закалка меча в крови. В свежей крови, как говорят. Дескать, первое, что должен свершить клинок в этом мире — это пронзить сердце жертвы.
— Может, и так, — хмыкнул юнец. — А может, и нет. Может быть, это делают только с самыми лучшими клинками.
— Итак, — сказал Айдан, — магия. Великий клинок подобен живому созданию. У него своя гордость и свой характер; он становится частью руки, сжимающей его.
Юнец посмотрел на него с зарождающимся уважением:
— Ты понимаешь сталь.
— Я неплохо знаком с нею. Я сам сделал один или два клинка: достаточно, чтобы понять, как проявляется в них таинство.
Уважение в глазах юнца возросло, но вместе с тем появился легкий скептицизм:
— Я никогда не слышал, чтобы норманнские бароны пачкали руки ремеслом.
— Искусством, — ответил Айдан, — может заниматься даже принц.
— Ты сделал этот клинок? — спросил юнец, указывая на меч Айдана.
Айдан рассмеялся и покачал головой:
— Ты льстишь моим скудным умениям. Меч — это больше, чем все, на что я когда-либо замахивался. Даже кинжал — это почти непосильная работа для меня. — Он вынул из ножен свой кинжал и протянул его юноше. — Посмотри сам.
Юноша изучил кинжал опытным глазом истинного специалиста, от прекрасно отточенного острия до серебряной рукояти.
— Неплохое оружие. Хорошо сбалансировано; острая кромка. Никаких изъянов в нем нет.
Айдан взял из его рук кинжал и спрятал в ножны. Оценка его мастерства была ему приятна.
— Ты понимаешь сталь, — сказал он, повторив юноше его собственные слова.
Тот пожал плечами:
— Я знаю то, чему меня научили.
Кто-то объяснил:
— Исхак обучался в самой лучшей школе. Он сын оружейника.
Исхак снова пожал плечами:
— В этом нет ничего особенного. Я никогда не стану кузнецом. Аллах подшутил над нашей семьей. У меня нет дара к умению обрабатывать сталь, но я проявляю некоторый талант к ее применению в бою. Я могу оценить оружие, но не как оружейник, а как воин.
Его друзья зафыркали:
— Не слушай его. Он лучший оружейник в отряде и лучше всех может оценить клинок. Его отец — лучший кузнец в Дамаске.
С последним, по крайней мере, Исхак был согласен:
— Он унаследовал искусство от своего отца и отца своего отца, и так до первого из нашего рода, пришедшего из Индии. Его клинки — одни из самых лучших в мире.
Айдан насторожился, словно пес, напавший на горячий след. Но голос его оставался спокойным, а лицо выражало всего лишь вежливый интерес.
— Должно быть, его работы достойны только королей.
Хотя Исхак и выглядел, как элегантный юный придворный, но тем не менее питал презрение ремесленника к дивным фантазиям:
— Какой в этом смысл? Короли не валяются под ногами. Это стоит немало, верно, но если человек способен заплатить, мой отец продаст ему то, за что тот заплатит.
— Видимо, на его работу большой спрос.
— Он работает столько, сколько хочет.
Айдан кивнул и улыбнулся.
— Я хочу как-нибудь посмотреть клинки, вышедшие из его кузни.
— Это легко, — ответил Исхак. — Приходи и увидишь.
— Ах, — возразил Айдан. — Конечно… его драгоценное время… его секреты…
— Он всегда рад поговорить с человеком, который понимает сталь. Даже… — Исхак осекся.
Даже с франком. Улыбка Айдана не дрогнула.
— Быть может, я как-нибудь приду, — согласился он. — Поговорить о стали.
Исхак был в восторге.
— Тогда приходи скорее! Приходи… — Он сделал паузу, чтобы подумать. — Приходи завтра. У меня завтра свободный день. Я служу у эмира Масуда; все знают его дом. Встретимся после утренней молитвы.
Вот так легко и просто. Айдан пришел в условленное место в условленное время и обнаружил, что его уже ждут. Сегодня он решил не выглядеть франком; Исхак усмехнулся при виде благородного араба, направляющегося к нему, и обнял его, словно брата.
— Сэр франк! Из тебя получился отличный воин Веры!
Кажется, Исхак приберегал высокомерие для чужеземцев. Он схватил Айдана за руку и потащил его прочь от дома эмира, на ходу прощаясь со своими бедными товарищами, обреченными нести службу.
Исхак был старше, чем Тибо, и в нем не было ни грана застенчивости. Но все же этот смуглый, стройный и гибкий юнец, радующийся тому, что сумел сделать Айдану такой подарок, до боли напоминал погибшего мальчика. И даже занимал примерно такое же положение в мире. Нечто вроде оруженосца, юноша, упражняющийся в рыцарском деле под командованием эмира Масуда, друга и полководца султана. Он сказал, что это был дар, честь, оказанная родичу, и эмир, очевидно, не пожалел об этой сделке.
— Мой господин получил меч, а мой отец освободился от ненужного бремени. Девять поколений кузнецов, не имевших равных в мире, и вот я недостоин даже ковать лошадей.
— Ты единственный сын?
— Так захотел Аллах, — ответил Исхак без особого сожаления. — Но по воле Бога, да будет Он благословен, мой отец нашел подмастерье, обладающего талантом, которого я лишен, и он был подходящего возраста, чтобы жениться на моей младшей сестре и подарить ей сына. Дом и искусство оказались в сохранности, а я получил свободу и мог заняться тем, что назначил мне Бог. Бог, — сказал он с видом знатока, — очень велик.
— Аминь, — отозвался Айдан, в последний момент удержавшись от крестного знамения.
Исхак обскакал по кругу нищего и сверкнул зубами в сторону шлюхи, которая не то чрезвычайно поздно собиралась отправиться спать, не то слишком рано поднялась.
— Дома меня не ждут раньше полуденной проповеди. Здесь есть места, куда может пойти мужчина, если он мусульманин… — Мальчишка зыркнул глазами в сторону. — Ты любишь озорные проделки, сэр франк?
Айдан улыбнулся:
— С колыбели.
Исхак захлопал в ладоши:
— Чудесно! — Он склонил голову. — тебе нужно имя. Знаешь, на случай… если я не смогу называть тебя «сэр франк» или «Айдан». — Он произнес это имя так же странно, как выговаривала его Марджана. — Так вот, как мы будем называть тебя?
— Халид, — быстро ответил Айдан, едва ли осознав это даже после того, как уже произнес это имя.
— Халид, — повторил Исхак, примеряясь. — Друг мой Халид, я верю, что я тебе понравился.
По другому и невозможно было отнестись к этому юному чертенку, лишенному таланта к кузнечному делу. Айдан шел ради отца. Но теперь он был в восторге от сына. Даже если он не получит меча, он уже получил друга.
Была пятница, мусульманский саббат. И посему каждый истинный верующий наслаждался омовением в банях, хаммамах, бывших одним из чудес восточного мира.
Помимо имени, данного Айдану Марджаной, он получил еще одно напоминание о ней, раздеваясь перед омовением. Мусульмане блюли благопристойность: они всегда прикрывали тело от пупка до колен. И это сослужило добрую службу скрывающему свое происхождение необрезанному франку.
Исхак исчез, дабы исполнить какие-то тайные банные обычаи. Айдан не отважился последовать его примеру. Он сидел во внешнем помещении, рассматривая входящих и выходящих мужчин и прислушиваясь к их разговорам. На него почти не смотрели. Сюда ходили просто люди — ни нищие, ни принцы, а солидные зажиточные горожане, их сыновья, порою их слуги. Здесь он мог услышать чисто дамасскую учтивую речь — жеманную, как говорили в Алеппо, приводя пословицу: «У жителей Алеппо языки мужчин, у жителей Дамаска — женские.» На что обитатели Дамаска твердили о грубости жителей Алеппо.
В углу сидели лютнист, барабанщик и слепой певец, в голосе которого сочетались сила и чистота, какие могут быть только у евнуха. Казалось, в его песне нет слов, только поток чистых звуков.
— Ты культурный человек, — произнес Исхак, возникая рядом с Айданом. Он был гладок, как облупленное яйцо, если не считать бровей, длинных ресниц и едва заметного пушка на подбородке. Айдан с трудом отвел взгляд. По счастью, он не был единственным длинноволосым мужчиной в хаммаме. Тут и там попадались турки с падающими на спину косами, кудрявые юноши, и даже один араб, со взглядом волка, попавшего в клетку.
Айдан хорошо понимал настроение этого араба. Он вслед за Исхаком прошел через все стадии банного церемониала, совершенно непривычного, но чудесно влияющего на кожу. Он очень быстро понял, как такая роскошь становится необходимой.
— А у тебя дома такого нет? — ужаснулся Исхак. — Что же вам остается?
— Достаточно немногое, — признал Айдан. — Летом — река или море. Зимой — вода в бадье, если очень этого захотеть; хотя при дворе говорили, что один человек умер после этого от холода. В моем городе остались римские бани, но мы давным-давно утратили полный ритуал омовения. Мы плаваем в бассейнах. А иногда разжигаем печи и устраиваем праздник.
Исхак недоверчиво покачал головой:
— Жить без хаммама … не могу в это поверить.
Он все еще качал головой, когда они вышли наружу, вымытые до кончиков пальцев. Айдан решил, что он сделает по возвращении домой: возродит римский ритуал омовения или по крайней мере, будет проводить нечто близкое к нему. Священники взвоют. Он уже предвкушал, как будет слушать этот вой.